Хирург мог бы не тратить силы зря. В комнатушке под крышей было настолько холодно и промозгло, что найти там Шере можно было только глубокой ночью, а остальное время он проводил либо в канцелярии, и в том числе в кабинете господина Бутийе, либо на кухне. Расспросы врача услышала, однако, одна из горничных и, не решившись вмешаться в разговор, незамедлительно все же сообщила искомому, что его желает видеть какой-то господин. Описание этого господина оказалось настолько восторженным, что опознать Реми не составило для Шере ни малейшего труда, и он уже сам бросился на поиски, догнав врача у самой своей двери.

- Реми! Я тебе нужен? Что случилось?

- Нужен! - убежденно заявил хирург, внимательно разглядывая Доминика. - Прямо сейчас.

Через плечо Барнье свисала незнакомая сумка. По крайней мере, она была меньше той, в которой он таскал инструменты, и не так плотно набита.

- Ты еще на дежурстве? То есть... На службе? Занят?

– Мы уходим? – уточнил Шере и, чуть поколебавшись, распахнул дверь своей комнатушки. – Заходи. Я отпрошусь и вернусь. Вот.

Он сунул Реми в руки почти опустевшую коробку, благоухающую сахаром и фруктами, и убежал.

Если обитель Лампурда сразу сообщала свежему взгляду, кто ее хозяин и чем он промышляет, то по комнате Шере ничего нельзя было узнать – казалось, она была необитаема. Узкая деревянная кровать без полога, два тяжелых табурета, на одном из которых стоял мятый жестяной таз с кувшином, и потрепанный дорожный сундучок в дальнем углу. Сундучок был заперт, и потребовалась бы помощь лучших умельцев со Двора чудес, чтобы открыть его без ключа. Когда-то над кроватью болтался на гвоздике детский рисунок, но Александра он, казалось, смущал, и Шере его убрал, и теперь одни только грубые башмаки у выхода, потрепанный шерстяной плащ на крюке и кровать, тщательно застеленная на удивление чистым бельем, указывали, что здесь кто-то живет.

«Кто-то» вернулся очень быстро – г-н Бутийе не стал возражать против отсутствия своего протеже – сбросил домашние тапочки и, набросив на плечи плащ, взял башмаки.

– Идем?

Появление Реми в Пале-Кардиналь не могло не встревожить его,  но расспрашивать было опасно – мало ли кто подслушает.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Здесь – не спрашиваю, – ответил Шере, не скрывая облегчения – тон Реми ясно дал ему понять, что опасаться нечего. Но почему тогда?.. – Мне давно надо было тебя пригласить, но, сам видишь, у меня неуютно. И мешать будут. Если мы здесь задержимся, сам увидишь.

Улыбка, скользнувшая по его губам, окончательно стерла с него тревогу, при том, что он отнюдь не шутил – открытым был только вопрос, которая из горничных постучится первой.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере поежился и поднял воротник плаща.

– Они считают, – он чуть не отделался шуточкой, чуть не сказал, что пари не любит проигрывать никто, но уже эту-то тайну у него давно не было причин хранить, – что я прошлым летом поставил гвардию в глупое положение и вышел сухим из воды. Помнишь эту басню, что ты показывал, про сицилийского князя? Князь на самом деле был из Неаполя, самый настоящий, а остальное…

История, которую он рассказал, затянулась надолго, как потому что он не хотел ни пугать Реми, ни вызывать к себе жалость, так и потому что ее финалом было побоище в Нельской башне, а об этом надо было говорить с осторожностью – пусть и правду, как всегда. Реми служил господину капитану, и ему совсем незачем было знать, почему вдруг гвардейцы его высокопреосвященства вмешались в жизнь парижского дна. Оттого к тому времени, как они подошли к Новому мосту, солнце коснулось уже крыш домов, а у хирурга должно было сложиться впечатление, что от Массимо ди Валетта избавились в той же ночной потасовке – и может, что ее целью было только наказание чересчур дерзкого мерзавца. Не надо было врачу знать ни про ведущий в Лувр ход, ни про то, какой договор Шере сумел заключить и поддерживал между своим покровителем и Двором чудес.

– Я надеюсь, – заключил Шере, на ходу возвращая приветствие знакомому савояру, возившемуся со своей ручной обезьянкой, – что вся правда об этой истории так на свет и не выйдет, потому что иначе господа гвардейцы будут меня любить еще меньше.

Отредактировано Dominique (2016-05-23 02:38:08)

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Нет, только не вздумай! – торопливо отозвался Шере. Если он замялся после первого вопроса друга, то тут у него не было ни малейших сомнений. И поначалу-то можно было бы сказать «да», прошло почти полтора года, и неприязнь, которую он вызывал у гвардейцев, естественным образом практически сошла на нет – тем более что он старался не мозолить им глаза. Гадостей в свой адрес он слышал предостаточно, но этим дело и ограничивалось, если не считать пары подножек. Если Реми вмешается… Может, кто-нибудь и промолчит, но кто-нибудь другой наверняка ударит. – Не буди спящую собаку, и все такое.

Новый мост в этот час кишел народом, спешившим перейти реку до наступления ранних зимних сумерек: если часом позже здесь можно было бояться за свою жизнь, то сейчас заботиться нужно было лишь о кошельке. И пускай Шере был одет слишком дурно, чтобы привлечь внимание карманников – разве что для легкого, едва заметного кивка, когда его узнавали – для его спутника это было неверно, и глаза лучше было держать широко открытыми.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере скорчил выразительную гримасу.

– Не видел, и видеть не хочу. – Лукавство снова проглянуло на его лице, когда он потянул своего спутника в сторону. Впереди, набычившись, ссорились двое верзил, по виду – подмастерьев, а от такого рода развлечений лучше было держаться подальше: вокруг уже собиралась толпа, в которой, несомненно, орудовал сообщник-карманник. – Знал бы, кто это утащил, поблагодарил бы. Зачем тебе эта гадость?

- Интересно же! - воззрился на него хирург. - Как они такие получаются, зачем, одной же головы хватает. А может, нам только так кажется? И лет через сто они все такие будут?

Он почти мечтательно посмотрел вдаль, словно видел там что-то, Доминику недоступное. Может, полчища двухголовых крыс, которых можно будет изучать в свое удовольствие?

- Интересно... - повторил он. - Представляешь, как она должна видеть? Четырьмя парами глаз? Или только двумя? А как она ест? Обе пасти для еды или одна только, чтобы кусать?

Шере не ответил, тщетно пытаясь сам догадаться, какую пользу можно было извлечь из такого знания. Любопытство лишь ради любопытства было ему напрочь не свойственно, и, отчаявшись найти ответ на этот вопрос, он не мог не спросить самого себя, каким образом Реми надеется ответить на свои. Как оно видит? Это же крысиный череп, не может же он говорить! Или может? Шере бросил быстрый взгляд на друга. Если есть что-то глупее, чем спрашивать «Ты колдун?», так это спрашивать это посреди Нового моста.

На острове они углубились в лабиринт переулков, и почти сразу стало теплее. Надо купить перчатки, хотя бы подержанные, это не так дорого как сапоги, и заказывать не надо. Он, конечно, не карманник, но руки ему тоже надо беречь, и может, нечего то и дело беспокоиться, что его службе вот-вот придет конец – ведь почти два года уже, и г-н Бутийе… Возникшая справа словно из ничего громада Консьержери положила конец этим мыслям, и он чуть смущенно покосился на своего спутника.

– А куда мы, собственно, идем?

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Байки Реми Шере мысленно разделял на две категории – те, где правда была более или менее щедро сдобрена вымыслом, и те, в которых правду можно было даже не искать – не потому, что ее там не было вовсе, а потому, что не в том суть. Особенно когда у него было чем ответить – как сейчас, когда выбранная хирургом узкая улочка вывела их прямо к стоявшему у паперти Нотр-Дам позорному столбу.

– Я знаю эту историю, – перебил он, едва конец стал очевиден, – в Бордо ее тоже рассказывают, только про францисканца и его незаконного сына. И могилу там ветер обнажает, а не кровавый дождь, и становится ветер от горя черным, а еще от взмывшей в воздух земли, черной от черного злодеяния.

Хотя его голос сделался напевным, в глазах таилось лукавство.

– В этом хотя бы есть смысл, – закончил он. – А я тебе про плащ каждого висельника не рассказывал?

Прилетевший от позорного столба порыв ледяного ветра сорвал с них капюшоны, словно вознамерившись сам поведать Реми эту воровскую легенду.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере молча оглядывался, не в силах скрыть ни любопытство, ни настороженность. Как ни странно для человека, больше трех лет уже жившего в Париже, в Нотр-Дам он еще ни разу не был – как, впрочем, не был и в иных парижских храмах, кроме Сен-Жермен л'Оксерруа, где назначил в свое время встречу неаполитанскому князю.

Молиться он перестал еще в Бордо, вскоре после того, как в последний раз сходил к исповеди. "Не слушай попов, - сказала Мадо, - все они суки, нечего их слушать". И, помолчав, спросила: "Но ты же не... ты же не снимешь... ну... ты же не станешь опять юбки носить?" Он не ответил, он только учился еще не плакать, и тогда она спросила снова, уже иначе: "Ты же не уйдешь?"

Если тогда он был, как сказал кюре, на полпути в ад, то с тех пор он подошел к самым его воротам. Что стой тут мессу, что нет - они обе были прокляты с первого объятия, и если тогда он еще думал о покаянии, то с тех пор думать стало не о чем. Мадо ходила, каждое воскресенье, и лгала священнику раз в месяц, потому что положено. Шере не мог - слишком больно. Всего-то надо было покаяться, и ведь мог бы вроде, когда они расстались, а все одно - не мог. Не мог раскаиваться в том, что одевался так, как сперва хотела лишь она, а потом уже и он сам, в том, что они любили друг друга, а потом уже и во всем остальном. Ад так ад, только бы у Александра все было. И Реми он сказал тогда правду - он ни о чем не жалел. Но в церквях ему всегда было не по себе.

Поэтому, наверное, он держался сейчас рядом с Реми и не оглядывался, только смотрел вокруг широко раскрытыми глазами. Все-таки здесь было совсем иначе, не как в портовой церквушке и даже не как в Ножане, он никогда не думал даже, что так бывает - своды, уходящие в темноту,  гулкий простор кругом и стены, улетающие, казалось,вверх, туда, куда ему навсегда был закрыт путь.

Простодушная божба сторожа вызвала улыбку на его губах, уничтожив разом и безотчетное очарование этого места, и наводимый им трепет.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере, заинтересовываясь все больше, вытащил четверть экю и протянул сторожу.

– Давай ключи, – предложил он. – Принесешь сдачу, получишь назад.

Куда бы ни вела лестница, которую открыл сторож, запереть дверь за ними было так же легко, как отпереть, а Шере эта мысль совсем не понравилась. Реми он доверял, но тот не сказал, что задумал, а уж что ему могло прийти в голову… Хоры, звонница или крипта – идти невесть куда в темноту и не позаботиться о пути к отступлению Шере не собирался.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Лестница вилась и вилась, и, чем выше они по ней поднимались, тем светлее и легче становилось вокруг – стены из темных стали серыми, потом приобрели нежный кремовый оттенок, и наконец потеплели теплом живой человеческой кожи, когда их окрасил пролившийся в бойницу розовый свет. Крыши окружавших Нотр-Дам домов остались внизу, отступила вонь, и утихли, пусть и не до конца, крики уличных разносчиков и торговцев, словно тоже утомившись взбираться по узким крутым ступеням. Если сперва Шере попытался задавать вопросы, то теперь он берег дыхание – тем более что Реми не спешил на них отвечать. Башня, которая и снизу, казалось, уходила в самое небо, внутри превратилась в череду раздражающе неравных шагов и бесконечно ползущего все выше и выше неровного потолка, пока Шере, остановившись у очередного оконного проема, где едва хватало места для ног, не потребовал, чуть задыхаясь:

– Ты же не собираешься меня живым в рай тащить? Меня же не пустят!

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.