Из бойницы дуло так, словно Борей – или Аквилон, Шере вечно в этой ученой ерунде путался – задался целью сдуть с них кожу, а то и плоть. Такие чудесные получились бы два скелета, гладкие, чистенькие – Реми, наверное, был бы в восторге.

– Я умру от любопытства, – Шере неохотно отлепился от оконной ниши, и они снова пустились в путь. – Если раньше не задохнусь. Или не поскользнусь, свалюсь и сломаю себе шею. Что там такое наверху, летательный аппарат, да? С парусиновыми крыльями и деревянным хвостом? Ты имей в виду, лететь будешь один. И по ступенькам. И медленно, что бы ни говорили твои ученые друзья. И…

Реми внезапно остановился, и Шере поспешил его догнать, пока тот отпирал новую дверь. Замок не поддавался, и наконец Шере не выдержал.

– Он, наверное, ключи перепутал. Чур за правильным ты идешь. Или пусти, дай попробую.

- Давай, - охотно согласился хирург, который уже задумался, не слишком ли жестока его затея, и что сделает с ним Доминик, когда узнает, зачем его тащили на такую высоту по крутой и неудобной лестнице. Ладно, если просто стукнет, а если обидится?

Шере протиснулся мимо друга – одно теплое прикосновение в этой ледяной башне, и забрал у него ключ – второе.

– Ты считал эти ступеньки? – подразнил он. – Вот пари держу, не считал. Знал, наверное, что у тебя будет целых три возможности это сделать.

С Кретьеном-Добрым, человеком, научившим его метать ножи – «и еще кое-чему», Шере познакомился совсем по иной причине – когда только готовился сделаться ростовщиком и обдумывал, с обычной своей тщательностью, как обезопасить не только себя, но и свои деньги. Лучше Кретьена-Доброго в замках не понимал никто, и Шере принялся его приручать. Заняло это полгода, но хотя бы не стоило ни гроша, и если теперь он мог, едва вставив ключ в скважину, определить, что толку от него не будет, то это была заслуга Кретьена.

– Забирай, – он отдал ключ Реми и подышал на руки, отогревая заледеневшие пальцы. – Говорят, колдуны могут открыть дверь одним словом. Справишься? Или помочь?

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Если ты собирался расспрашивать крысиный череп, обычный он там или двойной, с моей точки зрения, ты колдун. – Несмотря на шутливый тон, Шере наблюдал за другом – хоть и искоса, но очень внимательно, и то, что он при этом старательно искал что-то в подвешенном за пазухой кошеле, ничуть ему не мешало. – Для этого то же слово нужно или другое?

В колдовство он верил, хотя сам и не видел, рассказывали – но не на каждом шагу, и не такое, какое описывал то и дело в своих страшных историях. Если бы ведьмы и вправду одним взглядом порчу наводить умели, то черта с два они бы скрывались – он бы как раз наоборот всем бы рассказал и показал, чтобы никому и в голову не пришло ему гадости делать. А чтобы про Реми плохое подумать, нужно было полным дураком быть – хотя что-то уметь он запросто мог, из простого любопытства – вот как любопытно ему было, как двухголовая крыса жрет, так же он и дьявола бы вызвать попробовал. Хотя в том, что его можно взять и вызвать, Шере тоже сильно сомневался, как, впрочем, и в действенности руки висельника, и в воровском слове, и даже в заколдованной рубашке, которую хотел продать ему старый прусский наемник. Даже если ее и вправду ткали две девственницы в ночь перед Рождеством, представить себе, чтобы это как-то могло помочь против пуль или ножа, Шере не мог. Наемник настаивал, и Шере предложил ему, чтобы тот надел рубашку, а он ткнет ему в грудь ножом. И тогда в беседу пришлось вступать уже Лампурду, потому что наемнику это предложение совсем не понравилось.

Вспомнив его искаженную бешенством рожу, Шере помрачнел. На самом деле, хорошо было бы, если бы Реми и в самом деле что-то такое умел, потому что если кто-то мог наколдовать что-то хорошее, так это он.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Бутыль под шарфом была почти горячей, и, сделав глоток, Шере несколько мгновений подержал ее в руках, прежде чем вернуть владельцу.

– Рассказывал, – согласился он, вспоминая свое изумление при виде розового пятна, расплывающегося на клочке голубой ткани. – Но тогда понятно было, а сейчас… Погоди, не ходи еще.

Решившись, он вытащил из кошеля тихо звякнувшую цепочку, с которой свисало около полудюжины не то шилец, не то кусочков проволоки разной толщины – слегка изогнутые на конце с одного края цепочки, прямые – с другого.

– Я попробую… Ты этого не видел, имей в виду. Сжечь не сожгут, но повесят запросто – никто не поверит, что они у меня для красоты.

Отмычки подарил Лампурд, и Шере носил их с собой не потому, что так хорошо умел или даже собирался ими пользоваться, но потому, что оставить их где-то, даже в запертом сундучке, было вдвое опаснее. Кое-каким азам Кретьен его обучил, но с тех пор прошло немало времени. Надо было бы выбросить, но у него не поднялась рука.

– Кто умеет, за полминуты такое откроет, – отмычка в очередной раз бесполезно соскользнула, и Шере закусил губу. Нет, раньше ведь получалось… – Боюсь, тебе все-таки… Есть!

Он распахнул дверь и с сияющей улыбкой обернулся к Реми.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Брось, ты что? – ахнул Шере, когда Реми набросил ему на шею теплый еще шарф. – Да что ты, право!

Было в этой заботе что-то столь обыденное, что Шере смешался. Не потому, конечно, что о нем никто не заботился – напротив, он очень недурно умел пробуждать сочувствие к себе, и притом сочувствие деятельное, но – у женщин. Единственным мужчиной, которого беспокоило иногда его благосостояние, был Лампурд – у которого это, надо думать, просто вошло в привычку. Это было правильно и естественно, у мужчин помощи ищут их дочери, сестры, матери и жены, а всем остальным помогают женщины. Но Реми, не в первый раз, даже не в первый раз за эту их встречу, помогал сразу или предлагал помощь, и на несколько мгновений, пока он смотрел в серьезные синие глаза друга, Шере позволил себе потеряться в тепле этой заботы, почувствовать себя беспомощным, помечтать о том, как могло бы быть, если бы он… Глупости. Во-первых, других таких как Реми больше на свете нет. Во-вторых, если Реми и женится когда-нибудь, то уж точно на ком-то, кто ему больше подходит. А в-третьих, Реми ясно сказал, почему он не женился и никогда не женится, и завидовать, на самом деле, некому.

Отхлебнув нечаянно слишком большой глоток глинтвейна, Шере закашлялся, прижал к губам кулак и, все еще грея вторую руку об бутылку, отвернулся, чтобы также уставиться на пылающий закат. Дома внизу погружались уже в тень, окна почернели от закрытых ставней, и только церкви сияли еще розовым светом.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Как бы хорошо Шере ни владел собой, в его глазах плеснулся страх – не тот слепой, нерассуждающий страх, который чуть не овладел им при первой его встрече с Реми, но страх куда более прозаический. Выбора, намеренно или нет, друг ему не оставил, отказать означало обидеть, но обидеть он мог и согласившись. Шере понятия не имел, почему случайные прикосновения порой пробуждают в его душе отвращение, столь глубокое, что у него перехватывало дыхание, а к горлу подступала тошнота, но если это случится сейчас… Тогда он понимал, как подозрительно это будет выглядеть, теперь – даже больше того опасался нечаянно задеть друга. Если от одного воспоминание об Эжене у него тут же помутилось в глазах…

То ли от того, что губы и щеки у него замерзли, то ли из-за этого страха улыбка Шере даже ему самому казалась неестественной.

– Думаешь, – шепот скрадывает оттенки голоса, которые иначе открыли бы слишком многое, – если мы будем дрожать друг об друга, мы добудем огонь трением?

Он послушно шагнул в объятие, ожидая чего угодно – но ничего не случилось, только стало немного теплее. Не сразу – он успел еще, старательно таращась на открывавшейся под и перед ними вид, увидеть, что можно было бы показать в ответ Реми.

– Смотри, корабль!

Вдали, дальше всех мостов, серые паруса сделались розовыми в лучах заходящего солнца, как если бы и сам корабль уплывал не только на запад, но и в закат, и Шере, пытаясь как-то объяснить другу, что он увидел, страшно боялся, что тот только посмеется, потому что ему самому, на самом деле, никогда не приходило в голову вот так идти или лезть куда-то черт знает куда для того лишь, чтобы посмотреть на что-то красивое, и он думал больше о том, как удобно было бы рисовать отсюда карту, если бы тут не было так невообразимо холодно.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере отпил еще глоток. Вино уже почти остыло, и голова у него уже слегка кружилась, но зато он начал, наконец, согреваться – или дело было в Реми? Все-таки он совсем иной, от него даже пахло не так как от других людей – как если бы не было рядом человека, одна душа, тепло и запахи аптеки.

– В Бордо было много кораблей, – вздохнул он. – И моряки. Они столько рассказывали, про море, про Вест-Индию… а я никогда не видел море. Только во сне. Я даже думал наняться на какой-нибудь корабль, матросом. Глупость, конечно, несусветная. Я и тогда это понимал, но все равно мечтал иногда. Ты знаешь, как моряки между собой говорят? Меня учили, я и сейчас, наверно, мог бы за моряка сойти, если надо. Я и наколку согласился раз сделать, только…

Он осекся, опустил, не сделав ни глотка, бутылку, которую уже поднес снова к губам, и не оборачиваясь протянул ее Реми. Надо было продолжить, но продолжать было нельзя, мысли путались, и правда никак не раскалывалась на кусочки, которые можно бы было затем сложить в другую историю.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере невольно обернулся, широко раскрытыми глазами глядя на друга, но уже начиная смеяться.

- Все ты выдумываешь, - запротестовал он, - не может такого быть! А ты умеешь? Или тебе деньги были не нужны?

Звучало это как пустое любопытство, но свой второй вопрос он задал не без задней мысли - а то и двух. Разговор ушел в сторону, случайно это вышло или нет, и возвращаться к истории с наколкой Шере очень не хотел - а так, может, удастся узнать что-нибудь и о семье Реми.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Новая улыбка Шере была зараз и мечтательной, и грустной, но увидеть ее было некому – мгновением раньше, не перестав еще улыбаться злоключениям зубастой животины на животе моряка, Шере снова отвернулся к закату. Судя по всему, Реми на это не обиделся, или может, ему тоже стало не по себе от того, что они двое оказались столь близко друг к другу – так близко, что лицо друга, которое Шере до сих пор воспринимал лишь целиком, не задумываясь об этом, внезапно распалось на множество черт и черточек: синие глаза, озорная улыбка, даже поры на коже – то, что делает человека живым, отличая его от мраморной статуи и мужчину от женщины. Шере не изменился в лице, лишь опустил ресницы, и отвернулся без резкости и суеты, хотя на то, чтобы добавить еще что-то о красоте пейзажа, его самообладания все же не хватило.

– А теперь, – спросил он, и его шепот тоже звучал как обычно – но ведь и охватившее его на миг замешательство отхлынуло в то же мгновение, – он тебя одобряет?

Шере думал иногда о том, что могло статься с отцом, но ни разу не пытался навести справки, а сейчас вдруг об этом пожалел, и было это на редкость глупо. Для отца он перестал существовать в тот день, когда у того родился первый сын – задолго до того, как покинул дом.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Он знал бы, что ты лечишь людей, – тихо отозвался Шере. Его откровенно смущенное «Прости» осталось незамеченным – или просто принятым. – И спасаешь их от смерти. И еще состоишь на службе у капитана гвардии первого министра. Больше ты бы ему не сказал… и он был бы рад.

Он прикусил язык, опасаясь сказать лишнее. Как то, например – тебе могло и повезти, что ты его не узнал. Или наоборот – но он от тебя не отказался. Не одобрял, но ведь не отказался. И если бы знал, не отказался бы, наверное. В ужас бы пришел, конечно, но постарался бы помочь, понять…

– А твоя мать?..

Его мать отец отослал, когда женился. Наверное, в поместье, но другая прислуга ничего не знала, а спрашивать его самого никто бы не рискнул. Если бы она была рядом, все могло бы сложиться иначе – или нет? Она ведь тоже была доброй христианкой, пусть и жила в грехе… Поди знай теперь, но вряд ли она позволила бы дочери влюбиться в шурина своего отца – заметила бы раньше и положила бы этому конец. Наверняка бы.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Бутылка совсем остыла, но вино в ней было еще чуть теплым, и Шере, хоть и не собирался больше пить, все же не удержался и сделал еще глоток.

– Для того, чтобы быть образцом благопристойности, – хихикнул он, – надо от чего-то отталкиваться. А, ну то есть не для женщин, конечно. Но ты, я уверен, многое о своем отце не знаешь.

Шере чуть не выругался вслух, запоздало спохватившись, что и это утверждение тоже можно было понять двояко. Исправился, называется! Умник – лучше бы просто извинился! Не стал же бы Реми драться? А вдруг обидится?

– Вот ты сам состаришься, и тоже будешь… образцом. Как у тебя – в банке. В спирту. А?

Он снова обернулся к другу, поднося к губам бутылку и улыбаясь так простодушно, что трудно было заподозрить за этой улыбкой хоть какие-то мысли – впрочем, мыслей у него в голове сейчас было немного и они отчаянно путались.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.