Барнье вел его вниз по лестнице, осторожно поддерживая по необходимости, втихомолку запоминая - каждый жест, каждое слово, шорохи в темноте.
Он почти не пил, уж точно не столько, сколько нужно было, чтобы заставить его всерьез опьянеть, но затеянная игра пьянила не хуже вина, и в то же время он должен был сохранять осторожность. Все могло полететь к черту, и они оба тоже - темная лестница была достаточно крута.

- Но это ведь не все, что можно делать с хорошими людьми, - отозвался хирург, и его улыбка угадывалась только в интонациях; она не была веселой, но и грустной не была. Разве что едва ощутимо, как прикосновение крыла ночной бабочки. Барнье не судил, по обыкновению оставляя такую ерунду другим, но хотел понять. Понимание подсказывал опыт, но что значил опыт по сравнению с теплом чужой руки?
Достаточно много и вовсе ничего, если вдуматься.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Доминик так упорно считал друга хорошим человеком, что хирургу то и дело становилось неловко. Вот сейчас, например, он строил планы - неозвученные, тайные, в которых ни за что не признался бы, хотя и не видел в них ничего плохого.
"Защищать хочется..." Барнье улыбнулся в темноте, припомнив все попытки Шере защитить его. Объяснить, научить и предостеречь. В тех вопросах, в которых, как думал секретарь, он не разбирался вовсе.
Не так, как Доминик, это точно.
Хирург легко сжал пальцы, отвечая тем самым на последние слова молодого человека. Нужно было что-то сказать вслух, но Барнье еще не придумал, что, потому что тянуло на откровенность, а он привык выражать свою привязанность к Доминику так, чтобы не ставить в неловкое положение ни себя, ни его. Он ведь протрезвеет потом, и все вспомнит, в том числе и то, что говорил сам. В первую очередь это.

- Ты многому меня научил, - наконец тихо сказал врач, осторожно направляя шаги друга и делая на этот раз все, чтобы расстояние между ними не составляло и одного этого шага. - Осторожнее, здесь ступенька выкрошилась... Не может человек быть мастером во всем, а ты много знаешь там, где я не знаю почти ничего...

Можно ли прочитать улыбку в мягком шепоте?

- От некоторых вещей я и сам хотел бы тебя защитить, знаешь ли...

"Жаль, что ты с ними уже знаком", мог бы добавить хирург, но не решился.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Про женщин он говорить не хотел. Несвоевременно и не нужно, это были бы совсем не те истории, какие Барнье обычно рассказывал, а одна из них и вовсе отдавала мертвой книжностью, потому что такие перипетии случаются обычно только в книгах, но книжные истории не оставляют ни боли, ни горечи воспоминаний - достаточно только перевернуть последнюю страницу, и скоро потеряется острота.
Хирург обрадовался возможности сменить тему. И отступая вниз, в темноту, ступенька за ступенькой, позволяя спутнику опираться на свою руку (он действительно был несравнимо сильней), не стал даже спрашивать, для чего такие чернила потребовались самому Доминику. Мог предположить, и ответ выглядел простым и логичным.
А потом северянин вдруг по-настоящему осознал услышанное. И даже остановился.

- А он их делает или просто достал у кого-нибудь?

В голосе Барнье звучал неприкрытый, хищный интерес исследователя. Да, ему нужна была эта вещь, но - постоянно, иначе смысла не было.

- Опасная тема для беседы, - чуть опомнился он, поддержав Доминика. - Он никому не расскажет о вашем разговоре?..

Вот это было по-настоящему важно, пожалуй.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

- Пригодится, - согласился Барнье, и сказал чистую правду. Он делал записи и рисунки, вел переписку, и пути, которыми шли письма, как бы продуманы не были, оставались недостаточно надежными. Он писал в Тур и в Салерно, в другие города и страны, получал письма, был знаком с интереснейшими людьми, но темы эпистолярных бесед совершенно не предназначались для чужих глаз.
Кардинал Конрад де Порто в свое время заложил крепчайшие основы братства медицинского факультета Монпелье, которые и четыреста лет спустя состояли из стремления к независимости, жажды знания и привычки к взаимовыручке. И, уж конечно, руководство университета, желая прекратить студенческие дебоши и попытавшись организовать братство наподобие монашеского ордена, и предположить не могло, к чему это приведет впоследствии.
"Как все мы", - эхом отдался в памяти хирурга шепот Доминика, уже отзвучавший, но так удачно наложившийся на воспоминания. "Мы". Шере, будучи одним из секретарей Ришелье, все еще причислял себя к людям из бедных и опасных кварталов - кварталов убийц, шлюх, воров и нищих. И анатома, с которым дружил, почему-то упорно считал "хорошим человеком", хотя уже по доброй воле ввязывался (и Барнье не мог себя в этом не винить) в его небезопасные дела. Сначала придумал, как раздобыть тела, теперь вот чернила...

- Много заплатил? - хирург помнил еще слова Лампурда.

Рука в ладони казалась совсем небольшой и теплой, но в башне было холодно, хотя и не так, как наверху. Барнье готов был отдать молодому человеку свой плащ, но он был бы для Доминика длинен, и... Лестница...

- Ты замерз, - почти утвердительно спросил врач. - Я знаю тут одно место, неподалеку... Почти неподалеку. Можно погреться, там безопасно и обычно топят даже... Чем попало.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

- Кто не пустит, гвардия? - едва заметно улыбнулся хирург. - Видишь ли, есть причины, по которым я пользуюсь некоторым расположением этих примечательных людей. Большая часть из них обращается ко мне за помощью, меньшая - просто не была под Ларошелью. Думаю, мы найдем общий язык.

Доминик не ответил про деньги, и Барнье запомнил. Конечно, нужно было вернуть, он и так собирался это сделать, только не знал, сколько - но прикинуть мог... Приблизительно. Вещь редкая, стоить будет как соответствующее снадобье - из недешевых. Тут если и ошибешься, то не сильно.
Сейчас искать кошелек было глупо, и он аккуратно свел Доминика еще по нескольким ступеням. Хотелось спросить, часто ли Шере уходит на всю ночь, но это был как раз тот вопрос, которых Барнье избегал, зная про Лампурда и иные знакомства своего друга.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Барнье немного подумал над вопросом, продолжая спуск. Холод добрался уже и до него; мысль, что Доминику еще холоднее, заставляла его торопиться, но не терять осторожности.

- Знаешь, люди не особенно охотно дружат с врачами, - наконец ответил он. - Мы слишком часто видим их в таком состоянии, в котором и мать не видела. Но хорошие приятели, пожалуй, есть.

Про боязнь нарушить приказ он тоже мог много чего сказать, баек про приключения гвардии на войне у него было множество. Но что-то подсказывало хирургу, что Доминика интересует не это. Да и он, живущий во дворце, должен был неплохо знать нравы солдат.
Наверное.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.