К сумеркам ледяной дождь прекратился. Но прохожих было по-прежнему мало, когда два всадника, вынырнув из переулка около заброшенной лачужки, пересекли пустырь, отделявший ее от обветшалого особняка Пти-Бурбон. И спешились у калитки, проделанной в окружавшей внутренний сад стене. Стена кое-где осыпалась и не поднималась выше человеческого пояса. Однако теперь, когда древний дом коннетабля сделался женской обителью, святость его обитательниц охраняла их лучше крепостных стен и запоров. К которым у одного из прибывших нашелся ключ. Беззвучно провернувшийся в замочной скважине.

– А ежели нападет кто, сударь? – спросил второй. Проглядывающая из-за быстро несущихся по небу туч ущербная луна освещала живое смышленое лицо явного уроженца юга и одежду не то мастерового, не то слуги.

– У тебя есть пистолеты, – возразил его господин. Одетый весьма просто, однако как военный или бретер. Левую половину его лица пересекала скрывавшая глаз повязка.

– Вы же велели не шуметь, сударь.

– Я также не предлагал тебе ими пользоваться, мошенник.

Не дожидаясь ответа, бретер исчез за калиткой. Слуга подхватил поводья его лошади. И закатил глаза, когда негромкий щелчок возвестил о том, что его хозяин запер за собой замок.

Пройдя несколько шагов вглубь сада, одноглазый остановился в тени засохшего дерева и плотнее запахнул плащ. Насколько позволяла торчавшая из-под него шпага. И стал ждать. Некоторое время спустя тучи вновь разошлись. И он вытащил из-за пазухи томик in octavo, и к шелесту листьев в саду добавился шелест страниц. Затем от дома донесся еле слышный звук шагов, и он вновь спрятал книгу. И поклонился подошедшей женщине. Также закутанной в плащ. Столь тщательно, что невозможно было даже понять, монахиня перед ним или дама. Лицо скрывал капюшон.

– Месье де Ронэ? – спросила она.

– К вашим услугам, мадам.

И ненадолго снова повисла тишина.

– Мне сказали, сударь, – проговорила наконец незнакомка, – что вы не откажете в помощи отчаявшейся женщине.

– Соврали. Я вполне на это способен. Кого вам нужно убить, мужа?

Лицо женщины было скрыто в тени, но в ее голосе не было ни на гран страха. Или смущения.

– Я назову вам имя. Этого должно быть достаточно.

– Этого будет достаточно. Если я его знаю.

– А если нет? – обеспокоилась дама.

– Тогда я спрошу что-нибудь еще.

Порыв ветра стряхнул на них обоих целый поток ледяной воды. Дама чуть слышно вскрикнула. Бретер выругался.

– Месье де Труаферо.

Ответом ей была сумма, и женщина замялась.

– Я... у меня нет таких денег, сударь.

– Поищите кого-нибудь подешевле, – отозвался бретер.

– Я думала... я надеялась... что я могу заплатить вам... иначе.

Новый порыв ветра рванул ее капюшон. Бросил им в лица новую пригоршню капель. И дама, поежившись, устремилась к дому. Не сомневаясь, похоже, что ее спутник за ней последует. Что тот и сделал.

– Насколько иначе, мадам?

Женщина ответила, лишь остановившись под скатом крыши, укрывшей ее от дождя.

– Так... как может... не иначе, чем... любая другая женщина...

– Я не уверен, что я вас верно понял, – сообщил бретер, – и не хотел бы оскорбить подозрением. Но до сих пор женщины платили мне так же, как мужчины.

Ставни на окнах первого этажа были недавно заменены. Или не успели рассохнуться. Или невольная их слушательница не взяла с собой свечу. Но ни один блик, ни один отблеск света не выдал ее, отразившись под капюшоном дамы или под шляпой мужчины.

– Мне неоткуда взять такие деньги, сударь, – ускользнувшая из-под плаща тонкая рука просительно легла на рукав бретера. – О вас не говорят как о человеке без сердца.

– Мадам, – откровенная мольба в тихом голосе женщины явно не оставила ее собеседника равнодушным. – Мадам, я не рыцарь. И не пал еще так низко, чтобы брать такую плату.

– Я могу заплатить вам половину.

Теодор помотал головой, разбрасывая со шляпы капли дождя.

– Нет, мадам. Я не торгуюсь. Найдите кого-то подешевле.

– Половину, – прошептала она, – и меня.

Она должна была быть очень хороша собой, чтобы сделать такое предложение. Или очень дурно думать о мужчинах.

– Здесь? И сейчас, мадам? Благодарю вас, нет.

Если его издевательский тон ранил даму, она этого не показала. Заговорив короткое время спустя неожиданно ровным голосом.

– Хорошо. Подождите. Я принесу. Ах, да. И отдайте мне ключ.

– Пожалуйста.

Пальцы, коснувшийся его ладони, были ледяными. И без единого слова дама повернулась и уверенным шагом направилась прочь. Туда, где светились окна фасада.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2017-02-24 13:13:59)

Еле слышный шелест покидающего ножны клинка растворился в скрипе несмазанных петель. И смолк, едва Теодор вспомнил, где находится. И отпустил эфес. Чтобы тотчас же схватиться взамен за приоткрывшуюся ставню.

Гарда мягко ударилась об устье ножен. И бретер ощутил краткое сопротивление – то ли чьей-то руки, то ли ржавого железа. И не стал настаивать.

– Тише… – прошептал он. Ошибка – почти наверняка. – Умоляю… Не шумите.

Шорох веток то был или быстрых шагов? Он помнил, где старая стена обрушилась. Мог бежать. Но не стал. Быть может, потому что расплачиваться пришлось бы тогда той, что предлагала ему себя. А может, и не поэтому. Не было времени решать.

Темнота скрыла ухмылку, с которой бретер наклонился к земле. Торопливо стянул с руки перчатку. Чтобы почти сразу нащупать в мокрой пожухлой траве легкую ткань.

– Если я скажу, что собираю здесь грибы, вы же не поверите? – Испанский акцент в речи невидимки Теодор услышал. И ответил на ее родном наречии. – «Я в вашей власти; надо мною сжалось Кольцо жестоких помыслов и дел…»

Выпрямившись, он снова потянул за ставню. Которая на сей раз отворилась. Позволяя разглядеть в проеме окна очаровательное златокудрое видение.

Не монахиня, он ошибся.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2017-02-18 16:13:42)

Губы бретера тронула его обычная саркастическая улыбка. Еле заметная – куда очевиднее было, какое впечатление произвела на него красота незнакомки.

– Не от меня, сеньора. Но клянусь, любовным свиданием это не было. – Он поднес к лицу подобранное полотнище шелка, вдыхая его аромат, разом душный и влекущий. Тяжесть розы, свежесть испанского апельсина, какие-то еще неистребимо женственные запахи. Ни благоухания воска, ни гари. Нотка прели, нить дождя. – Что делаете здесь вы? И не говорите, что хотите занять место Девы Марии. Вы заслуживаете поклонения, да, но не такого.

Пламя свечи колебалось, выхватывая у мрака все новые узоры теней и плоти. Вспыхивало на золотой вышивке. Отражалось от драгоценных камней в ее прическе и драгоценностях. И бретер протянул свободную руку, чтобы забрать у нее подрагивающий подсвечник.

Она была хороша. Очень, очень хороша. И, забирая подсвечник, Теодор остро пожалел, что не снял и вторую перчатку. И не мог теперь коснуться кончиками пальцев ее руки. Ощутить ее тепло, поделиться своим.

Пламя пригнулось, почти погасло. Глаза незнакомки сделались еще больше – темными провалами в полумраке. Влекущими до головокружения.

Бретер шагнул ближе к окну. И огонек, оказавшись под защитой приоткрытой ставни, полыхнул ярче. Чтобы увидела та, что ушла. Чтобы сам он мог любоваться.

        – Сквозь пламя золотых твоих волос
        Мое пылает сердце – в волны света
        Плывет и алчет, плавится как воск
        И тает словно вздох по воле ветра,

        Леандром льнет к златой изнанке вод,
        Влечется ввысь, к сиянию рассвета,
        Чтоб кануть – как Икар сгореть, его
        Искрящейся стезей восславить век свой,

        Надеждой вспыхнуть и как феникс в прах
        Рассыпаться, воскреснуть лишь мечтая
        Огнем в твоих летящих волосах,

        Вдохнуть их жадно, жаждою Тантала
        Богат и нищ – и солью на губах
        Горит рука Мидаса золотая.

Только дочитав, он понял, что говорил по-французски. Но вряд ли она знала наизусть стихи дона Франциско, откуда?

Чуть приоткрывшиеся губы, едва изменившийся поворот головы. Ускользающий взгляд, переливы света в золотых локонах. И еле ощутимо, но по-другому зазвучавший голос.

И Теодор, потемневшим взором вглядываясь в лицо незнакомки, не признался, как хотел было, что эти стихи не принадлежат его перу. Она стояла так близко к нему, что он различал в мерцании янтарного огонька нити ее кружев, каждую линию, начертанную природой на ее губах.

Мигнул язычок пламени.

И его губы приоткрылись в ответ.

        – Натекает закат, и дыханье звенит как чиж,
        И мускатом в руке твоих пальцев чуть липких дрожь,
        И закончился ливень, как зеркало воздух чист,
        И до горечи в горле я знаю, что ты уйдешь.

        Я в усладу лишь верил, от славы не отличив,
        Я мечтал о любви, как мечтает о сердце нож,
        Только счастье – меж нами живой огонек свечи,
        Чтоб не день нас делил и чтоб нас не делила ночь,

        Чтоб закрылась за нами дверь, и на все ключи,
        Чтобы мне в тебе было как в чреве кита темно,
        Чтоб молчали часы – так, как сердце твое стучит,
        Чтоб мы были с тобой не одни, но давно – одно.

        Я дышу пустотой без тебя, я смотрю в окно,
        И в ночи от меня ты, не видя меня, молчишь.

Перебросив через подоконник полузабытое полотнище шелка, он нашел освободившейся рукой ее руку.

Ее пальцы были ледяными. Едва ли не холоднее колец. А кожа – такой нежной, что ее могли поцарапать, казалось, мозоли от его эфеса. И Теодор прижал ее руку к своей щеке. Может, кто-то и умел читать в женских глазах стылой ноябрьской ночью, но не он. Только слушать ее дыхание, ощущать стуком своего сердца ее пульс.

– Я не вор, сеньора, я дворянин, – в том же тоне откликнулся он. – Что я беру, мне всегда дают. Подарите мне ваше имя, у вас их много.

У знатной испанки, одетой так, как была одета его собеседница, не могло не быть множества святых покровителей. Но Теодор не думал об этом. Как и о многом ином. Ни кто эта женщина, с такой готовностью ответившая на его ухаживания, ни о том, что она делала в монастыре. Вообще ни о чем и ни о ком не думал, только о вкусе ее нежно-розовых губ. Теплых, конечно, даже в зимнюю ночь.

Новый порыв ветра настойчиво толкнулся в его шляпу и плащ. И заметался отведенный к стене огонь свечи. Как мерцают звезды. Как теплится во взгляде желание. Как перед рассветом тлеют в костре угли.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2017-03-04 13:05:00)

Бретер повернул голову, касаясь губами внутренней стороны ее запястья. Пока она уступала, он наступал. Маурисия – в этом имени жарко дышал юг. Объясняя и покорность испанки, и огонь, сполохи которого он угадывал под прохладной кожей. Сердце? Кому, к дьяволу, нужно сердце?

– Теодор, – второе «о» было окрашено теплым привкусом соли. И его губы скользнули от запястья к манжету. – Шевалье де Ронэ.

У него был сонет про Марию, и акростих о Марии, и баллада для Марии. Но ничего с Маурисией. Эта была первой.

Маурисия. Муаровый рисунок теней на бледном лице.

        Ваше имя на вашем теле писал Амур,
        Совершенством линией скрывая рисунок букв,
        Чтобы, пальцем водя, я читал бы вослед ему
        С буквы М до себя, от ладони до самых губ.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2017-03-04 13:06:28)