Графиня Винтер, судя по всему, сияла, как почти все женщины, лишь набрасывая тень на других. Рамирес, как бы хорошо он ни владел собой, поморщился, а адъютант его превосходительства, пряча ухмылку, укоризненно покачал головой.

– Дон Энрике настолько осторожен, что порой путает маленькие сюрпризы с государственными тайнами, – вице-король был куда более тактичен – или рассчитывал, что таким образом он узнает больше. – Пойдемте, я раскрою вам эту загадку.

Он предложил миледи свою руку, и если его улыбка казалась по-отечески покровительственной, то в его прикосновении не было ни грана родственного.

– Представьте себе, а сам он называл вас графиней.

Так легко и пренебрежительно было это – нет, не сказано даже, но обронено, что, не знай Рамирес своего покровителя, он и не заподозрил бы, что это замечание было сделано неспроста.

Отредактировано Рамирес (2017-04-16 23:14:59)

Благосклонная улыбка Альвареса ясно показала его лейтенанту, сколь охотно вице-король принял предложенные дамой правила игры, и Рамирес невольно нахмурился, не без усилия подавляя невесть откуда взявшееся раздражение.

– Я назову вас самой очаровательной дамой, какую я когда-либо встречал, – заверил герцог свою собеседницу, слегка пожимая доверенную ему руку, – и, безусловно, самой скромной.

Глянув на снисходительную физиономию адъютанта, дон Энрике испытал почти непреодолимое желание украсить ее отпечатком своей ладони. Что этот мерзавец себе думает – что он пытается воспользоваться красавицей-родственницей, чтобы чего-то для себя добиться? А она – неужели она и вправду?..

Возможно, сеньор герцог просто не хотел перебивать даму, но у Рамиреса не возникло ни малейшего сомнения, что вице-король уходит от ответа, когда, рассмеявшись с видимой беспечностью, он покровительственно похлопал миледи по руке.

– Сюрпризы это прекрасно, – согласился он, прежде чем Рамирес, даже пожелай он этого, сумел бы виешаться, – я всецело одобряю ваше решение. Позвольте же мне познакомить вас с человеком, который, словно луна на ночном небосклоне, затмил бы сегодня всех, если бы не явились вы, подобно солнцу, и не привлекли все взоры. Сеньор Рибера!

На почти бесцеремонный этот оклик обернулся жизнерадостный на вид здоровяк лет сорока, с неожиданно ярко-красными губами и серыми глазами навыкате, тотчас же жадно уставившимися на белокурую красавицу. Одет он был как простолюдин, но платье его было сшито из дорогих тканей, выдававших достаток.

– Сеньора Винтер, – продолжил герцог, – позвольте представить вам сеньора Риберу, лучшего живописца в этом не обделенном художниками городе.

– Сеньора графиня – француженка, – сухо добавил дон Энрике, не желавший, чтобы его protégée хоть сколько-нибудь потеряла в своем положении.

Рибера взглянул на него почти с ужасом, и поспешно поклонился даме.

– Его светлость, – сипло проговорил он, – чересчур добр.

Отредактировано Рамирес (2017-04-23 03:06:13)

Взмахом руки вице-король отправил недовольно нахмурившегося лейтенанта разбираться с возникшими неприятностями – судя по тону и громкости голосов, чей-то спор там перерастал в ссору – и вновь обратился к художнику.

– Прошу вас, сеньор, показать сеньоре графине ваше мастерство.

Рибера учтиво поклонился и отступил в сторону, знаком приглашая красавицу-француженку следовать за ним туда, где в одной из оконных ниш был установлен мольберт.

– Дон Энрике – скверный кавалер, нам, к сожалению, это уже известно, – улыбаясь продолжил герцог, – но, не сказав вам, что за развлечение вас ждет, он оказал мне любезность, позволив оказать любезность вам. Сеньор Рибера подрядился набросать портреты всех дам на приеме, которые бы этого пожелали. Из них будет затем случайно избрана одна, и ее поясной портрет сеньор Рибера согласился написать уже маслом. Учитывая, что его снисхождения ждут порой по полгода…

Сеньор Альварес улыбнулся и указал миледи на кресло, поставленное так, чтобы свет падал прямо на лицо натурщицы. Стайка дам, столпившихся неподалеку, увлеченно передавала из рук в руки три листа плотной бумаги с набросками женских лиц. Тоненькая стопка таких же листов лежала на изящном столике у окна.

Отредактировано Рамирес (2017-05-02 15:39:13)

Опытному мастеру не требовалось много времени, чтобы сделать углем набросок вроде тех, которыми восхищались дамы по соседству, ревниво сравнивая свои портреты и полушутливо жалуясь, что, подразнив их своим искусством, художник не желает считать подаренные ему образы достаточной платой за свои труды. В череде дам, красивых и некрасивых, ждавших внимания художника, миледи должна была быть последней – но воле вице-короля, хозяина дома и города, не перечили. Когда ясно стало, однако, что сеньор Рибера, не ограничившись приблизительным сходством, всецело сосредоточился на несправедливо привилегированной француженке, позабыв про ожидающих своей очереди неаполитанок, вокруг кресла миледи поднялся легкий ропот, и если герцог, стоя за плечом художника, был увлечен его работой в неменьшей мере, то вернувшийся Рамирес, понаблюдав с минуту за происходящим, решил вмешаться.

– Как жаль, что вы не можете посмотреть, кузина, что может искусство сделать с человеком!

Шутливый тон дона Энрике не мог скрыть, как он впечатлен. Глянув искоса на изображения прочих дам, он отметил про себя, что всем им недоставало чего-то неуловимого: женщины на них были красивы, но странно похожи друг на друга и отчего-то не привлекали его, теперь же он увидел проступающее под совершенным обликом натурщицы что-то чуждое, отличное от остальных – неясное, тайное, опасное и даже пугающее, и оттого завораживающее еще пуще – что он видел как-то в осунувшемся и перепуганном лице молоденькой еврейской ведьмы за миг до того, как та ударила ножом вошедшего к ней в камеру мальчишку-солдата. Рамирес должен был бы закричать тогда, поднять тревогу – но ведьма обернулась к нему, глянула, и он отвернулся.

Ее сожгли потом, конечно, далеко она не убежала.

Дрожь пробежала по спине испанца, и улыбка его сделалась натянутой.

Рамирес к этому моменту был изрядно взбешен и даже не думал это скрывать – не потому, что ему доставляли удовольствие скрытые подначки Ордоньеса, до отвращения знатного и влиятельного адьютанта его превосходительства, а потому что вести себя иначе он не мог – сеньора графиня представилась его родственницей, а значит, наблюдать за откровенными ухаживаниями вице-короля и никак не вмешиваться означало попустительство такого рода, какой был ему глубоко противен. Герцог, однако, владел искусством светской беседы много лучше лейтенанта, и после первой, такой очевидной его попытки отвлечь внимание графини Винтер Альваресу не составило ни малейшего труда занять докучливого родственника – то отправляя его разобраться с подготовкой к званому ужину, то поручая его вниманию какую-нибудь даму, то прямо приказав проверить посты во дворце. Дон Энрике подчинялся всякий раз, но нравиться ему это не нравилось, и когда Рибера объявил, что и последний набросок, наконец, завершен, Рамирес недолго думая завладел стопкой рисунков – рассчитывая, что в такой роли его будет сложнее заставить удалиться.

– Но как будет происходить выбор? – в третий раз повторила настойчивая итальянская дама, чей бюст успешно отвлекал внимание от ее лица. – Как же синьор Рибера будет выбирать? И почему именно он будет выбирать?

Альварес, развлекавший между тем француженку рассказами о своей, на деле, не слишком обременительной для него, дружбе с Фениксом Испании, отвлекся, наконец, и посмотрел на неаполитанку с явным неудовольствием.

– Потому что кто-то же должен выбирать, синьора Маргарита, – снисходительно проговорил он. – Но это будет вопрос случая – сеньор лейтенант сейчас перетасует как следует рисунки, и сеньор Рибера вытащит один из них наугад.

– Только, умоляю, осторожнее, – громким шепотом вмешался художник, – это же уголь, он размазывается…

Рамирес, отлично знавший, что Рибера был вполне способен опознать нужный ему рисунок – не то по шероховатости бумаги, не то по черным пятнам с другой стороны – с трудом подавил улыбку, и почти сразу едва не выругался вслух, сообразив, что его господин в очередной раз помешал ему вмешаться в его разговор с миледи. Перемешивал он оттого листы без особого тщания и, если бы ему не помогали дамы, толпившиеся вокруг инкрустированного черепахой столика, несомненно, не проявил бы должного рвения. Но наконец рисунки были разложены по мозаичной столешнице пустой стороной вверх, и художник подошел к столу.

– Мне закрыть глаза, сеньор лейтенант? – наивно спросил он.

– Закрывайте, – буркнул Рамирес.

– Право, к чему же такие сложности? – возразил вице король. – Если и есть среди нас лицо, не заинтересованное в результате, так это как раз сеньор Рибера. Выбирайте, прошу вас.

В зале наступила напряженная тишина, взорвавшаяся возгласами, когда художник, словно бы наугад, перевернул один из рисунков, являя миру лицо французской гостьи.

– Carajo, – выдохнул дон Энрике, напрочь забывая про манеры, и с откровенным подозрением уставился на вице-короля.

Тот владел собой куда лучше, и лишь очень хорошо знавшие его люди могли бы заметить, что и он тоже удивлен результатом. Впрочем, почти сразу на его губах заиграла тонкая улыбка, и он взмахом руки отпустил художника.

– Фортуна оказала нам добрую услугу, сеньоры, – обратился он ко всем сразу, – не позволив нам возвысить ни одну красавицу за счет прочих, но давая нам возможность выказать заодно свойственное нашему прекрасному городу гостеприимство.

Дамы, несколько умиротворенные этим замечанием, принялись разбирать свои портреты, а вице-король меж тем склонился к уху графини Винтер.

– Что бы я ни вынужден был сказать, я счастлив, что яблоко раздора подкатилось в этот раз к ногам той, для кого оно предназначено.

Больше всего на свете Рамирес хотел бы последовать за художником и задать ему несколько неприятных вопросов, но именно сейчас уйти он никак не мог.

Рамирес, оказавшийся в крайне сложном положении, откровенно не знал, с чего начинать: то ли стереть ударом кулака восторженное выражение с лица художника, нарушившего все свои обязательства, то ли подхватить под локоть мнимую кузину и выволочь ее из зала, дабы она не позорила его имя. Вице-король прилип к ней, как ракушка к днищу корабля, а она, кажется, еще и поощряла его, к чему иначе была эта робкая улыбка, этот умоляющий взгляд?

– Бедняга Рамирес, – ухмыльнулся Ордоньес, глядя на лейтенанта с фальшивым сочувствием, – теперь вам точно придется жениться. Работы сеньора Риберы вам не по карману.

Рамирес, пусть и уверенный, что герцог, затеявший всю эту катавасию, не станет настаивать на том, чтобы работа бесчестного мерзавца была оплачена, только поморщился.

– Право… – художнику, все еще топтавшемуся рядом, хватило одного-единственного взгляда на мрачную физиономию Рамиреса, чтобы поспешно начать искать пути к отступлению, – я не намереваюсь… Такая прекрасная дама, такое лицо! Дон Энрике!

Дон Энрике, однако, едва слушал. Как он ни старался, он не смог уловить ни слова из беседы графини Винтер с герцогом, а беседа, судя по выражением лиц, была крайне занимательной. Судьба, впрочем, была скорее милостива к вспыльчивому испанцу, не позволив ему уловить, о чем шла речь.

– Ну что вы, сеньора! – возразил Альварес, пожирая свою прекрасную собеседницу взглядом тем более страстным, что он не хотел смотреть на своего лейтенанта. – Это всецело моя вина, ведь это я настоял на том, чтобы ваш портрет был добавлен в общую стопку – мне надлежало сохранить его только для себя! Но я уверен, что я смогу найти решение, которое придется по нраву всем.

Бросаться на выручку даме с широко распахнутым кошельком герцог вовсе не спешил. Нет, спору нет, французская вдовушка была весьма лакомым кусочком, но пока она лишь невинно кокетничала, а даже самая милая беседа не стоила потери весьма толкового лейтенанта.

– Мне было бы приятно украсить свой дворец картиной, на которой будете изображены вы, – продолжил он, позволяя своему взгляду стать оценивающим. – В аллегорическом виде, быть может? Венеры?

Удовлетворение отразилось во всем облике вице-короля – удовлетворение и что-то еще, что-то куда менее понятное и определенное. Тот, кто знал его хорошо, как, например, Ордоньес, заподозрил бы даже, что сеньор герцог остался все же чем-то не вполне доволен, хотя кто на его месте стал бы желать чего-то еще? Ослепительной красоты женщина, к которой с самого начала приема устремлялись все взгляды, согласилась – и притом весьма недвусмысленно – на более близкое знакомство, чем казалось вначале, и если герцог и понимал, что причиной этому вряд ли было простое желание полюбоваться своим изображением – которое все равно бы ей не досталось – то конечно же, в его положении ему не раз приходилось сталкиваться с тем, что его собственная персона занимала женщин куда меньше, чем его возможности. Но кто знает – быть может, очарование миледи оказало на него столь глубокое впечатление, что он был разочарован своим выводом.

Вслух, однако, он был немногоречив:

– Я счастлив, сеньора, что нам так легко удалось разрешить эту небольшую неприятность. Но, прошу прощения, мой адьютант пытается подавать мне знаки – сдается мне, мое присутствие требуется в другом месте. Но, обещаю, я тотчас же вернусь!

Он поклонился молодой женщине и направился к Ордоньесу, который, надо сказать честно, в настоящий момент был занят исключительно тем, что придумывал все новые шпильки в адрес Рамиреса. Последний же, обнаружив внезапно, что его кузине грозит остаться в одиночестве, невежливо бросил своего собеседника и устремился к ней.

– Сеньора, – прошипел он, тщетно пытаясь подавить негодование, – вам не следовало уделять столько внимания его превосходительству! Я уверен, что вся эта незадача с портретом – его рук дело!

Понимая, что на самом деле не имеет права требовать от своей мнимой родственницы, чтобы она вела себя сообразно своему положению, дон Энрике решил зайти с фланга.

Ярость миледи не оставила ее собеседника равнодушным, и в его глазах испанца засверкало негодование ничуть не меньшее, чем ее собственное.

- А вам, сеньора, не кажется, - прошипел он в ответ, - что вы не ведете себя как дворянка и графиня? Я не вчера родился, поверьте, и я знаю, как дамы вашего рода занятий добиваются того, что им поручают, но если вы намереваетесь выступать в роли моей родственницы, то я вынужден требовать, чтобы вы не выходили из этой роли! Мы с вами окружены не слепцами, сеньора, и они видят больше, чем вам кажется - что герцог то и дело отсылает меня прочь, а значит, что знаки его внимания переходят те границы, которые я счел бы допустимыми! О, вы получите, возможно, то, чего добиваетесь, но ценой того, что он меня отошлет! Поверьте, его высокопреосвященство не будет вам за это благодарен!

Рамирес преувеличивал, но не сильно. Что вице-король его выгонит, он не думал – до тех пор, конечно, пока он сам не станет препятствовать этой интрижке. Но его репутация была такова, что играть роль сводни – к которой, к тому же, он испытывал глубочайшее отвращение – дон Энрике никак не мог. Доводы разума таким образом счастливо совпадали для него с голосом чувства, и, высказывая миледи свое мнение, он ничуть не грешил против истины.