Всего охотнее Анна сообщила бы своему собеседнику, что задержится в Шатору не дольше, чем на несколько дней и отбудет в Париж, после разговора с Жюстеном манивший её, как волшебное место, где человек неглупый и приятный может рассчитывать на благосклонность Фортуны в устроении своих дел, но брат превратившийся  лукавой волей разума в мужа, в столицу пока не стремился. А добираться туда одной, без денег, писем и связей среди сколь-нибудь влиятельных людей было бы вернейшей дорогой до борделя.
- Если дела у моего мужа устроятся так, как он рассчитывает, - вздохнула Анна и сомнение, прозвучавшее в её чистом голосе, было не притворным, - может, и надолго.
Она позволила себе глоток вина, но такой острожный, словно опасалась ощутить на вкус нечто совершенно негодное для питья.
- Здесь всем подают такое вино, или это - знак особой расположенности к Вам со стороны хозяина? - поинтересовалась она после с таким видом, словно бы и не понимала неопределенности собственной фразы

Несмотря на молодость, а если судить по чистому лицу и прозрачной наивности взгляду, то и юность, собеседница господина де Мертена уже завела привычку внимательно слушать говорящего с ней, а если и высказываться самой, то на темы отвлеченные, а не о своих делах, обстоятельствах и планах. Ей, в сущности, были безразличны все дела этого человека, но говорил он гладко и приятно, а посему мог сколь угодно тешить своё самолюбие, мешая правду и вымысел, и не волноваться, что услышит от собеседницы слова сомнения или поймает её насмешливый взгляд.
- Хотела бы я сказать, что дела государственной важности, - улыбнулась Анна, - но, увы, все мои тайны только мои.
Придумывать  что-то о поисках места для мужа, или проблемах с несуществующим наследством она не стала, хотя мысленно перебрала несколько вариантов в равной степени трогательных и занимательных. Ей хватило благоразумия подумать о том, что, хорошо зная город, господин де Мертен знал и многих его жителей, а если он  начнет расспрашивать её о придуманных людях, то вымысел мгновенно будет разоблачен.

Сидела она спиной к двери и потому появление Жюстена  не увидела, однако легкая перемена выражении лица собеседника не ускользнула от неё, а заметив с какой поспешностью трактирщик бросился через зал, она с невольным любопытством обернулась, но затем лишь, чтобы тут же отвернуться от беседующих и со вздохом сожаления сообщить своему словоохотливому компаньону:
- Мой муж вернулся, сударь, а я и не заметила за нашей беседой, как быстро пролетело время.

Отредактировано Миледи (2017-10-14 17:04:43)

Вспомнить, как полчаса назад господин де Мертен заявил трактирщику, что намерен остаться в «Серебряном гусе» еще на неделю и сопоставить это с неприятной новостью о том, что они с Жюстеном остались без крыши над головой, было делом нескольких секунд.
Анна подняла взгляд на стоящего «мужа», потом перевела его на Мертена и обронила со вздохом:
- Очень жаль. Но я так устала, что готова удовольствоваться тюфяком на чердаке, лишь бы там не было сквозняков… но разве так бывает?
Тем не менее, она поднялась на ноги, и нашла в себе силы пошутить:
- Если я наберусь смелости побеспокоить Вас напоминанием об этом сударь, то знаю, где искать на следующей неделе.
А после сказала уже Жюстену:
- Надеюсь, еще не слишком поздно, и мы сумеем отыскать ночлег.

Между фразами короткой беседы господина де Мертена и трактирщика, Анна успевала лишь пролепетать смущенно: «Да что Вы…» и «право, мне не хочется Вас затруднять», - но слова эти не несли в себе решительного отказа, и молодая женщина в душе была только рада такому обороту событий, отчасти потому, что действительно устала, отчасти потому что ситуация не просто давала ей повод продолжить вскоре это приятное знакомство, но требовала от неё этого уже потому, что нужно было поблагодарить дворянина за его поистине рыцарский поступок.
Вопрос Жюстена, вернее тон, которым, как ей почудилось, он был задан, Анну возмутил, и ответ её прозвучал довольно сухо и едко:
- Это человек, чья любезность избавила меня, да и тебя заодно, от хлопот с поиском нового трактира. Лучше скажи, зачем ты оставил меня одну, и что тебе понадобилось в той лавке?

За время, проведенное в обществе господина де Мертена, Анна поняла, разумеется, что нравится этому мужчине, но дворянин не вышел за рамки учтивой беседы и не опустился до намеков и фривольностей, каковыми можно бы счесть, к примеру, переименование её в Венеру после названия себя Марсом или особенно двусмысленные комплименты. А потому Анна полагала беседу только беседой, пока её слух не резанули обидные слова фальшивого мужа.
- Не позволишь? А почему бы и нет, милый? Благоволения монсеньора и графа были тебе вполне по душе, хотя оплачены они были отнюдь не надеждами.
И ведь она понимала, что слова эти причинят Жюстену боль, особенно когда он действительно раздобыл денег, когда он готов был для неё оставаться мужем в том, что составляет основу супружества – в заботе, в ревнивом присвоении себе права на её ласки, даже без надежды на ответную заботу.
И причинять Жюстену душевные страдания ей нравилось, хотя осознание этого стало для Анны определенным открытием – прежде она не предполагала за собой такого циничного пренебрежения человеком любящим её больше самого себя.
- Во всяком случае, я, пожалуй, поднимусь, отблагодарю  его за любезность.
С этими словами она резко развернулась и, держа спину прямо, а голову высоко поднятой, направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.

Отредактировано Миледи (2017-10-15 21:57:16)

Ревность "мужа" оказалась неприятной: не тешила самолюбие, не вызывала гордого понимания, что мужчина, спешащий за нею, давно и безраздельно отдал ей своё сердце  - ничего из всех милых и трогательных переживаний, так прелестно описываемых в романах, где дама получает свидетельства чувств своего избранника через ревнивые упреки или заявления.

Она даже не взглянула на нагнавшего её Жюстена, лишь , повернув голову в его сторону, задержала внимание на его пальцах, сжимавших её предплечье у самого локтя.
- И что же? -  в уточнениях она не нуждалась, -  что мне приходится мириться с человеком, готовым из ревности выставить себя...
Договорить она не успела, поскольку одна из дверей отворилась и появился тот самый господин, чьё великодушие стало уже причиной ссоры мнимых супругов.  Метнув смущенный взгляд на дворянина, Анна потребовала,  вырывая руку из хватки "супруга":
- Опусти меня!
Она ожидала, что пальцы Жюстена с привычной безвольностью, как бывало всегда при малейшем её сопротивлении,  ослабят хватку, а сам он отступит, бормоча что-то нелепое и жалкое.

Удивление всегда чудесным образом оживляло красивое лицо Анны де Бейль. Белокожая и светловолосая она вдобавок ко всему обладала слишком светлыми глазами и красота её была бы холодна, как совершенство творений Праксителя, если бы не живость и искренность эмоций, особенно тех, что в проявлениях своих делают красивое прекрасным, одухотворённым и чувственным.
Однако удивление тотчас сменилось возмущением, усилившимся от того, с каким вопросительным укором на неё взглянул господин де Мертен.
- Ты решил приехать именно в Шатору, - она говорила спокойно,  - Не я. И раз уж мы здесь, а не в Париже… Изволь успокоиться, и с достоинством принять любезность господина де Мертена, вместо того, чтобы бросаться такими словами.
После чего она обратила свой взор на дворянина и столько в нём было вины, мольбы и надежды, что можно было решить, что решается вопрос её жизни и смерти а не ночлега на постоялом дворе.
- Я должна теперь просить прощения за своего супруга, - проговорила она в крайнем смущении, - он отчего-то вздумал проявлять гордыню, забыв о том, что это – тяжкий грех.

Отредактировано Миледи (2017-10-17 15:42:30)

Жюстен и Анна составляли всё же странную пару, однажды отринувшую путь служения Господу, подобно первым последователям Люцифера, что предпочли свободу выбора славословиям, гимнам и бесконечной радости от права нахождения у престола Господня, в золотых лучах даруемой им благодати. И ради чего?
Каждый оказался обманут в своих ожиданиях, однако ни один не пожалел о сделанном выборе, каким бы адом не оборачивалась для них мирская жизнь. Дни радостей и торжества гордыни, ночи любовных утех, взгляды мужчин, блеск драгоценностей и главное – ощущение себя живой и живущей – окупали сторицей недели сомнений, частые ссоры, грязный торг, который каждый вёл со своей совестью и мелочные сделки друг с другом.
И прежде, Анна полагала, что, нуждаясь в опеке названного брата, любит его, пусть не так, как он заслуживал. Ценит его ум, верность и любит пусть не его, но ту томительную, болезненно-ненасытную страсть к ней, что стала проклятием для некогда многообещающего молодого священника, верующего искренно и молящегося истово и искренно. А теперь между ними стояли призраки тех мужчин, которым раз за разом Жюстен уступал её, а она и не думала страдать от этих сделок, находя и в них, и в любовниках своих, и в страданиях Жюстена разные оттенки удовольствия.
Но последние действия Жюстена ничего, кроме глухой ярости у Анны не вызвали. Притом она не понимала даже, что злит её больше – то что он пошел за ней и помешал обменяться несколькими милыми фразами с Мертеном, или что его воинственный пыл так быстро угас после легкого упрёка.

Она успела лишь ответить кивком головы и смущенной улыбкой на поклон дворянина, и едва тот отвернулся, выскользнула из рук Жюстен, и ухватив того за руку, затащила  в комнату, нимало не беспокоясь, что лакей или сам господин де Мертен, могут еще за чем-нибудь вернуться и застать очередную неприятную сцену супружеской размолвки.
- … ты и впрямь сошёл с ума, когда заявил, что мы завтра уезжаем! – проговорила она сухо и зло.
- И не строй из себя ни мужа, ни святошу - это омерзительно. Если господин де Мертен решит поухаживать за мной, я сумею держать его на расстоянии, а если ты будешь хоть немного столь же ловок, как с епископом, - она понизила голос и не сдержала усмешки, - то мы и здесь можем неплохо устроиться.

Возмущенный Жюстен напомнил Анне отчего-то тощего сурка, того самого сурка, у которого злой хозяин вероломно отнял кусок морковки, чем прогневил мирного зверя настолько, что тот, трясясь от негодования, верещит, взывая к справедливости, в своём, сурковом понимании.  Сравнение это в один миг сделало Жюстена бесконечно смешным, а в ту роковую минуту, когда женщина смеется не над остротами мужчины, а над ним самим, он теряет её безвозвратно.
- Ну, так пойди и скажи, - смеясь, предложила она, - прямо сейчас. То-то этот благородный человек удивиться твоему появлению, и заявлению. Что ты ему скажешь, дорогой?  «Вы знаете, сударь, дама, которой Вы уступили комнату – не моя жена и вообще ...?» 
Смех её сделался злым.
- О, теперь я не сомневаюсь, не будь этой злополучной охоты, ты явился бы однажды в замок графа шантажировать меня, зная, что  на самом деле, я не была осуждена, и чего бы ты потребовал?

Чтобы она тайком, как дешевая шлюшка, задрала для него юбки в укромном местечке замка, рискуя тем, что их заметят слуги, или чтобы она воспылала сестринской любовью и навещала брата по пятницам?  Или предпочел бы утехам плоти золото?