Истерика Жюстена Анну не то чтобы уже не трогала, скорее привела в крайне неприятное раздражение, какое  у человека, мучимого мигренью, вызывает стук дождевых капель по оконному стеклу.  Прежде, в подобные моменты, она не понимала, что же вызывало у неё чувство отторжения, но сейчас осознала с предельной ясностью: все упрёки бывшего её любовника были смехотворно-женскими, притом набор их был столь нелепо-комичен, что в нём не хватало только "я тебе отдал лучшие годы жизни" и "говорила мне мама..."
- Средством? -  Анна оскорбленно вскинула голову, - Будь это так, я бы не вернулась к тебе в Бурже и не просила бы за тебя епископа Эбера, - вспоминать об этом было мерзко,- ты сам принял решение, Жюстен. Сам. В твоей воле было исполнять данные обеты, а не совращать одну из будущих невест Христовых соблазнами мирской жизни и любви. Ты выбрал меня. И у меня хватает мужества принимать следствия сделанного выбора, твоего и моего,  и смиряться с ним. Если бы кто-то спросил меня, имей я возможность вернуться в те дни и поступить иначе, зная наперед, что будет,  пошла ли бы я с тобой, я бы ответила "да"...  И мне  больно слышать твои нелепые упрёки...  Хватит.  Я жалею лишь о том,  что не бросила тебя в Лилле и не покинула город, узнав, что ты в тюрьме. И потом простила за ту мерзость, которой ты меня сегодня шантажируешь. Но, - глаза её блеснули весело и зло, - я отомщена...
Анна была почти уверена, в том вопросе, который Жюстен задаст. Пусть не сразу,  пусть  после очередного приступа обвинений и стенаний о своих великих жертвах, но задаст. И предвкушала уже ответ, который таила столько лет подобно тому, как владельцы перстней с тайничками под крупными камнями, годами хранят там яд,  раз за разом отказываясь  всыпать его в вино или еду  того, кому он в самом деле предназначен, просто потому что не настал еще удобный случай, или пользы от человека всё же больше, чем всяческих досадных расстройств и причиняемых им проблем.

Отредактировано Миледи (2017-10-25 15:41:12)

Собственное многословие Анну уже утомило, и она предпочла бы закончить этот разговор, спросить у служанок воды для умывания – смыть с лица дорожную пыль, да лечь спать. Но фраза Жюстена  удвила её неподдельно и, в отличие от эмоций, которые должно было угадывать собеседнику, истинная оказалась едва выражена.
Мимолетная, маняще нежная в своём естественном изгибе улыбка тронула её губы, а взгляд стал пристальным, словно молодая женщина пыталась прочесть мысли любовника – но и только.
- Так ты знал? – промолвила она не сдержав того тревожного жеста, когда рука ложится на грудь и сопровождаемого обычно драматичным «ах», обычно, но не сейчас
- ..тем лучше.
И словно бы не было ни этой ссоры, ни упрёков Жюстена, ни пощечины, ни  воспоминаний, отвернулась и направившись к кровати, взялась  расстегивать легкую накидку.

Она замерла после смешного и короткого «что?»
Медленно  обернулась, взглянув на Жюстена через плечо, и уточнила,  сочтя вполне вероятным, что в не слишком длинном списке вещей и действий, которые Жюстен мог бы знать и принимать за месть себе, вполне могло и не оказаться одного пункта:
- Твой брат, разумеется. Но он наказан самим Богом, я тут не при чём. Как я терплю  его клеймо за твоё деяние, он заточён за него же.

Пожалуй, всё это стоило сказать раньше. Она столько раз представляла, что ощутит, когда бросит эти слова Жюстену, но опять почувствовала себя обкраденной…
Как с тем самым чувством, которое она так искренне полагала любовью, просто потому что хотела любить…
Ненависть к палачу никуда не ушла – это было несомненно, но вот ощущения свершившегося возмездия, как не было тогда, когда она впервые сломала печать на письме, адресованном Жюстену, так и не пришло сейчас, когда она вслух сказала то, что хранила втайне от любовника  все эти годы, пролетевшие как несколько ярких минут с того времени, как проклятый город Лилль остался для Анны только в воспоминаниях и ночных кошмарах.

Совершенно лисья улыбка  изогнула губы недавней графини,  ныне предпочитавшей прекрасному имени жестокого супруга невзрачное и незапоминающееся, как серовато-синий цвет её дорожного костюма.  Она потянула секунду, другую, прежде чем, довольно жмурясь, медленно кивнуть и, как ни в чём ни бывало вернулась к прерванному действу. Сняла накидку и аккуратно сложила её, оставив затем на спинке темного, старого стула с лирообразно кривыми ногами, определённо являвшегося свидетельством благорасположения хозяина "Серебряного гуся к предыдущему постояльцу".
- Не веришь? - с видом святой невинности, всё ещё шедшей её чистому лицу, поинтересовалась Анна, и глянув на кровать застеленную словно наспех, поинтересовалась, - отправляйся в Лилль и убедись сам. На его письма, ты ведь так и не ответил. Последнее мне особенно понравилось. Он проклинал меня и писал, что должен был бы убить, чтобы не страдать теперь безвинно.  Кстати,  ты узнал у хозяина трактира, сколько стоит эта комната, когда решил, что мы будем дожидаться, когда она освободится? Или, как обычно забыл про всё действительно важное?

Последний упрек был несправедлив, но раз уж единственным доступным ей развлечением теперь была только ссора с Жюстеном, Анна решила ни в чём себе не отказывать, истязая душу и совесть любовника с тем удовольствием, которое доступно только женщине твердо уверенной в своей способности уязвить мужчину в самое сердце