Мать Екатерина только рукой махнула.

- А кто его знает? Я молилась, чтобы Господь укрепил меня в вере, но только для того, чтобы помогло, наверно, тоже надо глубоко верить, а я… я мелкая, наверно, - при том, что она была на голову выше своей собеседницы, прозвучало это так забавно, что она сама засмеялась первой. - Но, знаете, во всех парижских салонах аббатов - море, и обеты они не блюдут, и верить не верят, а я… а мне надо укрепляться в вере, да!

- Но неужели, скажите, у вас совсем нет друзей?! Кто бы мог хотя бы немного развеять эту скуку?

- Почему нет? - изумилась монахиня. - И в обители, и кузина моя, в Бретани, и мадемуазель Дори в Париже, и еще я с отцом Мерсенном переписываюсь.

- Но в гости к ним все равно нельзя. А отец Мерсенн наставляет вас в вере?

В серых глазах матери Екатерины мелькнула тревога, и она выпрямилась, с чинным видом складывая руки на коленях.

- Да, немного, а почему вы спрашиваете?

- Ну, не знаю...  - похлопала ресницами мадам де Бутвиль. - Вы же говорили про пастыря...

- А, ну он вам не подойдет, - мать Екатерина взяла составленный матерью Агнессой распорядок дня и пробежала его глазами. - Я покажу вам трапезную? И часовню?

Мать Екатерина залилась краской и тоже вскочила и, не успела г-жа де Бутвиль договорить, схватила ее за руку.

- Простите меня, пожалуйста, простите! - воскликнула она. - Я не в том смысле совсем имела в виду, только что он как пастырь не очень!.. А вы его знаете, да? Вы с ним знакомы? Я с ним только переписываюсь…

Листок с распорядком дня соскользнул с кровати на пол, и монахиня поспешно за ним наклонилась - возможно, желая также скрыть смущение.

Мать Екатерина помотала головой, улыбаясь с явным облегчением.

- Нет, совсем нет, он ученый. Он мне пишет про движение планет… Вы слышали когда-нибудь про теле-скоп? Это такая зрительная трубка, через которую видно движение планет… даже луны Медичи! Вы слышали про луны Медичи?

Трапезная и часовня были забыты, и монахиня с жаром принялась рассказывать новой знакомой о четырех планетах, вращающихся вокруг Юпитера, обнаружив, неожиданно, за почти юношеским жаром вполне зрелое понимание предмета - хотя, упоминая о гелиоцентрической модели, она не задумалась, похоже, какое впечатление может произвести на свою собеседницу. То ли воспитание ее было тому виной, то ли юность, проведенная в тихих монастырских стенах, но, будучи лет на пять, а то и больше старше г-жи де Бутвиль, в манерах она казалась почти ее ровесницей.

В серых глазах матери Екатерины вспыхнул вызов.

- Кому, господину епископу? А зачем, спрашивается, ему об этом знать? Можно подумать, ему это интересно! Можно подумать, ему что-то интересно кроме… - она осеклась, вскидывая на молодую женщину встревоженный взгляд. - Вы что, думаете, это грех, что ли? В этом ничего дурного нет, астрологию и святой Фома Аквинский одобрил, и даже Исидор Севильский против измерений не возражал! Я же не divinatio занимаюсь, и отец Мерсенн - он даже преподает, в Парижском университете! И для женщины это тоже вполне пристойно…

Она смяла в руках бумагу, явно растерянная и смущенная ничуть не меньше чем задетая, и возмущенно провела рукой - не по волосам, скрытым апостольником, но по самому апостольнику - столь резким движением, что невольно сбила его назад.

Мать Екатерина чуть повела плечами - все еще самую малость снисходительно, но теперь уже совершенно дружелюбно.

- Это все не так сложно, на самом деле, - доброжелательность явно была у нее заемная и получалась плохо. - Если бы у нас было достаточно времени, я могла бы вам все объяснить. Мне объясняла… - она запнулась на миг, но договорила: - одна дама, госпожа де Партене. Она заболела и приехала ко мне в монастырь - к нашей травнице, ее у нас во всей Аквитании знают. И мы с ней беседовали. И она мне объясняла - и она, и ее дочь, а потом мы начали переписываться, и они дали мне адрес отца Мерсенна. Но вы же замужем, сударыня, вам такое совсем ни к чему ведь? Пойдемте, я покажу вам часовню. И трапезную.

На этот раз она вышла из комнаты и сразу же указала налево.

- В ту сторону келья матери Агнессы, самая последняя, а предпоследняя - моя. А лестница в другую сторону, но вы это, наверно, помните. Это я сперва никак не могла запомнить.

- Я понимаю, - с некоторым даже смущением сказала мать Екатерина, - вы ведь не знаете, что и думать - почему господин кардинал послал вас в эту медвежью дыру, да? Крошечный домишко, бог весть где… Все очень просто. Понимаете ли, настоящий монастырь святой Клары - тот, что в предместье Сен-Марсель - там и странноприимного дома, на самом деле, толком нет, и очень нездорово… Мне объяснили - я же, когда приехала в Париж, думала, что буду там жить. Но и мне мать Маргарита только и позволила, что переночевать, а потом отправила сюда - так что вам еще повезло, что вам не пришлось пешком добираться.

Молодая женщина даже содрогнулась при этих словах и легко сбежала вниз по лестнице.

- Они ищут новые здания, конечно - сестры кордельерки -  но вы же понимаете, как это трудно в Париже, и нужно, чтобы кто-то пожертвовал… ну да это не так важно, наверно? В общем, сюда переехало пять сестер - и мать Екатерина, она надеется, что она так станет настоящей аббатисой. Она заслуживает, конечно!.. но… но… ну, вы понимаете. А вот это часовня.

К этому времени две молодых женщины успели уже спуститься на первый этаж, свернуть вглубь дома и остановиться перед закрытой дверью, за которой когда-то, по-видимому, была гостиная.

- Нет, - таким же шепотом отозвалась мать Екатерина, - мы только помешаем.

Она провела свою спутницу дальше, указав ей по очереди кухню, где было в тот момент пусто, но обычно, как она объяснила, трудилась одна из сестер, огород во внутреннем дворике, где было сейчас холодно и голо, маленькую трапезную со свежеоштукатуренными стенами, в прошлом, судя по дыркам, украшенными деревянными панелями, а теперь - лишь распятием грубой работы, и наконец - привратницкую - точнее, прихожую и прилежавшую к ней гостиную, где сестры могли принимать посетителей или страждущих.

- Видите? - с глубоким неодобрением в голосе мать Екатерина показала г-же де Бутвиль дощатую панель, закрывавшую нижнюю половину единственного окна. К панели была приделана ручка, дернув за которую, монахиня втянула в комнату широкий ящик, похожий на гроб. - Вчера встроили.

- Что это? - удивленно спросила Эмили.

- Для подкидышей, - с некоторым смущением ответила монахиня. - И что с ними потом делать?

Вопрос был очевидно риторическим.

Еще несколько минут спустя в комнату г-жи де Бутвиль заглянула мать Агнесса.

- О, вы здесь, - обрадовалась она. - Может, вы не слышали колокольчик? Время для трапезы.

Извиняясь на ходу за скудость пищи, она провела молодую женщину на первый этаж и в уже знакомую той столовую, где на большом столе возвышались теперь два оловянных кувшина с водой, стояло блюдо с порезанным толстыми ломтями хлебом и соблазнительно дымящийся котелок. Невысокая монахиня средних лет невыразительно прочитала молитву, и другая принялась разливать по щербатым мискам сытно благоухающую похлебку, старательно вылавливая для каждой по куску мяса.

Ели сестры молча и неприятно жадно, заставляя страдальчески кривиться мать Екатерину, орудовавшую деревянной ложкой с несомненным изяществом - хотя и с несомненной торопливостью. Убирала со стола та же монахиня, что и читала молитву, пока остальные вытаскивали откуда-то корзинки с рукоделием, книги, какие-то записи или - в случае молодой смуглянки строптивого вида - доску, на которой обнаружился незаконченный лик какой-то святой, нарисованной углем на дереве и наполовину стершейся. Мать Екатерина прошептала что-то соседке и выскользнула из трапезной, но вернулась через считанные минуты, заметно побледневшей и помрачневшей. Бросив гневный взгляд на г-жу де Бутвиль, она уселась на скамью у самого выхода и уткнулась в принесенные с собой бумаги, то и дело вскидывая глаза на молодую графиню, словно боялась, что та в один-единственный миг развеется в дым.

Мать Екатерина, повернувшаяся к молодой женщине при ее появлении, стояла у окна - то ли не снизойдя до того, чтобы рыться в ее сундучке, то ли проделав это заранее, то ли вовремя услышав ее шаги снаружи. Так или иначе, на лице ее не промелькнуло ни тени сомнения, когда она шагнула навстречу.

- Мои письма! Как вы могли, письма моей покойной матери! Отдайте сейчас же!

Резкость этих слов смягчалась неуверенностью тона - как если бы она боялась своего же обвинения.

Женщина, более проницательная чем мать Екатерина или обладавшая большим опытом, заметила бы, что г-жа де Бутвиль не возмутилась предъявленному ей обвинению и даже не стала яростно отрицать свою вину, но молодая колеттанка не только не обрела еще бесценного умения заглядывать в чужие души, но и не особо обращала внимания на скрывавшие их тела.

- Это вы! - воскликнула она. - Кто же еще, а вы и на трапезу опоздали? Отдайте, как вам не совестно? Отдайте!

В голосе молодой женщины звенел гнев, к которому, однако, примешивалась и непритворная боль - не так уж и много оставила покойная любовница графа де Суассона своей единственной - теперь уже единственной - дочери.