Мать Екатерина от отчаяния даже топнула ногой.

- Больна, я? У меня украли письма! Письма моей матери, и это сделали вы! Как вы могли! Это господин кардинал вас послал, да? Отдайте!

- А зачем господину кардиналу письма вашей матери? - Эмили прошла по комнате и опустилась на старенький табурет, стоявший около окна. - Кому они интересны?

- Она там пишет… Отдайте! - воскликнула мать Екатерина. - Я к настоятельнице пойду! Отдайте лучше по-хорошему!

- У меня их нет, - пожала плечами Эмили, сама внутренне содрогнувшись от того, как легко она лжет. - Но я хотела помочь.

- Отдайте! - отчаяние в голосе монахини не вязалось с только что прозвучавшей угрозой. - Как вы не понимаете!.. Это письма моей матери! А ему они нужны для политики! Чтобы выгородить эту гнусную отравительницу!

Она осеклась и только резко взмахнула рукой.

Отредактировано Провидение (2018-10-27 00:04:38)

Шевалье де Льестуа от полученного им поручения особых сложностей не ждал - одну скуку и вполне терпимые неудобства. В самом деле, что может быть проще чем прожить несколько дней в гостинице, не выходя из нее больше чем на пять-десять минут? Будь эта гостиница на каком-нибудь тракте, можно было бы еще ожидать назойливых соседей, несвежего белья, мышей в комнате и насекомых в постели, но «Седло оленя» располагалось в тихом пригороде и было, на самом деле, всего-навсего трактиром, хозяева которого готовы были за сходную цену уступить проезжающим комнату, где спали двое их старших сыновей, отправив их ночевать на чердак.

Льестуа только успел доесть ужин и распорядиться о горячем вине к сливовому пирогу, предложенному хозяйкой с придыханием в голосе, словно речь шла не о простом бисквите с черносливом, а о блюде, вышедшем из королевской кухни -  когда дверь трактира распахнулась, пропуская хрупкую, совсем юную женщину в плаще и со стилетом в руке. Хозяйка истерически взвизгнула, ладонь Льестуа невольно обхватила рукоять его кинжала, но из-за стола он поднялся с самым доброжелательным видом, с трудом удержавшись от вопросов. Называть ее по имени ему было запрещено.

Хоть Льестуа и шагнул навстречу молодой женщине, шаг этот был коротким - уж больно раздраженной она выглядела, а недооценивать женщин на службе у его высокопреосвященства категорически не стоило.

- Льестуа это я, сударыня, - с поклоном сообщил он. - Всецело к вашим услугам - и я, и сливовый пирог, который мне как раз собирались принести.

Хозяйка, не то уловив намек, не то ухватившись за предлог исчезнуть, сделала книксен и устремилась на кухню, а Льестуа гостеприимно указал на лавку.

- Или вы предпочли бы подняться ко мне? Здесь только одна комната, на самом деле…

За сорок с лишком прожитых на свете лет Льестуа только укрепился во мнении, что самым сильным оружием в любой беседе служат не клинки и не пистолеты, но неизменная и неуклонная доброжелательность. Дама не в духе? Что ж, какой смысл тогда выводить ее из себя расспросами, когда не пройдет и минуты, как она сама пожалуется и все расскажет?

- Прошу вас, сударыня.

Тарелку со сливовым пирогом, торжественно вынесенную хозяйкой из кухни, он все же прихватил, не понаслышке зная об успокаивающем воздействии сластей, и, учтиво пропустив молодую женщину вперед, закрыл за ними дверь комнаты, поставил тарелку на стол и повторил:

- Прошу вас, сударыня, - что, разумеется, могло подразумевать все, что угодно.

Льестуа ни на шутку растерялся, но поворачиваться по-прежнему не стал.

- Сударыня, тысяча извинений, - привычная фраза прозвучала скомканно, - но откуда я-то знаю? Мне было приказано поступить в ваше распоряжение, и ни о каких письмах меня не предупреждали.

Эмили хмуро посмотрела на Льестуа, вздохнула и села на стул.
- Вы должны просто взять и передать это? - она кивнула на бумаги. - Не проверяя?

- Я должен оставаться в вашем распоряжении на случай, если вам понадобится моя помощь, получить от вас некие бумаги и отвезти их монсеньору. Сударыня, с вашего разрешения, я предпочел бы не стоять к даме спиной при беседе. Мне уже можно повернуться?

Льустуа не лгал - он лишь умолчал о том, что его поручение тем, что он сообщил г-же де Бутвиль, не ограничивалось. По чести, ко второй его части он собирался приступить назавтра и теперь чувствовал себя неловко, не зная, радоваться ли, что в этом не возникнет необходимости, или винить себя за то, что был захвачен врасплох.

Льестуа повернулся, обеспокоенно глядя на печальное лицо молодой женщины. Что ее так огорчило? Разумеется, ни ее самочувствие, ни расположение духа в круг его обязанностей не входили, но по опыту он знал, что и пренебрегать ими не следовало.

- Что-то не так, сударыня? - сочувственно спросил он. - С этими письмами?

- С этими письмами все не так! - раздраженно ответила Эмили и тут же устыдилась своей резкости. Этот человек в ее печалях виноват точно не был. - Простите. Это со мной не так, но это не имеет значения.

Льестуа присвистнул бы, если кто-то рассказывал ему об этом, и предложил бы им несколько вариантов, но ни один из них не следовало называть даме в лицо.

- Попробуйте пирога, сударыня, - посоветовал он вместо этого. - И, если я могу помочь, я к вашим услугам.

- Его высокопреосвященство не давал мне указаний на этот случай, сударыня, - дипломатично отозвался Льестуа, - но возможно, он посоветовал бы сообщить вашему супругу, что вы заметили в монастыре мужчину? Или что одна из сестер оскорбила вас непристойным предложением? И в том, и в другом случае, имело бы смысл, мне кажется, не передавать это на словах, а написать письмо.

- Письмо... - молодая женщина заметно ободрилась. - Конечно, я напишу письмо...

- В таком случае, - предложил Льестуа, освобождая место на столе, на котором едва хватало места для тарелки с пирогом, - я могу быть случайным прохожим, который обнаружил вас посреди улицы, или проезжающим, пришедшим вам на помощь в гостинице. Вы только решите, что вам подходит больше, пока я схожу за письменными принадлежностями.

Он дождался неуверенного кивка и вышел, чтобы вернуться пятью минутами позже, с дестью бумаги и письменным прибором.

Льестуа отметил, что г-жа де Бутвиль не только не присела, но и пирог словно не заметила, а значит, не на шутку тревожилась - по его опыту, такие молодые люди редко не были голодны. Вслух он, однако, сказал только: «Как вам будет угодно, сударыня», выкладывая на стол бумагу и окуная в чернильницу дурно очиненное перо.

- Я небогат, - продолжил он, придвигая поближе табурет и знаком предлагая его даме. - Может, вы предложили мне деньги за то, что я съезжу за вашим мужем? Комнату я готов уступить вам и из душевного благородства.

Собственно говоря, причин поступить иначе у него не было, желания мчаться в Париж посреди ночи - тоже, и самым простым способом этого избежать было просто уступить ей место для ночлега.