— В конце сентября, — повторил каталонец, склоняясь к руке маркизы. - Значит, до следующей нашей встречи мне еще ждать и ждать! Но…

Он поднес к губам указательный палец, словно призывая к молчанию, задумчиво покусал его кончик и склонился к ней снова, опуская свободную руку на спинку ее кресла и полной грудью вдыхая витавший в кабинете аромат фиалок, который рядом с ней стал более томным, словно согретый теплом ее тела.

— О чем бы они ни приехали договариваться, вряд ли это на пользу Испании, — полувопросительным тоном прошептал он. — Так не проще ли будет не узнавать, что им нужно и кому нужно, а просто… помешать?

Сережка, покачивающая в ее ухе, отбросила алые и зеленые искры на его щеку — отодвигаться, задав свой вопрос, он и не подумал.

Алехандро рассмеялся — беззвучно, но золотисто-каштановые волосы маркизы колыхнулись в тепле его дыхания, и в этом неслышном смехе снова ощущалось что-то недоброе и холодное.

— Я боюсь задеть ваши чувства, донья Франсиска, — выражение сожаления так быстро исчезло с его подвижного лица, что трудно было предположить, что оно отражало движения его души. — Но еще больше я боюсь непонимания, которое может кончиться плохо для нас всех.

Высказаться определеннее он, впрочем, не спешил, обогнув сперва ее кресло с другой стороны и склонившись к другому ее уху.

— Мужчины не смогут сделать свое дело, если что-то случится с их женщинами. Париж опасен, как мы хорошо знаем. Я слышал про одну даму, которая погибла, всего лишь оказавшись в портшезе на улице, где разыгралась дуэль — один из поединщиков не туда ткнул шпагой, никого из них потом не нашли. Другая дама утонула, когда ее лодка столкнулась с другой и перевернулась. Третья…

Алехандро послушно склонил голову, скрывая облегчение. Фернандо де Кабрера не гнушался наемных убийств, объясняя ими источник средств к существованию, и найти людей, которые взялись бы исполнить такой заказ, он бы, вероятно, смог. Но Александр де Тайе тогда был бы вынужден покинуть столицу на пару недель и тем самым, вероятно, окончательно потерять расположение столь необходимой ему крошки Лизетт. Хуже того — и в этом он бы никогда не признался маркизе — проливать кровь, свою или чужую, Алехандро глубоко претило, и идеальным для себя он находил такой исход дела, при котором, исчезая со сцены, он оставался в самых дружеских отношениях со всеми, с кем ему случалось столкнуться.

— Не все так чувствительны как вы, прекраснейшая из дам, — промурлыкал он, снова меняя позу и как бы невзначай сдвигая при этом кружево наброшенной на  ее плечи косынки — так что его пальцы ощутили тепло ее плеча. — Несчастный случай может случиться по вине хозяев. В особняке немало добрых гугенотов — им может не понравиться, что приезжие якшаются с католиками.

Бессовестная Лизетт, например, все уши прожужжала ему о снедавших ее муках совести — как если бы они вместе читали молитвенник, и он заставлял ее читать на латыни. Соблазнить горничную старшей маркизы было бы в сто раз проще, но та, во-первых, никогда не прибиралась в хозяйском кабинете, а во-вторых, была страшна как смертный грех.

Алехандро нарочито вздохнул и оставил свой пост, но вместо того, чтобы занять место в кресле, на которое ему указала маркиза, опять уселся на пол у ее ног. И если в тот миг, когда она запретила ему устраивать несчастные случаи, его губы тронула улыбка, от этой улыбки не осталось и следа, когда он снова оказался в поле зрения доньи Франсиски.

— Потому что таких дам как вы, дам, которым можно было бы доверить что бы то ни было, найдется немного, — резонно отозвался он, снова завладевая бокалом, из которого теперь отпил глоток. — Более того…

Он замер, не сводя сузившихся глаз с блика на бордовой поверхности вина.

— Более того, — голос его стал тише, а паузы между словами удлинились, — ни французский король, ни его первый министр женщин не любят. Шведские послы, которых селят в доме маршала де Ла Форса? Это не женщина.

Никто не сказал бы по его задумчивому, но уверенному тону, насколько он сам сомневается в своих рассуждениях. Не в том, что касалось женщин, разумеется, но в том, что касалось короля и кардинала. Маркиза утверждала, что эти шведы прибыли вести какие-то переговоры — если она была права, то селить их в этом доме было знаком немыслимого доверия на самом высшем уровне… так?

— Кто пошлет некрасивую женщину чего-то добиваться? — возразил Алехандро, поднося к губам бокал.

В отличие от своей собеседницы он мыслил прямолинейно. Отправить женщину за тридевять земель, чтобы отвратить кого-то от переговоров? Даже если бы эта мысль пришла ему в голову, он бы со смехом ее отверг. Какие общие интересы могли быть у Франции и Швеции — никаких! Где она была вообще, эта Швеция? Тот, кто ехал сюда, должен был оттого их создать, и при всем уважении, которое он питал к маркизе — хотя бы на словах — женщину он в этой роли не видел. Но если она так хотела, он готов был… прислушаться. Так это называется.

И оттого, прислушиваясь, он склонил голову набок и улыбнулся, той же лукавой, почти нежной улыбкой.

— До тех пор, пока мое подозрение не должно сопровождаться расположением, я готов подозревать кого угодно, — заверил он. — Но если у этих шведов была хоть крупица здравого смысла, они послали в Париж кого-то вроде вас.

Солнце Испании, сладкое и чуть терпкое, снова растеклось по его языку, когда он отпил еще один глоток и прикрыл на миг глаза, улыбаясь столь мечтательно, что впору было решить, что он грезит именно о такой противнице.

Невозможно было не ощутить перемену настроения маркизы, и каталонец снова подался вперед, ловя ее взгляд улыбающимися серыми глазами.

— Я буду подозрителен как священник при своей первой исповеди и внимателен как старуха к своему последнему туалету, — заверил он. — Только не сердитесь на меня, ваше неудовольствие разбивает мне сердце. Подобной вам нет, и стало быть, шведы никак не могли выбрать подобного вам посла. А раз так, они могли выбрать кого угодно.

Если бы донья Франсиска могла заглянуть в его мысли, она удивилась бы, верно, сколь мало они отличались от его слов. Но недаром жены посланников никогда не выступают в роли своих мужей, и то редчайшее исключение, которое являла собой маркиза, в глазах Алехандро лишь подтверждало правило.