Лицо стражника задергалось. И он яростно тряхнул решетку.

— Я тебе покажу, ублюдок, — прошипел он. И кинулся прочь — за ключом и, как выяснилось, за своим напарником. Который явился с уже обнаженным тесаком, и все, кто столпился у решетки в соседней камере, предпочли отступить на пару шагов назад.

Пока старший отпирал замок, Алехандро, который до того успел только поведать младшему кузену, что его ждут неприятности, поднялся, так и оставшись стоять посреди камеры. Вроде как и между Алонсо и выходом, но без уверенности, что встает на защиту мальчишки. Двое, это было уж слишком.

Он не мог решить. Или не мог решиться. Да, внезапность была на его стороне — но противников было двое. Второго будет уже не застать врасплох, а Алехандро, сколько бы его когда-то ни учили, никогда не считал себя бойцом. И со стилетом против тесака…

Может, он мог выкрутиться иначе. Отпереть решетку — потом, когда стражники уйдут. Когда Алонсо…

Он должен был мыслить разумно.

Не убьют они мальчишку. Но сможет ли он отпереть замок в темноте? Сможет ли сделать это беззвучно? Точно нет. И промолчит ли после такого Алонсо? Ведь он сам велел ему продолжать…

Он должен был мыслить разумно.

Вместо этого он крепче стиснул узкую, до отвращения неудобную рукоять. Руки взмокли, а в голове было пусто и гулко, как в раскачивающемся колоколе. Двое. И стилет. Стилетом трудно убить быстро, он слишком узок и короток. Но цепочка подходила для этой цели еще меньше, их было двое.

Разумно.

Он завел руку за спину, без единого слова предлагая стилет Алонсо, и отступил в сторону за мгновение до того, как замок брякнул, раскрываясь, петли протяжно заскрежетали, и оба стражника вошли в камеру.

— Показать, значит, — старший ухмылялся, засучивая рукава.

От удара стражник качнулся, по-бабьи всплескивая руками.

— Т-ты… — он глянул вниз, но в камере было слишком темно, чтобы он мог что-то разглядеть в отбрасываемой им сами тени. — Ты с-с-сучонок!

Он попытался ударить, но в его руках больше не было ни точности, ни силы. И он со стоном согнулся пополам.

— Эй! — второй стражник шагнул к нему, затем направил свой тесак на Алонсо.

В этот миг Алехандро и кинулся. Бесчестно — в ноги, надеясь только на скорость и удачу. И тесак глухо ударился о землю, когда двое мужчин покатились по полу. Из соседней камеры донесся дикий вопль.

— С-с-су…

Старший стражник выпрямился, держась одной рукой за бок, а другой вытащил нож.

— Давай, давай! — рычал чей-то бас, и визгливый фальцет поддерживал: — Бей-бей-бей!

Словно отвечая на этот призыв, стражник шагнул навстречу Алонсо.

То, что стражник выронил тесак, это была удача. А вот грохнулся он не на пол, как надеялся Алехандро, а на него, и пусть даже Алехандро вывернулся из-под него почти сразу и не дал ему вытащить нож, на этом везение кончилось. И пару ударов он-таки пропустил, и не выпустил противника только потому, что помнил: второго шанса у них не будет. "Мало ли что больно, — говорил когда-то, в другой жизни, сержант Касарес, пиная его под ребра. — Вставай: пока больно, ты жив".

Встать у него, впрочем, не вышло, и вытащить кинжал из-за пояса у стражника — тоже, и даже дотянуться до оброненного тесака, но все полученные удары он вернул с лихвой, и если у него заплывал левый глаз, то у стражника справа был рассечен лоб — тяжелое кольцо с агатом, которое Алехандро носил на среднем пальце, он носил не только для красоты. Но верх не мог взять ни один, и, отметив опять краем глаза, что второй стражник твердо стоит на ногах,  Алехандро чуть не пропустил новый удар и каждый раз, когда оказывался сверху, ждал теперь удара в спину, который скажет ему — с Алонсо покончено.

Отчаянный крик мальчишки придал Алехандро сил. Но немного — лишь на то, чтобы не дать стражнику, вновь подмявшему его под себя, высвободить руку и ударить снова. А в следующее мгновение хватка стражника вдруг ослабла, и пальцы Алехандро сомкнулись на рукояти тесака. Шанс!..

Тяжелый эфес ударил стражника в висок за миг до того, как Алехандро осознал, что его противник обмяк. И, спихивая с себя тело, он уже понимал, что живые не бывают так неподвижны.

— Пресвятая… дева…

В соседней камере вопили и бесновались, и Алехандро, выдернув свой стилет из затылка стражника, торопливо вытер узкое лезвие и снова отдал его мальчишке. Подобрал свой плащ, обмотал его вокруг левой руки. Надо было спешить, пока на шум не прибежали.

— Пошли, быстро, — с тесаком наперевес он первым поспешил в узкий проход — подальше от соседней камеры, откуда уже тянулись чьи-то жадные лапы. Был ли в тюрьме кто-то еще? — Где ты научился так бить?

— Отопри! — орали им вслед. И еще: — Побег! Выпусти! Бегут!

— И спасибо, — добавил он.

— Значит, умеешь, — усмехнулся Алехандро.

Проход заканчивался дверью. А за ней обнаружилась кордегардия — крохотная комнатушка, почти целиком занятая большим столом и стоявшими вокруг пятью грубыми табуретами. Которые Алехандро обогнул, едва заметив, так он спешил к входной двери. И выдохнул с облегчением, когда тяжелый засов поддался под его рукой, петли скрипнули и перед ними открылся вид на городскую площадь — темную и безмолвную в этот поздний час.

Вопли за спиной становились все яростнее, громче и непристойнее, и слышно их было, казалось, до самых городских ворот. И в домах вокруг площади один за другим начали зажигаться огни.

Где-то поблизости прятался Пабло, но времени искать его не было, и Алехандро, ухватив Алонсо за запястье, потянул его вправо, прочь от тюрьмы.

— Magnificat anima mea… — пропел он, ныряя вместе с мальчиком в узкий проход между домами, и его голос, низкий, звучный, заметался между глухими стенами, еле позволяя расслышать торопливое "Тс-с-с", последовавшее за неоконченной молитвой. Пабло пел за окном их камеры, окно это выходило на другую сторону башни, из которой они только что выбрались, а значит…

Темная тень кинулась им навстречу, едва они вынырнули из проулка, и замерла, когда Алехандро, вскидывая свой тесак, издал чуть слышное предостерегающее шипение — машинально, по полузабытой контрабандисткой привычке.

— Дон…

— Тс-с-с, — повторил Алехандро, опуская клинок. — За мной.

Побег из тюрьмы был, как он хорошо понимал, только первым шагом, и ждавшая их дорога легкой не была — сейчас ворота будут, разумеется, закрыты, а поутру их будет ждать удвоенная, а то и утроенная стража. Но до утра нужно было еще дожить.

— Че происходит? — шепотом спросил Пабло, хватая брата за руку.

— Тише! — прошипел Алехандро, не оборачиваясь. Сейчас надо было убраться подальше от тюрьмы.

Шаги приближались. А потом утихли.

— Не слышно, — раздосадованный голос, произнесший эти слова, звучал совсем близко. — Да не пыхтите вы так!

— Спрятались они, — буркнул другой, и третий рявкнул: — Тише!

Алехандро последовал этому совету. Братья тоже затаили дыхание. И у него тут же зачесалось в носу. Возможно, из-за того, как невыносимо воняло в проулке.

— Я ж слышал, — второй голос прервался на протяжный зевок. За ним зевнули и двое других. И Пабло.

— Тише! — прошипел первый голос.

— Да бесполезно, они ж…

— Тихо!

Алехандро перехватил тесак поудобнее и замер, услышав шорох своего рукава. К счастью, стражники не услышали.

— На воротах предупредить надо, — озабоченно сказал первый. — Так, Луис — к воротам. Пошли.

Быстрые легкие шаги стремительно унеслись прочь. А более тяжелые побрели в противоположном направлении. И Алехандро снова еле слышно предупредил:

— Тс-с-с! — И продолжил он, не трогаясь с места, только когда шаги затихли: — Дон Пабло, я рад, что вы с нами. А где наша поклажа и лошади?

Алехандро, чей опыт подсказал ему взять с собой в тюрьму почти все наличные деньги, закатил глаза со всем презрением, которого заслуживало бедственное положение его спутников. Но решал, на самом деле, другую задачу — посылать ли Пабло в гостиницу за поклажей. Коней придется оставить — им через стену не перебраться. Но одежда, оружие… наконец, бумаги. Если кто-то прочтет его бумаги…

Писать было опасно. Но память на хитросплетения интриг у него была скверная, если не записывал — забывал. Один его умный знакомый советовал писать по-французски или по-каталански, а потом шифровать, но ему никогда не хватало терпения.

Бумаги надо было вернуть.

— Пойдешь обратно в гостиницу, — велел он Пабло. И остановился. Зная, что тот не справится, еще до того, как гигант отчаянно помотал головой.

— Дон Алехандро… да арестуют же! Знаючи, как вы сбежали…

— Значит, пойдем все вместе, — отрезал Алехандро, начиная злиться. Шанс был. Если не наткнуться по дороге на ночной патруль. И убраться как можно быстрее. Но если не повезет…

Нет. Ему нужны были эти бумаги.

— Держи, — он развязал тесемки кошелька, наощупь выгреб половину. Протянул Алонсо. — Пойдете к Старому рынку. Знаешь, где там рыбные ряды? Где навес?

Навес от солнца охранял от воров ночной сторож. Который в дождливые ночи за пару грошей позволял укрыться тем, кто не мог спрятаться под телегой. Сегодня дождя не было. Но под навесом темнее, и там наверняка будет идти игра. А того, кто хочет сыграть, примут с распростертыми объятиями.

— Чем вы поможете? — вздохнул Алехандро, прикидывая, есть ли где спрятаться около гостиницы. Решать надо было быстро, а без него у них было, может, много больше шансов попасться в лапы ночной стражи, чем с ним. Но тащить их туда, где могли собраться все альгвасилы Малаги… — Пошли!

Идти, по счастью, было недалеко — город был невелик, и жил француз в лучшем его квартале. И по пути Алехандро кратко объяснил свой план — на случай, если им придется выбираться без него. Смогут ли они благополучно добраться в ночи до ворот Эспартерия, сумеет ли Пабло, которого никто не ищет, договориться со стражей, что с ними будет потом — он понял вдруг, что ему это важно. Когда, как он успел к ним привязаться?

В чем-о им повезло: ночь была лунной и почти безоблачной. И торопливые шаги городской стражи, их голоса, хорошо разносившиеся в ночной тиши, были легко различимы. И оба раза они успевали спрятаться: сперва в подворотне, затем — под сводами церкви. Которая не дала бы им убежища — если бы Алехандро был так глуп, чтобы о нем просить.

— Здесь и оставайтесь, — решил он. До гостиницы оставалось пол-квартала, но он не знал, найдется ли укромное местечко ближе. — Стилет отдай.

Если их найдет, кинжал мальчишке не поможет — даже наоборот. А если те двое не смогут говорить, то никто не заподозрит мальчишку в убийстве.

— Если что… убивал я. Понял?

Ходить по ночным улицам с обнаженным палашом без ножен много безопаснее, чем без оружия, но трактирщик, после громкого настойчивого стука отворивший французу дверь гостиницы, вряд ли бы его понял. И то, насколько близок он был к тому, чтобы не открыть вовсе, было очевидно и по тревожному выражению его небритой физиономии, и по увесистой дубине, которую он держал в руке.

— Мусью? — голос его сочился подозрением. И Алехандро, решительно отпихнув его с дороги, переступил через порог.

— До самой ночи! — он добавил несколько отборных ругательств, французских и испанских, лишь самую малость испорченных произношением. — Отпустили, но в ночь! Я думать, смерть мне!

— Ах, вон оно что, — протянул трактирщик с плохо скрытым презрением. Которое сейчас порадовало Алехандро больше, чем за все их краткое знакомство — если бы тот даже заподозрил, что его постояльца не просто отпустили… — А лакей-то ваш удрал, ваша милость.

— Как?! — возмутился Алехандро. — Мои дела!.. то есть вещи!..

Он кинулся к лестнице, но тут же вернулся, чтобы потребовать свечу, и уже с ней поднялся на второй этаж, провожаемый уверениями трактирщика, что тот не дал Пабло захватить с собой даже плащ господина — "Потому как я в таких делах не первый день, ваша милость".

Алехандро, не сомневавшийся, что трактирщик рассчитывал сам поживиться от добра арестованного до конфискации, лишь пробурчал что-то невнятное. Войдя в комнату, первым делом задвинул засов.

Не в первый раз попадая в тюрьму, уже при аресте Алехандро захватил с собой все наличные и почти все драгоценности. И поэтому в гостинице оставил только бумаги и одежду. Которыми и занялся.

С бумагами выбор у него был простой: все сжечь или все забрать. Но Алехандро пошел по третьему пути — просматривая лист за листом, жег все, что не смог бы кое-как восстановить по памяти. Делая одновременно краткие пометки — имена и ключевые слова. Здравый смысл подсказывал ему, что если он попадется, ему ничто и никто не поможет. Но надежда говорила, что помочь смогут не свои, так чужие. И для этой игры ему нужны будут карты.

На колокольне соседнего монастыря прозвонили лауды, когда он кончил писать, сунул за пазуху три сложенных листка бумаги и принялся торопливо складывать в заплечный мешок свои вещи — еще пару рубашек, запасные штаны, расческу, второй плащ для Алонсо… Сборы эти не заняли и нескольких минут. И, закончив, он перевязью примотал к спине шпагу и дагу, загасил свечу и распахнул окно — скрипнувшее, но еле слышно.

И отшатнулся, когда снизу донесся пронзительный голос:

— Четвертый час! Все спокойно!

Выдохнув, он подождал с минуту, пока снова не услышал крик серено — уже где-то за углом. И тогда неторопливо перелез через подоконник, повис на вытянутых руках и спрыгнул — на крышу конюшни. С которой так же осторожно спустился в проулок. И поспешил обратно в церковь — не встретив никого на своем пути.

— Держи, — сумку он отдал Алонсо. — Пошли, но постарайтесь не топать.

Пабло шумно вздохнул, но с места не сдвинулся.

— Дон Алехандро… а может, мы убежища попросим? Тут же прямо? Ведь дом же господень?..

— От Святой Инквизиции, — сумрачно уточнил Алехандро. — В церкви? Я думаю сделать так…

Он объяснил — коротко, но четко — что потребуется от Пабло как единственного из них, кого не искала сейчас стража. Может быть, и искала, но этого он не стал говорить, чтобы не пугать парня зря. Если ищут также и его, они об этом узнают. Пабло слушал его молча, и в полумраке церкви выражение его лица оставалось загадкой, но в итоге он кивнул:

— Хорошо, дон Алехандро, как скажете.

Несколько раз Алехандро приходилось напоминать своим спутникам идти тише. Дважды они останавливались, чтобы затаиться в каком-нибудь проулке, однако ни разу ни с кем не столкнулись. Наконец, дворами и задворками, он вывел их к улице Товарищества у самой улицы Сладких Колодцев и там взял их за руки.

— Пабло… тебя не ищут. Ты можешь уйти.

Здоровяк шумно мотнул головой и решительно направился вперед, к невидимым отсюда воротам. Его голос, низкий и подрагивающий от волнения, они слышали, однако, очень хорошо:

— Добрый человек… добрые люди, то есть… Откройте, очень надо.