Тюрьму можно назвать как угодно, но тюрьмой она от этого быть не перестанет, и в пояснении м-ль де Вансак Шарнэ увидел лишь новое свидетельство того, что его новая знакомая была человеком, то есть девушкой, глубоко исключительных моральных достоинств. Сомневаясь в своей бывшей настоятельнице, она все же не осуждала ее, в полном соотвествии с господним заветом. Действительно: "Не судите, да не судимы будете". В благую цель закоснелой католички Шарнэ, как бы ни старался, не поверил бы, но в чистоту помыслов той, что рассказывала о ней - вполне. Ах, если бы эта благородная и добрая душа узрела свет истинной веры, она не только спаслась бы сама, но и спасла бы, несомненно, множество других душ!

Если бы Шарнэ был способен к такого рода обобщениям, он, может, удивился бы тому, с какой легкостью его мысли, обыкновенно весьма далекие от религии, то и дело возвращались к вере и душе м-ль де Вансак. Но он, ни на миг не забывая, почему они здесь, уделял куда больше внимания побегу бесследно пропавшей возлюбленной, нежели своим чувствам.

И сейчас, невольно беря пример с рассуждений м-ль де Вансак, он подумал, что настоятельница и впрямь могла думать, что, запирая Катрин, печется о ее благе, а еще - что сторож очень уж напирает на то, что сбежать она никак не могла - не потому ли, в самом деле, что помогал ей сам? Ведь как-то же она сбежала? Или она была бы сейчас у родителей после роспуска монастыря, а может даже, в его собственном доме!

- Может, мы могли бы взглянуть на эти комнаты? - предложил он, думая, как бы вывести сторожа на чистую воду. Зря он сразу не напомнил м-ль де Вансак, при каких обстоятельствах он познакомился со стариком - может, она забыла.

Не успели неспешные шаги сторожа затихнуть за дверью, как Шарнэ подошел к девушке почти вплотную, встревоженно заглядывая ей в глаза.

- Вы тоже так думаете? - шепотом спросил он. - Что он лжет?

Сбиваясь, он начал перечислять все то, что показалось ему подозрительным - от того, как старик сделал вид, что его не узнает, до его многократно повторенного утверждения, что побег из обители невозможен. Если бы это и вправду было так, указал он, неужели настоятельница не уволила бы сторожа немедленно? Потому что тогда ведь только он мог бы устроить Катрин побег - а настоятельница этого явно не подумала! Значит, побег был возможен, а сторож солгал - может, потому что боялся, что он уже стал главным подозреваемым? И решил сделать вид, что виновата сама настоятельница - ведь ее репутация уже была испорчена!

- Но этого же не может быть? - торопливо закончил молодой человек. - Не стала бы она сама помогать Катрин сбежать, правда? То есть…

Женщины, заточенные в четырех стенах, без мужчин и без детей, вынужденные день за бесконечным днем предаваться одним бесплодным молитвам… О таких женщинах можно было поверить во что угодно, и трижды велики были Лютер и Кальвин, проложившие людям путь прочь от этого омерзительного обычая!

Если бы Шарнэ страдал от излишнего самомнения, он пожелал бы убедить свою собеседницу в своей правоте и предложил бы немедленно допросить сторожа. К счастью, ему хватило здравомыслия, чтобы сообразить, что она знает старика и дольше него, и лучше. И поэтому, восхищаясь ее терпимостью к мелким грехам ближних, он сосредоточился на более содержательной части ее ответа. В самом деле, замолчать побег Катрин настоятельница не могла никак: девушка пришла в обитель не с улицы, не поставить ее родителей в известность о произошедшем она не могла. И он отлично знал, кого она избрала виновником, а теперь - еще и то, что у нее было доказательство его вины - его письмо, найденное у Катрин.

- Если бы она обвинила сторожа, - сдавшись, он все же продолжал сомневаться, - это была бы ее вина тоже, ведь это она держала его на этой должности. Но кто бы стал винить ее в том, что она не смогла уберечь обитель и свою подопечную от такого негодяя как я?

Грусть, прозвучавшая в его голосе, была неподдельной. Смутная надежда, что возведенный на него поклеп рассыплется в прах после разговора со сторожем, оказалась безосновательной. А к загадке исчезновения его возлюбленной они не продвинулись ни на шаг. Было, отчего впасть в грех отчаяния, и, если бы как раз не появился сторож со свечой, Шарнэ, может, выразил бы  обуревавшие его чувства вслух. А так он лишь вздохнул, и его маленькое несчастье потерялось в охватившем его отчаянии как пламя свечи, которую нес старик, в свете летнего дня.

Шарнэ, который ценой некоторого неудобства для них обоих, успел протиснуться между м-ль де Вансак и сторожем, подал девушке одну руку, а другую на всякий случай опустил на каменную кладку лестничного колодца, дышащего холодом и тленом даже в этот теплый день. И, спускаясь вслед за сторожем в трепещущем круге света, он с содроганием думал, как удручающе знакомы его спутнице эти мрачные глубины - и это ей, созданию немыслимой добродетели для католички! Другому могло бы прийти на ум, что она выступала в роли тюремщицы, но такой мысли у молодого человека даже не возникло, и он только мысленно ужасался, находя в падении этого монастыря новое подтверждение если не королевского великодушия, то господнего провидения. Если бы только эти жернова не мололи так медленно!..

Прыгающий огонь свечи превращал темный коридор в обитель детских ужасов, выхватывая у темноты острые углы и отражаясь во влажном камне множеством смутных бликов. Шарнэ не сразу понял, что почти каждая выходящая в коридор дверь была приоткрыта - оттого ему и казалось, что он и его спутница окружены оскаленными пастями - а поняв, он глубоко устыдился чувства, вызвавшего на его лоб тонкую пленку пота. Подумать было страшна, что его Катрин побывала здесь, томилась за одной из этих дверей!.. Да как он только мог осуждать ее за желание сбежать отсюда!

- Это место - само по себе крипта, - искренне проговорил он и, тщетно пытаясь справиться с ужасом, толкнул одну из дверей, беззвучно распахнувшуюся куда-то во тьму. - Посвети, любезный!

То ли сторож выполнил этот приказ, то ли пламя свечи вспыхнуло ярче, но Шарнэ увидел и убогую обстановку этого каменного мешка, и валявшийся на его полу растоптанный и высохший уже одуванчик, который какая-то из душ, заточенных в этом подземелии, сумела пронести с собой как память о солнце и свободе.

Шарнэ поспешил присоединиться к девушке, и если его пальцы и коснулись ее руки в тот миг, когда он перехватил ручку двери, то это произошло помимо его намерения и вызвало на его скулы краску.

- Прошу прощения, - пробормотал он и рванул дверь со всей силой смущения. Петли протяжно взвизгнули, подтверждая слова сторожа, пламя пригнулось, но не погасло, и перед ними предстала крипта монастыря.

Под низким сводчатым потолком роились тени, и стоявшие у некоторых колонн статуи святых, казалось, недовольно хмурились. Вдоль стен тянулись, словно соты, темные провалы ниш, предназначенных для гробов - некоторые из них были замурованы, но большинство зияло слепыми глазницами, поджидая свое страшное приношение. Даже царивший здесь холод, однако, не мог полностью остановить разложение, и из открытой двери на всех троих пахнуло тяжелым запахом тления - как если бы сама смерть поджидала их тут.

Молодой человек невольно перекрестился.

- Здесь… у вас не хоронили? То есть хоронили… тут?

Это тоже было омерзительно, так же омерзительно, как выставленные напоказ кости святых в католических церквях. Мертвые должны быть возвращены земле, лежать под открытым небом, мокнуть под господним дождем, а это… Мало того, что эти несчастные всю жизнь провели в четырех стенах, так даже в смерти им пришлось остаться взаперти!

Много, много позже Шарнэ, вспоминая об этом ужасном дне, думал: прошло так много времени, и однако разложение зашло не слишком далеко. Он, склоняясь к самому черному провалу и поднося к нему отобранную у сторожа свечу, ожидал подспудно чего-то нестерпимо омерзительного. Но ничего омерзительного или даже пугающего он не увидел - даже ее черты не успели чересчур измениться - и это, отчего-то, было еще страшнее.

Это была рука Господня, конечно - его провидение, сохранившее это несчастное бренное тело достаточно, чтобы не оставить ему даже тени сомнения, и вместе с тем позволившее жалкой смертной оболочке его несостоявшейся невесты столь далеко зайти путем всякой плоти, что они сразу почувствовали и поняли: здесь свершилось злодейство.

Но в те мгновения Шарнэ не думал ни о милосердии, ни о правосудии Божьем, и единственным обрушившимся на него чувством был ужас.

- К-Катрин, - прошептал он, и свеча, выпав из его ослабевшей руки, покатилась по неровному полу, невидимая в обрушившемся на них мраке и безмолвии. - Не может быть… нет. Нет. Не может быть.

В обступившем его мраке и безмолвии Шарнэ не погрузился в пучины отчаяния лишь потому, что Всеблагой Господь, в неизреченном своем милосердии, скрыл его черты от его спутников и никто из них не смог бы увидеть, что глаза его сухи. Катрин была мертва, а он… он не плакал. Может, дело было не в очерствевшей душе, а всего лишь в том, что он принял для себя ее смерть, уже когда узнал о ее побеге? О побеге, которого не было!

В это самое мгновение молодой человек принял решение. Пусть его сердце так же мертво, как его возлюбленная - Катрин не останется неотмщенной! Гнусная папистка, оборвавшая ее жизнь, будет наказана - так или иначе!

- Да, мадемуазель, - проговорил он, оглядываясь так, словно только что очнулся от глубокого сна. - Позвольте… вашу руку.

Глаза его привыкли к темноте, и теперь он видел, что в одной стороне было чуть светлее и там, несомненно лежал путь наружу.

"Несчастный случай"? Да как бы не так! Но были ли у этого убийства свидетели? Или точнее, свидетельницы - которые могли бы или захотели бы показать иначе?