– Только не говорите, что не слышали, как я разношу дверь! - с порога выпалил человек, в котором бедолаге Дебурне совершенно невозможно было узнать архиепископа Тулузского. Завёрнутый в мокрый от дождя и облепленный грязью плащ, он более походил на командира роты наёмников, совершившей долгий переход по изчезнувшим в вязкой жиже дорогам. С его уст должны были вот-вот сорваться несколько крепких ругательств, но Луи де Лавалетт умел себя сдерживать, особенно в жилище меланхоликов, к коим причислял и бывшего государственного секретаря. - На улице творится такая мерзость, что лучше там не показываться.

Камердинер был согласен с гостем, благо, посыльные от пекаря и мясника позволяли не высовывать нос за порог в ненастье, роднившее такой солнечный в прочие дни Авиньон с вечно хмурым Люсоном. Подхватив плащ, он со вздохом смотрел, как следы от сапог образуют дорожку в сторону хозяйских покоев, но вовремя спохватился и засеменил впереди Лавалетта. Впрочем, заблудиться в скромном особняке было бы задачей непосильной, и вскоре сын герцога д’Эпернона предстал перед опальным епископом.

– Конечно, я желал бы встретиться с вами в иных обстоятельствах, но погрешу против истины, если скажу, что не рад видеть вас, друг мой, - широкая улыбка и раскрытые объятия не позволяли усомниться с искренности гостя.

Отредактировано Луи де Лавалетт (2021-09-23 00:36:56)

Когда люди, светские до глубины души, начинали искренне взывать к Провидению и обещать пожертвования, дела у них обстояли самым скверным образом. Впрочем, епископ Люсонский мог ничего не говорить, и без слов во взгляде его различалась глубочайшая тоска.

– Я, как видите, в полном порядке, не считая отчаянья от наших дорог, - Лавалетт поморщился, до сих пор ощущая на губах привкус грязи, отлетавшей во все стороны из-под лошадиных копыт. - Но, вашими стараниями, скоро и оно пройдёт.

Он рухнул в кресло, только сейчас поняв, как утомился от путешествия. Но тепло, царившее в комнате, отсутствие тряски и обещание горячего вина, а может, даже и ужина, незатейливо радовали жившего в архиепископе солдата.

– Полагаю, все новости вам известны и без меня. Люинь превращается в Кончини, а местами превосходит его наглостью. Однако его величество по-прежнему не чает в нем души и не намерен мириться с матушкой, - Луи протянул к огню руки и поморщился от удовольствия, становясь неуловимо похожим на Афину, которая в пылу борьбы меж страхом и любопытством осторожно подползла к камину с противоположной стороны. - Никакие уговоры не помогают, а только злят короля. Он почувствовал себя взрослым и не намерен более позволять собой командовать.

Господин д’Эпернон не преминул бы вставить что-нибудь про зловредного и глупого мальчишку, позор своего отца и губителя государства, но сын герцога  был склонен менее сурово оценивать монарха.

– Боюсь, никаких подвижек, друг мой, - Лавалетт обернулся с виноватой улыбкой. - Но, полагаю, вам будет небезынтересно знать, что королева-мать по-прежнему безутешна и нисколько не скрывает, как огорчена вашим отсутствием… А если честно, она просто в ярости.

«Совсем стыд потеряла, клуша флорентийская» было самым вежливым, что миньон Генриха III думал вслух о привязанности регентши к своему советнику. Порой Луи казалось, что отец сам не прочь очутиться в алькове Марии Медичи, то ли из застарелого юношеского соперничества с Наваррцем, то ли исключительно из тщеславия, но даже титул и влияние не могли поспорить в делах амурных с молодостью и вкрадчивыми речами.

– Поверьте, вас очень не хватает в Блуа.

– Не преувеличивайте, право. Многие вас ценят и дорожат вашим расположением, - стоило добавить «даже сейчас», но эти слова стали бы лишь смесью уксуса и соли, вылитой на открытую рану. - И, в отличие от того же Люиня, совершенно искренне. Его презирают за глупость и жадность, но вынуждены заискивать, пока король к нему расположен. Но это не продлится вечно, вот увидите.

Полено в камине громко треснуло, заставив кошку подскочить на месте.

– И напрасно вы сомневаетесь в её величестве, - Луи почувствовал, что очередной поток жалоб на судьбу и людей, если и не изольётся в словах, грозит затопить и без того переполненное озеро скорби епископа, а потому предпочёл увести товарища от столь разрушительного и бессмысленного занятия. - Никто не способен ей заменить вас, и лучше прочих это понимает сама королева.

Ни при каких обстоятельствах гость не стал бы осуждать отношения регентши и её протеже. Сам он не был чужд плотских увеселений, да и каждый второй, отданный в ряды клириков без особой к тому склонности, не чурался нарушать обеты, к вящей радости реформатов и любителей сплетен. Вдова Генриха Великого нуждалась в опоре, найдя её, к негодованию сына и ряда завистливых прихлебателей, в затхлом диоцезе на западе Пуату, и временами Луи очень хотелось узнать, насколько его друг счастлив губить душу в алькове почтенной матроны дюжиной лет старше, а не в объятиях молоденькой красотки с гибким станом, но всякий раз запирал уста на замок. В конце концов, взбалмошная флорентийка прислушивалась к своему советнику, да что там, шагу без него ступить не могла, и влияние столь разумного человека, каким бы образом оно ни осуществлялось, можно было лишь одобрить.

– Я собственными ушами слышал, как она сетовала моему отцу, сколь бесчеловечно было оставить её без лучшего из друзей.

После чего герцог ещё долго прохаживался как по Марии Медичи, так и по «этому святоше, дрищеватому сынку капитана», расписывая своё видение столь непотребных связей.

Лакей появился как нельзя кстати. Луи вечно испытывал неловкость, не зная, как вытащить собеседника из тягучего болота меланхолии, и сейчас, глядя в потухшие глаза товарища, чувствовал, как булькающая бездна потихоньку начинает засасывать и его самого, такого весёлого и полного желания вдохнуть жизнь в автора унылых посланий, сподвигших его пуститься в путешествие по февральскому бездорожью.

– Надеюсь, вы простите, что я беззастенчиво воспользуюсь вашим гостеприимством, - Лавалетт подскочил на ноги и подставил ладони под воду. - Мой слуга отправился искать место для постоя, но я был бы очень рад больше времени провести в вашем обществе. Даю слово, что не стану вам слишком досаждать, дорогой друг.

Он  охотно бы окунулся сейчас в горячую ванну, но удовольствовался тем, что наскоро промокнул лицо, после чего полотенце оказалось на локте Дебурне, а стаканы - в руках хозяина и его гостя.

– Что до моего достопочтеннейшего отца… Видите ли, он не терпит бездействия, а нынче у него связаны руки, и это приводит его в бешенство, - архиепископ отсалютовал Арману и вернулся в своё кресло. Тёплое вино со специями оказалось приятным на вкус, почти таким же, что хранилось в погребе парижского особняка герцога д’Эпернона. - Он мечется по замку, ругается словами, которых я прежде не слышал даже на конюшне, кричит на слуг и проклинает всех на свете. И безумно злится на Люиня. И на королеву-мать. И, скажу откровенно, на вас тоже, ибо её величество утратила решительность с тех самых пор, как вы покинули её двор. Хотя, если ему сказать, что он сам не вполне осознаёт, что делать, не поздоровится никому.

И это являлось чистой правдой, ибо его светлость не щадил в гневе и родных сыновей, даже того, кто был увенчан митрой. Но Луи с братьями привык к вспышкам отца, но вряд ли бы их выдержал его чувствительный друг, не пользовавшийся у Жана Луи де Ногаре особым почтением. Не приведи Господь, его солдафонские манеры - и откуда они взялись у миньона утончённейшего из Валуа?! - добили бы несчастного изгнанника.

– Но что мой отец, он верен себе, а вот вы меня откровенно напугали своим последним письмом. Завещание, поминальные мессы… Не в ваши годы о таком говорить!

– О Боже, - не сдержался Луи. - Только послушайте себя!

Надо было как следует встряхнуть впавшего в грех уныния епископа, да не только в переносном смысле, но немалым казался риск свести страдальца в постель и тем самым усугубить его мрачное состояние.

– О каком покое вы говорите? Вечном? Так это не вам решать, уж простите. А что до монастырской тиши, чтения книг, теологических штудий и прочих благоуветливых занятий, то они в полном вашем распоряжении. Прямо сейчас, - он пристально взглянул на Армана. - Но вы сами знаете, что для такого существования  вы не созданы, иначе до сих пор бы вели диспуты с пасторами-еретиками и писали наставления добрым христианам.

От картины подобного благочестия архиепископа Тулузского передёрнуло. Он достаточно пожил в собственном диоцезе, дабы раз и навсегда уяснить, что истинное смирение ниспосылается лишь избранным, а наперсный крест и посох иерея не избавляет от провинциальной скуки. В Париже, где выросли они с маркизом де Шийю, жизнь кипела, манила  соблазнами и искушениями, и каково же было последнему оказаться среди смрадных пуатевинских болот после блеска Академии и Сорбонны, если даже пребывание в сердце прекрасного Лангедока казалось Лавалетту ссылкой.

– Лучше переутомится в делах, чем умереть от тоски, друг мой. Если вас тяготит Авиньон, то надо придумать, как вернуться из этого средоточения святости в места более привычные для наших грешных душ. В Блуа или куда-либо ещё, где вы, определённо, нужны.

Слёзы Луи приписал вовсе не сентиментальности, охватившей изгнанника, но, ввиду слов про душевный покой, окончательному разладу в его сердце. И был тем немало напуган.

– Полно, полно вам… - он подскочил с места и склонился над креслом епископа.

«Не хватало, чтобы руки на себя наложил», - мелькнуло страшное предположение. Как человек, склонный к незамысловатым решениям, он готов был не отходить ни на шаг от расчувствовавшегося страдальца и по возможности убрать все острые предметы и подозрительные жидкости и порошки. Впрочем, с господина де Люсона хватило бы уморить себя одними лишь скорбными мыслями.

– Это временные трудности. Буря всегда утихает, а вы всё же на берегу, а не на дне морском, - Лавалетт сжал руку друга. - На меня нынче, сами понимаете, косо смотрят при дворе из-за причуд его светлости, но отец Жозеф неутомим во всех делах, а потому обязательно вызволит вас из Авиньона.

Пока не было ясно, кто упрямее, коронованный подросток, весь во власти детских обид и под влиянием дурных советчиков, или же капуцин, решительно возвращавший в лоно истинной церкви последователей Кальвина, но архиепископ питал надежду на дар убеждения энергичного монаха, который, как и он сам, испытывал самые бескорыстные чувства к их общему товарищу.

– Рано или поздно это произойдёт, не сомневайтесь. А если случится нечто из ряда вон выходящее, то король и сам за вами прискачет. Или хотя бы отправит нарочного, чтобы вытащить вас обратно в свои владения.

Отредактировано Луи де Лавалетт (2022-02-01 23:42:47)

Луи не был бы сыном своего отца, не бурли в нем та же жажда деятельности, что и в достопочтенном герцоге. Чаще всего он успешно подавлял порывы нестись вперед и творить хоть что-нибудь, но порой не в силах был сдержать подобные поползновения.

Ровно как и сейчас, когда на кону стояло здравие, а то и жизнь, его товарища. Спасать так спасать, хочет этого сам страдалец или нет.

- Раз уж судьба завела меня в эти дивные края, было бы недурно познакомиться с нунцием, - Лавалетт с аппетитом оглядел стол, уставленный без роскоши, но после часов в седле ему бы хватило и самого невзыскательного угощения. - Не то чтобы я жаждал этого знакомства, но...

Он осекся при виде Дебурне, раскладывавшего по тарелкам начиненную пряностями рыбу. Накинуться на нее мешало воспитание, но каждое мгновение неспешной сервировки казалось вечностью.

- Да, знакомства... Но кто знает, может, посланник его святейшества нам поможет.

"А что толку", - зазвенел в голове противный голосок здравого смысла. Епископ Люсонский не был той фигурой, чтобы святейший отец вступал в перепалку с королем Франции, а погрозив пальцем, старый Боргезе вряд ли бы заставил августейшего подростка одуматься.

- Хотя бы развеять тоску. Или он совершенно безнадежен?

– И всё-таки мозолить ему глаза стоит почаще, как бы сказал мой дражайший отец, - голос Лавалетта зазвучал бодрее при виде еды уже не на общем блюде, а в тарелке перед собой. - К тому же вы, как говорят, сумели когда-то очаровать самого понтифика, а здесь рыбёшка помельче будет.

Дебурне уже и не думал скрывать радости от такого подкрепления в борьбе с беспощадной меланхолией господина, оттого щедро полил соусом предназначенный гостю кусок.

– Вы вовсе не склонны к затворничеству, посему надо срочно выходить в люди. Иначе, Господь свидетель, я вас здесь сам уморю своей болтовнёй, - лицо Луи расплылось в столь довольной улыбке, что даже воцарившаяся в хозяйском кресле Афина уставила на него удивлённый взгляд. Впрочем, он живо сделался голодным от запаха рыбы, которую не питающий к ней никакого почтения пришелец с аппетитом отправил в рот.  - Так лучше это сделать с нунцием, право слово.

Жизнь заиграла ещё более яркими красками, несмотря на отрешённость, сквозившую в облике изгнанника, и всё же сквозь её бледную завесу уже проглядывало нечто, отличное от вселенских страданий.

– Не стоит совершенно списывать его со счетов, возможно, он окажется ко… нам более благосклонным.

Архиепископ Тулузский не успел натворить тех дел, за которые юный монарх отправил Армана в изгнание, а потому, думал он, почему бы посланнику его святейшества не вести себя с ним с меньшей опаской, чем с любимцем опальной королевы. В конце концов, два батальона всяко лучше одного, особенно поражённого духом и сердцем.

– Вот именно, дорогой Дебурне, вот именно, - аппетит здорового молодого мужчины, да ещё и явившегося с дороги, разгорался всё сильнее, и приходилось брать себя в руки, дабы по-крестьянски не  запихнуть в рот кусок побольше. - Господин нунций и сам, не сомневаюсь, умирает от тоски, так что наша святая обязанность спасти брата во Христе и избавить его от лишнего груза ответственности за погреба и закрома.

Чрезмерного почтения к посланнику Святого Престола архиепископ Тулузский не испытывал, насмотревшись на клир в Париже и собственной епархии, да и, что греха таить, в  отражение в зеркале. Сутаной прикрывали те же слабости, что и камзолом, а ученые слова и цитаты из Писания не избавляли от низменных помыслов тех, кто склонялся к ним всей своей природой.

– Что вы скажете об этом господине? Как следует с ним держаться?

Вопрос был отнюдь не праздным, и не только по той причине, что Луи не желал сделать неверный шаг в присутствии нунция. В друге, помимо иных качеств, его завораживало умение быстро распознать характер и образ мыслей любого, и самому убеждаться в верности подобных умозаключений доставляло отбельное удовольствие. Невозможно было отказать себе в нем и на сей раз.