К тому времени как молодая супруга дона Херонимо смогла выйти из повозки у дверей дома, который она уже привыкла считать своим, дождь разошелся не на шутку. Словно набравшись силы за один тихий день, теперь он безжалостно барабанил по глянцевым листьям розовых кустов, высаженных в большие глиняные горшки и выставленные на ступеньках, ведущих к домашнему очагу. Нежные лепестки красного и густо-розового цвета падали, прибитые к земле тяжелыми прохладными каплями. Служанка, хорошенькая, похожая на экзотическую птичку, тут же натянула над головой госпожи полу своего плаща, чтобы как можно меньше капель добрались до светлых волос доньи Асунсьон, до ее нарочито-скромного темного платья.
К богу не приходят в шелках и драгоценностях, пусть даже, к удовольствию доньи Асунсьон ее сундуки и шкатулки не пустовали. К богу приходят со смирением, перебирая четки, преклоняя колени на холодный каменный пол перед белой, лилейно-белой статуей Пречистой Девы и громко прося ее о милости. О даровании благословения, о даровании ребенка. Достаточно громко, чтобы ее стенания достигли ушей монахинь, настоятельницы и других богомолиц, и разнеслись дальше…

Три дня она молилась, постилась, до синяков стерев колени и уехала с благословением аббатисы и особым знаком ее расположения склянкой «Слез Девы Марии», якобы собранных с щек статуи, которая порой плакала о грехах этого мира. Слезы помогали женщинам излечиться от бесплодия и болезней, свойственных их слабому полу.
- Госпожа, - чирикала Сесилия, сверкая в темноте повозки белками глаз и белизной зубов, - госпожа моя, есть средство понадежнее, есть одна колдунья, она сварит для вас зелье, подольете мужу в суп, и он той же ночью состругает вам ребятенка!
Повозка месила грязь, но была сбита на славу. Ползла медленно, но не застревала.
- Чтобы я такого от тебя не слышала, Сесиль! Добрые христианки не имеют дело с ведьмами. Добрые христианки молятся и смиренно ждут!
- Аминь, - пропела Сесиль, но в ее голоске слышалось нескрываемое сомнение. – Но помяните мое слово, лучше бы вам подарить ребеночка дону Херонимо…
Лучше бы, да, донья Асунсьон и не спорила. Но все же пока что была довольна тем, что детей у нее нет. Детей нет – и супруга дона Херонимо могла похвалиться самой тонкой талией и самой белой кожей в Гаване.

- Наконец-то дома, - выдыхает Сесилия. – Наконец-то что-то получше рыбной похлебки и тощего тюфяка.
Асунсьон мудро сделала вид, будто не замечает стенаний служанки.
- Вижу, вы уже вернулись!
- Как поживаете, - любезно осведомилась Асунсьон у своей своячницы. – Надеюсь, все благополучно?
Кто назвал эту жабу – Розой?
- У дона Херонимо гость, - сообщила донья Роза, не отвечая на любезность.
- Правда? И кто же?
Сестрица супруга издала высокомерный смешок.
- Сами увидите. Не хотите переодеться к трапезе? Вы как раз к ужину.

К ужину донья Асунсьон спустилась в платье голубого шелка с серебряным кружевом – свадебном подарке дона Херонимо. При ее появлении муж тяжело встал, опираясь о резную спинку стула, а вслед за ним встал молодой мужчина, который был не знаком Ансунсьон. Но она спрятала вспышку любопытства за опущенными ресницами и вежливой улыбкой. Не нравился ей жадный, полный злорадства взгляд свояченицы.
- Мой дорогой супруг, - чинно подставила она мужу лоб для поцелуя. – Как я рада снова оказаться дома!

Отредактировано Асунсьон Домингес (2021-09-26 14:06:30)

Сын.
Донья Асунсьон считала себя особой сдержанной, умеющей держать лицо в любых, адже двусмысленных ситуациях – не это ли, в конечном итоге, помогло ей (вкупе с помощью брата Рене, ах, эти незабвенные темные очи брата Рене) получить желаемое?
Но, признаться честно, эта новость застала ее в врасплох.
Сын.
Сын, на первый взгляд, не казался младше самой доньи Асунсьон, был высок, прекрасно сложен и красив – смуглая чистая кожа, высокие скулы, яркий цвет губ. Да он красавец – изумленно подумала супруга дона Херонимо, невольно сравнивая сына и отца. Сравнение было не в пользу последнего, что уж говорить. У дона Херонимо было много достоинств – например, женившись на Марии де ла Асунсьон Домингес он ни разу не упрекнул ее в том, что кроме красоты и нескольких украшений она ничего не принесла в его дом. Ни приданого ни влиятельных связей. Но все же, каким старым ей показался сейчас ее достойный супруг, старым и таким невзрачным!

- Добро пожаловать, дон Антонио!
Донья Роза, уже сидящая за столом, издала уничижительный смешок.
- Дон Антонио!
- Я допустила какую-то ошибку? – кротко осведомилась Асунсьон у своего супруга. – Сказала что-то не то? В таком случае, я прошу меня простить…
Кротость. Кротость и беспомощность – вот ключи к сердцу дона Херонимо.
- Он бастард, - подала голос донья Роза, обмахиваясь черным веером. – Даже хуже, чем бастард. Полукровка. Видела бы это наша матушка! Видел бы это наш отец!
- Донья Роза! – воскликнула Асунсьон, притворяясь поражённой до глубины души. – Вы не должны так говорить!
Ну хорошо, она действительно была поражена до глубины души тем, что у ее мужа есть сын. Такой сын – ну, вот такой… Но между ней и доньей Розой с первого дня шла тихая, жестокая война, и вот впервые она допустила ошибку, и Асунсьон тут же поспешила ею воспользоваться.
- Мой муж и господин вправе сам решать, кого принимать в своем доме и за своим столом!
Дон Антонио взглянул на свою супругу с выражением нежности и восхищения – как мужчина, который не видит в свое избраннице недостатков, а лишь одни достоинства…
- Вы дура, моя дорогая, - шепнула – вернее, прошипела донья Роза, когда Асунсьон заняла свое место на противоположном конце стола.
- Я тоже рада вернуться, донья Роза, - ответила Асунсьон, не понижая голоса. – Мать Кларисса передавала вам сердечный привет, она надеется увидеть вас перед постом, чтобы даровать вам свое благословение.

Слуги принялись разносить блюда, наливать в бокалы вино – прекрасное испанское вино. Горели свечи, в вазах благоухали цветы, дождь барабанил по ставням, закрывшим высокие окна. Донья Асунсьон спросила, деликатно пригубив вино:
- Откуда вы к нам прибыли, дон Антонио?
А, главное, зачем?
Донья Роза, судя по всему, знала ответ на этот вопрос, но Асунсьон скорее дала бы обет молчания, нежели спросила бы у старой ведьмы, что тут, во имя всех ангелов, происходит?

Значит, плантации… Перед доньей Асунсьон красовался сочный цыпленок с овощами, после жидкой рыбной монастырской похлебки просто сказочная роскошь, но все происходящее заслуживало куда большего внимания.
О плантациях она слышала – от мужа, от его приятелей, таких же плантаторов, от доньи Розы. Дон Херонимо обещал как-нибудь свозить ее туда, показать поместье, но Асунсьон вовсе не горела нетерпеливым ожиданием, да и сам дон Херонимо не слишком желал менять удобство своего, пусть не слишком большого, дома в Гаване на глушь, где нет никаких развлечений, никакого общества…

Значит, за плантациями приглядывает незаконный сын дона Херонимо – неплохое решение, признает донья Асунсьон. Чаще всего на свою кровь можно положиться, а бастарды случаются и в лучших семьях. К тому же, вряд ли она может упрекнуть мужа за то, что, едва ли, не до ее рождения он развлекался с какой-то девицей. Она до сих пор не подарила мужу сына – так что может только изображать радушие и гостеприимство.

- Бунт? – донья Асунсьон подняла свои дивные глаза от блюда с цыпленком на мужа, а потом остановилась на его бастарде – Антонио.
Антонио. Тито.
- Бунт, озлобленные рабы? Но во имя всего святого, мой драгоценный супруг, с чего рабам бунтовать? Разве вы не заботитесь о них? Разве их не крестят, не пекутся о их душе?
- Они не ценят нашей доброты, - напыщенно проговорила донна Роза. – Это настоящие дикари, которым не ведома благодарность. И вы… Вы, юноша, проявили преступную снисходительность, если…
- Это мужские дела, донья Роза, - оборвала свояченицу донья Асунсьон, умело разыгрывая карту кротости и послушания. – Уверена, дон Херонимо знает, как лучше…

Донья Роза запила свою злобу вином.
Разумеется, она знала о существовании бастарда у брата, но до последнего времени даже не вспоминала о нем. Но появление Антонио в Гаване, в этом доме, встревожило ее и напомнило, что кроме ненавистной Асунсьон у нее есть и другие враги. Что за мука быть женщиной! Что за мука быть приживалкой при глупом, напыщенном брате и знать, что к нему прислушаются быстрее, чем к ее словам, какими бы они ни были мудрыми… ее бы воля – за столом бы не было ни ублюдка, ни этой блудницы вавилонской.

- Так что же произошло? На плантациях?  – спросила донья Асунсьон и голос ее прозвучал невиннее ангельского хора. – Я, конечно, все равно ничего не пойму, но мне так любопытно! Дон Херонимо, вы же не будете осуждать слабую женщину за любопытство?

Отредактировано Асунсьон Домингес (2021-09-27 05:21:34)

И все же – какой красавец, еще раз, украдкой, вздохнула донья Асунсьон, благожелательно улыбаясь бастарду мужа. Совсем не похож на дона Херонимо, наверное, в мать. Ища мужа, она вовсе не ждала, что он будет хорош собой, ему достаточно было просто быть, будучи состоятельным, пусть и не баснословно богатым, и хорошего происхождения, пусть и не самого знатного. Зариться на что-то большее значило проявить легкомыслие, глупость, а глупой донья Асунсьон не была. Лишь умело притворялась таковой, на радость дону Херонимо. Что поделать, мужчины боятся умных женщин – не все (тут молодая женщина с понятной нежностью припомнила некоего прекрасного иезуита), но очень, очень многие. Но, наверное не будет проявлением легкомыслия отметить очевидное – Антонио был красив – тем более, что свои мысли на счет юноши донья Асунсьон благоразумно оставила при себе. К тому же, красота – это дар божий, ключ, который открывает двери, надежно запертые для всех прочих.

- Теперь мне все стало ясно, благодарю вас, Антонио, вы совершенно правы, мой дорогой супруг, боятся тут совершенно нечего и я зря встревожилась. Впрочем, даже если бы опасность существовала, нам с доньей Розой ничего не угрожало, ведь мы находимся под вашей защитой, дон Херонимо.
Донна Роза вынуждена была поднести к губам салфетку, чтобы не закашляться за столом – она чуть не поперхнулась куском цыпленка, услышав такой бред из уст супруги брата-осла. А он ничего, вы поглядите, принимает все за чистую монету.

- Ваша вера в собственного мужа похвальна, дражайшая донья Асунсьон, - прокаркала она, окончательно теряя аппетит, а уж поесть донья Роза любила, даром, что была сухой и тощей, как жердь.
- Ну а как же иначе, - опустила ресницы донья Асунсьон, не удержавшись, впрочем, от взгляда в сторону Антонио, короткого взгляда, который, впрочем, тут же был перехвачен доньей Розой.
«Ага», - сказала про себя старая ведьма, и почувствовала, как к ней возвращается аппетит.

- Расскажите еще что-нибудь, Антонио, все это так интересно... значит, рабы  на плантациях верят в духов? А вы, вы верите в духов?
- Что за глупости, - пробормотала донья Роза, но не сделала попытки пресечь разговор. – Стоит ли говорить о таком на ночь глядя? Вы не боитесь дурных снов, сестрица?
- О, - простодушно улыбнулась донья Асунсьон. – У меня есть четки, освященные самими папой, стоит перебрать их перед сном, прочитав три раза «Богородице, дево» и «Отче наш», и можно не бояться дурных снов. Хотите, я одолжу их вам, сестрица?
Донья Роза поджала губы.
- Не нужно, благодарю. Тот, у кого совесть чиста, спит как дитя...
«Ну да, конечно»,   улыбнулась про себя донья Асунсьон. – «А еще тот, кто выпивает на ночь не меньше половины графина отличнейшего вина, старая лицемерка».

Дни доньи Асунсьон вовсе не были наполнены развлечениями и весельем (это, впрочем, не означало, что она проводила свою жизнь в тоске и унынии). Положение замужней дамы, а так же постоянное присутствие рядом доньи Розы делало невозможным даже такое простое удовольствие, как выход из дома. Только в сопровождении свояченицы и слуг, только под темной мантильей, в носилках и только в церковь на богослужение. Но даже там донья Роза смотрела на нее волком, словно подозревая, что в чаше со святой водой прячется любовник, а то и два.

Присутствие за ужином бастарда ее мужа – такого привлекательного, не только красивым лицом, но и своей новизной, приятно волновало донью Асунсьон, даря какое-никакое, а развлечение, и ей, кончено, не хотелось заканчивать этот разговор. Дон Херонимо, конечно, образчик благопристойного здравомыслия, но что может быть скучнее здравомыслия в двадцать лет? К тому же донья Роза до смерти боялась привидений, хотя Асунсьон не могла себе представить, какому призраку и зачем понадобилось бы навещать эту старую святошу. Чем не повод продолжить беседу, пусть даже дон Херонимо заклеймил ее своим веским «духов не бывает»?

- Конечно, мой дорогой супруг, вы как всегда правы. Духов не бывает, а значит, нет ничего дурного, если Антонио развлечет нас маленьким рассказом, не правда ли? Прошу вас, Антонио, расскажите, мне хочется послушать!
Под этим соусом «конечно, мой дорогой, вы как всегда правы», дону Херонимо можно было скормить все что угодно, будь донья Роза поумнее, вертела бы братцем как хотела, но старой ведьме больше нравилось стоять на своем. Что и дало в очаровательные ручки доньи Асунсьон такое безотказное оружие...

- Я вам не рассказывала, донья Роза, историю о призраке монаха? Ее так любят на моей родине! Я обязательно расскажу, после того, как Антонио расскажет нам свою историю!
Во взгляде доньи Розы, который она кинула на свою новоиспеченную родственницу, читалась вся ненависть мира.
- Вы очень редко радуете нас рассказами о своей родине, сестрица, можно подумать, вам не в радость вспоминать о ней.

Удар, хоть и нанесенный вслепую, тем не менее, оказался метким – Асунсьон действительно не любила вспоминать о том, что с ней было до приезда в Гавану. Она не испытывала угрызений совести, сочинив и рассказав мужу и его сестре приглаженную историю своей жизни, старательно избегая порочащих ее фактов. Но только начни лгать, и придется делать это снова и снова, и тогда обязательно упустишь какую-нибудь мелочь, и вот уже твоим словам нет веры...

- Так и есть, - картинно вздохнула она, потупив очи. – Но это потому, что я так счастлива с доном Херонимо.
Польщенный супруг благодарно улыбнулся своей молодой жене.
- Ну ладно, Тито, - с напускной строгостью кивнул он сыну – беседа о делах может и подождать, очень уж ему нравилось сидеть вот так, во главе стола, чувствуя себя защитником и повелителем своего маленького королевства, своей семьи.

Если бы только Асунсьон подарила ему парочку ребятишек – он был бы совершенно счастлив. Но она еще мола, он еще не стар, все будет – надо ждать и молиться. Ей, конечно, в конце концов чадородие и все что с этим связано дело сугубо женское...
- Так и быть, давай свою историю. Только не пугай дам!

Донья Роза, разумеется, не мнила себя прекраснейшей из прекрасных, хотя, в глубине души была уверена в том, что мужчины не отдают ей должного. Может быть, сейчас ее ланиты поблекли, а морщины безжалостно напоминали, что лето ее давно прошло, но все же, в юности, разве не была она хороша? И если бы их отец позаботился о ее приданом, а не завещал все сыну, у нее могла бы быть иная судьба… но что толку об этом думать? И все же, при всем своем смирении (вынужденном, но что с того) она неожиданно почувствовала себя оскорбленной до глубины души тем, что этот бастард, этот мальчишка, это ничтожество отдал должное красоте этой проходимки, Асунсьон, а на нее если и смотрел, то с напускной почтительностью, цену которой они оба знали. Ценой были отметины на его спине, которые когда-то оставил хлыст Херонимо – в высшей степени недостаточное наказание за дерзость мальчишки. И, с тех пор, как эта блудница появилась в их доме, глаза мужчин останавливались на ее лице с неизменным восхищением, а донья Роза стала чем-то вроде тени, дуэньи при молодой и красивой жене брата.

Только один человек – с сердечной тоской подумала донья Роза – смог оценить все сокровища ее души, всю красоту ее сердца и прочие достоинства. Но он, увы, далеко – тот молодой иезуит, прекрасный как ангел и добрый, как святой Франциск.

Дама с треском захлопнула свой черный веер и треск этот прозвучал как объявление войны.
- Мне что-то нездоровиться, - с надрывом произнесла она, поднимаясь со своего места и прерывая еще толком и не начатый рассказ мальчишки.
В глубине души надеясь, что Херонимо вспомнит о приличиях и подаст знак к окончанию ужина, но тот, хоть и поднялся, лишь учтиво склонил голову, а мерзавка Асунсьон и вовсе осталась сидеть, как будто это ее не касалось.
- Тогда вам лучше отдохнуть, вы и правда выглядите какой-то желтой, донья Роза, - попытался проявить толику сочувствия дон Херонимо, отнюдь не благоволивший сестре этим вечером.
От такого сочувствия донья Роза только крепче сжала узкие губы, потерявшие свой цвет и сок не столько от прожитых лет, сколько от желчного нрава достойной дамы.

Уже позже, прочитав со всем пылом несправедливо оскорбленного сердца все положенные молитвы, позволив служаке заплести ее седеющий волосы в косу и задернуть полог вокруг кровати, донья Роза принялась лелеять в своем сердце – нет, не любовь – планы мести, поклявшись, что отомстит своим обидчикам и заставит дона Херонимо увидеть истинное лицо своей жены и своего незаконного сына.

А что же дон Херонимо? Дон Херонимо, воспользовавшись отсутствием сестры за столом – все же ее кислая физиономия изрядно портила ему аппетит, справился с цыпленком, мужественно победил два бокала выдержанного вина и задремал, вытянув ноги под столом. Голоса Антуана и Асунсьон доносились до него словно через толщу воды и приятно убаюкивали. Тито неглупый парень и был почтителен с новой женой отца, Асунсьон же самое кроткое и милое создание, которое дон Херонимо встречал в своей жизни, и его женитьба теперь, спустя девять месяцев, представлялась дону Херонимо делом не только великодушным, но и совершенно естественным. Бог создал его, чтобы защитить от житейских бурь это прелестное наивное создание…

- И как же звали эту даму? - спросила лукаво донья Асунсьон, от души наслаждаясь взглядами Тито.
Замужней даме не высказывают своего восхищения горячим шёпотом, не передают записок, не назначают свиданий – не в Гаване. О, этот город был лицемерным как увядающая старая дева, в этом Асунсьон успела убедиться. В нем прекрасно сосуществовали и пороки и добродетели. Ей следовало быть образцом всех женских добродетелей, в первую очередь, скромности и верности, чтобы знатные дамы Гаваны когда-нибудь взглянули на нее как на ровню. И она была. Но в чем грех быть милой с сыном мужа? Тем более – как она полагала – Антонио с ними ненадолго. Видимо, приехал дать дону Херониму отчет о делах плантации…
- Что же такого ужасного с ней произошло? Или не с ней? Рассказывайте, прошу вас!
Просьба была подкреплена улыбкой, достаточно манящей, чтобы из-за нее один мужчина, хоть и на одну ночь, отказался от своих обетов, а другой недрогнувшим голосом принес их у брачного алтаря.

Вопросы крови всегда сложны, и в Испании, и, пусть в меньшей степени, в ее колониях. В метрополии были мориски и мараны, тут – метисы. Словом, всегда были те, кто от рождения стоял выше, и те, кому господь в великой мудрости своей определил иное место. Донья Асунсьон никогда не задумывалась, отчего так, и задумываться не собиралась. Своей долей она была довольна, может быть, ее жизненный путь, с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать, и был тернист, но сейчас она, можно сказать, приплыла в тихую гавань, к которой и стремилась. Однако в глазах Антонио было что-то, что заставило донью Асунсьон присмотреться к ему повнимательнее – может быть, впервые посмотреть на него по-настоящему, не скользя взглядом по красивому лицу, не восхищаясь лепкой скул и разрезом глаз, так восхищаться она могла бы вазой, или статуей, не обращая внимания на материал, из которого они сделаны...

- Господь в своей милости создал разные цветы, Антонио, - мягко ответила она, успокоив супруга милой улыбкой. – И розы так же красивы, как и лилии.
- Воистину, - рассеянно кивнул дон Херонимо, уловивший в ответе жены лишь упоминание Господа и его милостей – донья Асунсьон очень набожна, прекрасное качество для супруги человека, который уже не молод.

Молод Антонио – Тито – и когда-нибудь ему тоже придет время жениться. До сих пор дон Херонимо об этом не думал, незаконный сын жил на плантации, там ему и предстояло остаться. Должность управляющего – хорошая должность, дон Херонимо считал, что тем самым выполнил свой долг перед сыном, тем более, что новая жена разожгла в нем надежды на появление законных детей. Но прошло девять месяцев... Конечно, отчаиваться рано – но, может быть, зря он не думал об Антонио, как о своем наследнике? При всей своей недалекости дону Херонимо был не чужд и здравый смысл. Он не король и не гранд, он кое-чего добился в Гаване, это верно, и, если случится так, что его милая Асунсьон не сможет подарить ему детей – а это, конечно, невозможно, торопливо сказал себе дон Херонимо, у них непременно будут дети – то узаконенный сын лучше, чем вообще никакого...

- Уже поздно, - поднялся он тяжело из-за стола – кухарка, зная вкусы хозяина, кормила его обильно и пряно, так что все блюда требовалось запивать вином. – Поговорим обо всех делах завтра, Тито. Доброй ночи, мой ангел...
Ангелу достался поцелуй в лоб, вполне целомудренный, по причине сытного ужина и позднего времени.
- Доброй ночи, супруг мой, - ласково ответила донья Асунсьон. – Приятных снов...
Слуга, украдкой зевающий в рукав, снял нагар со свечей и подлил хозяйке еще вина, а затем, чуть помедлив и Тито, его положение в доме и за столом было несколько двусмысленным, то ли слуга, то ли гость, то ли наследник...
- Значит, вы росли без матери, Антонио? – участливо осведомилась донья Асунсьон.
Говорить об Антонио было куда интереснее, чем о какой-то там незнакомке, приехавшей на плантацию, не важно, была ли она метиской, или нет, красавицей или уродиной.

Есть вещи, которые благородным дамам обсуждать не пристало – эти правила матушка Асунсьон твердо вбила в головы своих дочерей, вместе с молитвами и узорами для вышивания. Гадкие болезни, гадкие женщины – об этом добрые жены не говорят. Дон Херонимо, разумеется, понимал, насколько неуместным будет упоминание имени матери Антонио под этой крышей… Словом, донья Асунсьон, по собственной неосторожности, желая лишь узнать побольше о бастарде супруга, попала в неловкое положение. Ей следовало бы вспыхнуть (или побледнеть), встать и молча уйти, дав понять Тито что этот разговор неуместен. Что, может быть, он и принят в этом доме, упоминаний о его матери и обстоятельств его рождения быть не должно. Должно делать вид, будто Антонио появился из бедра дона Херонимо, как Иаков или Геракл (кто-то из них, донья Асунсьон не была сильна в мифологии). Но она замешкалась. Виной тому были некоторые воспоминания, которые испанка похоронила на самом дне своей памяти и которым не давала воли даже на исповеди. Тайна исповеди, конечно, свята, но и священники тоже люди. Ни к чему, чтобы слухи о ней поползли по Гаване, ей и так приходится быть осмотрительной, рассчитывая каждое слово, каждый свой шаг.

Конечно, она была лучше той, неведомой женщины – красивой женщины, если судить по Тито. Но красоты мало, чтобы удержать мужчину, даже такого, как дон Херонимо… Но она была умнее, раз сумела стать женой. Лучше, умнее, красивее, моложе, но она тоже была содержанкой. И, родись у нее ребенок – чего, к счастью, не произошло – он тоже был бы бастардом.

- Да не разлучит Пречистая Дева мать со своим сыном, - проговорила она, отставляя в сторону бокал с вином – оно внезапно стало горчить. – Надеюсь, вы молитесь за ее здоровье. Сказано ведь, кто почитает отца своего и мать свою…
Там было что-то еще, но донья Асунсьон, признаться, подзабыла, но признаваться в этом было неуместно, поэтому она добавляет первое, что в голову придет:
- Тот попадет в рай.

У донны Розы упоминания об аде и рае получались куда убедительнее, может быть, потому, что старая дева всем своим видом напоминала Цербера, стража адских врат, и одну из фурий, которым положено преследовать грешные души – или, по крайней мере, их близкую родственницу.
Донна Роза не могла уснуть – но вдруг ей пришла в голову мысль, такая простая, что дама села на своей постели, горячей, как котел, под которым черти уже развели костер. Ну конечно! Конечно! Не иначе, бог услышал ее молитвы! Асунсьон, негодная, Антонио, порченная кровь славного рода Эрнандес, под одной кровлей! Федра и Ипполит, Иосиф и жена Потифара витали в ее алькове, указывая путь… Но для этого нужно, чтобы мальчишка остался в Гаване, остался в доме, порох сам собой не вспыхнет, к нему нужно поднести огонь…

- Однако уже поздно, Антонио… Была рада встрече с вами, но я устала – может быть, вы слышали, я вернулась с богомолья. Спокойных вам снов. Я помолюсь за ваши безмятежные ночи.
Кивнув гостю, донья Асунсьон удалилась, оставив после себя в столовой едва заметный аромат розовой воды и благочестия. Мысли ее при этом удивительно совпадали с мыслями донны Розы – вот если бы он мог остаться!

Никакие духи и призраки донью Асунсьон не тревожили – в двадцать лет лишь одно может помешать крепкому сну, это муки любви. Но эта напасть, к счастью, обходила пока стороной испанку, так что к столу она спустилась, радуя взгляд мужа отменным цветом лица и безмятежностью, свидетельствующей о полном довольстве – а какой муж не почувствует себя польщенным, если его молодая и красивая жена счастлива и всем довольна?
- А мы тут как раз беседовали с доньей Розой, - доверительно поведал ей супруг.
- Да, и о чем же? – осведомилась донья Асунсьон занимая свое место за столом – от доньи Розы ждать добра не приходилось.
Старая ведьма, казалось, жила и дышала только для того, чтобы делать мелкие гадости – на крупные не хватало сил, а может, воображения.
- О нашем госте, - сладко улыбнулась невестке донья Роза, и донья Асунсьон внутренне содрогнулась, именно с такой улыбкой эта святоша не реже раза в две-три недели интересовалась у жены брата не понесла ли она. – О Тито. Я сказала дону Херонимо, что уж коли мальчишка теперь его узаконенный сын, то недурно бы было его приодеть, вы согласны, сестрица?

Узаконенный...
Донье Асунсьон понадобилось все ее самообладание, чтобы не доставить удовольствие старой склочнице своим изменившимся лицом. Когда она решила, что дон Херонимо будет ей подходящим мужем, ни о каких сыновьях она, разумеется, не слышала. А услышав (не далее, как вчера вечером), решила, что перед ней просто бастард мужа – ничем не угрожающий ее положению. Но между бастардом и узаконенным сыном примерно такая же разница как между содержанкой и женой. Первых, может быть, и любят, а вот наследство оставляют вторым.
- Вам не о чем волноваться, - заверил ее дон Херонимо, проявив пугающую проницательность, что, к счастью, с ним случалось не слишком часто. – Когда вы подарите мне сына, он займет подобающее ему главное место...
- Ах, скорей бы, - пропела донья Роза. – Да помогут вам в этом все святые, донья Асунсьон.
- Аминь, - отозвалась донья Асунсьон, мысленно посылая на голову «сестрицы», мужа и несть откуда взявшегося Тито все кары небесные.
Антонио был, конечно, хорош собой и взволновал сердечко испанки, но что такое сердечное волнение от жгучих очей бастарда перед печальной возможностью остаться без гроша после смерти дорогого супруга, долгих лет ему жизни?
- Но право же, мой дорогой супруг, все ваши решения всегда превосходны, так что я не вижу причин для волнения. Значит, приодеть? Отличная мысль...

Пока гордый дон Херонимо расписывал дамам свои мысли насчет приема, который можно было бы дать – ничего особенно пышного, только для близких друзей и торговых компаньонов – в столовую спустился и сам Тито, и при виде его смуглой кожи и черных кудрей сердце Асунсьон все же чуть смягчилось.
- Эээ, Тито, - начал почтенный отец, приосанившись. – Я подумал и решил, что тебя стоит представить кое-кому в Гаване. Нескольким влиятельным людям, с которыми я веду дела. Тебе это будет полезно. Так что займись-ка сегодня своим гардеробом, голубчик, я тебе дам адрес моего портного...
- Я помогу Антонио, мой дорогой, - ласково отозвалась Асунсьон. – Вы же не ждете, что он сам разберется в тканях и последних модах, а, кроме того, ему понадобится обувь, перчатки. Да и я хотела заехать к своей портнихе, должно быть, мое новое платье уже готово.
Донья Роза, скупая, как судейский и так же хорошо считающая в уме деньги своего брата, тут же поджала губы. Осознавал это осел-братец, или нет, а молодая женушка обходилась ему в кругленькую сумму.

Отредактировано Асунсьон Домингес (2021-09-30 08:31:19)