Трактир "Сыч и сова"
A charge de revanche. 15 сентября 1629 года.
Сообщений 1 страница 6 из 6
Поделиться22022-01-27 02:58:49
Шевалье Пьер де Комон, когда-то шестой, а ныне третий сын герцога де Ла Форса, очнулся с головной болью такой ужасающей силы, что удивительно было, как она вся помещалась у него в голове. А впрочем, как юноша очень быстро осознал, она там и не помещалась - у него болела еще и левая голень. Нехорошо болела, как-то обманчиво тупо, но попытка пошевельнуть ей окончилась очень плачевно: с его уст сорвался невольный стон, и в этот же миг отвратительно довольный голос произнес:
- Вот он и пришел в себя, герой наш.
Героем шевалье де Комон себя не ощущал, а вот очень скверно - ощущал. Вверху и внизу - в середине все было хорошо. Было - ключевое слово: как только он об этом подумал, так сразу осознал, что в середине все тоже не слава богу, ему надо было…
Полог кровати, до сих пор никак не привлекавший его внимания, внезапно оказался отвратительно зеленым и совершенно незнакомым, и юноша, торопливо оторвав от него взгляд, попытался сосредоточиться на источнике голоса. Это было ошибкой - голова от чересчур резкого движения взорвалась новым приступом ослепительно-белой боли, и с уст шевалье де Комона сорвалось ужасающе детское:
- Ой, мама…
- Ноженька у вас сломана, ваша милость, - с неприличной радостью поведал юноше постепенно проступающий из окружающего его марева лысый толстячок в грязной черной одежде. - Чудненький переломчик, прямо прелесть что такое, вот лечить бы и лечить! Только мы вас лечить не будем, вы у нас полежите недельку-другую-третью, а где третья, там и месяц, и вам покой и здоровье, и мадам Дюбуа - чистая прибыль. Верно, мадам Дюбуа?
Поделиться32022-01-28 13:21:48
- Будет Вам болтать попусту, Пьер, зачем же Вы пугаете нашего гостя? – с этими словами из марева выступила еще одна фигура, на этот раз женская. Темное платье из добротной материи, скромные украшения, аккуратная прическа – встретив подобную даму в доме Господа нашего, вы искренне будете считать ее добропорядочной женой и заботливой матерью, и действительно мадам Дюбуа-старшая была крайне заботлива. Правда, главным предметом ее заботы был ее кошелек, но кто не без греха?
- Молодой господин прямо побледнел весь. Не беспокойтесь, сударь, за лекарем уже послали, - продолжила мадам Дюбуа, ласково дотрагиваясь до лба молодого человека. – Похоже, что у Вас еще и жар…ну ничего, мы о Вас позаботимся. А пока не угодно ли свежего бульону? И немного вина, подкрепится?
Тем временем, повинуясь незримому жесту своей госпожи и не дожидаясь ответа шевалье, толстячок выкатился из комнаты, спеша передать распоряжение мадам Дюбуа на кухню, благо, до кухни было рукой подать. Старая госпожа, как называли мадам Дюбуа-старшую между собой слуги, слыла рачительной хозяйкой, и после смерти сына приобрела домик для заведения по соседству с трактиром, где заправляла ее невестка, убив таким образом двух зайцев – в трактире не сдавались комнаты для дам определенной профессии, а в заведение исправно поступали готовые блюда и вино, и, надо сказать, посетители заведения в большинстве своем не жаловались на качество. А если и жаловались – то жалобы учитывались самым серьезным образом, что, несомненно, снова таки служило основной цели жизни Старой госпожи – улучшению финансового состояния семейства Дюбуа в целом и ее лично в частности.
Некоторое время спустя в двери комнаты, где Старая госпожа продолжала следить за состоянием больного, тихонько постучали. Мадам Дюбуа-старшая на минуту покинула свой пост, выйдя в коридор, и до шевалье через плотно закрытые двери доносились лишь обрывки разговора.
-…не слишком крепкий…подогрели?...приборы…еще воды…лекарь…
Впрочем, беседа не затянулась – двери вновь открылись, и в комнату вошла особа, значительно моложе Старой госпожи, в руках которой блестел уставленный снедью поднос. Поднос этот был тяжелым для ручек Мари-Флёр, однако та не смогла удержаться от одного из главных своих пороков – любопытства. Уж больно ей хотелось поглядеть, что же за герой вчерашнего вечера рискует задержаться в заведении подольше, так что Мари-Флёр предпочла подать бульон и вино лично.
Надо сказать, что Старая госпожа маневр невестки разгадала и строго-настрого ей запретила пускаться с молодым господином в разговоры, поскольку тот болен и нуждается в покое. Мари-Флёр, естественно, пропустила все сказанное мимо ушей, но, войдя в комнату и убедившись, что свекровь не преувеличивает по обыкновению, даже испытала некое подобие жалости к шевалье – и правда, хорош собой, но до чего же бледен!
- Ваш бульон, сударь, - тихонько обратилась она к больному, который, как ей показалось, впал в забытье. Впрочем, что еще делать молодому человеку, оказавшемуся прикованным к постели не по собственному выбору.
Отредактировано Мари-Флёр Дюбуа (2022-01-28 13:37:05)
Поделиться42022-01-29 01:13:58
Незадолго до появления молодой женщины шевалье де Комон, попеременно стеная и чертыхаясь, заполз, наконец, снова под оказавшееся внезапно страшно тяжелым стеганое одеяло и, испустив вздох облегчения, закрыл глаза. Скрипа отворившейся двери, шелеста юбок, звука шагов и даже приятного женского голоса не хватило бы, чтобы побудить его поднять веки, но произнесенное этим голосом волшебное слово, вкупе с достигшим его носа крепким мясным запахом, сотворило чудо, и шевалье де Комон неосторожно приподнялся на одре своих страданий, отчего голова, о которой он только начал забывать, вновь напомнила о себе.
- Ох!
Нет, не живое воспоминание о том, как он, поспорив со случайным собутыльником в веселом доме, вздумал спуститься с галереи второго этажа без лестницы, вырвало у него этот стон сокрушенного в последней битве Антея. И не унизительная память об угле стола, в соприкосновение с которым пришла его голова, когда он, не осознавая еще, что встреча головы с лавкой может закончиться потрясением как для первой, так и для последней. И даже выпитое им вино еще не спешило напомнить о себе - это ему еще предстояло. Нет, к чести шевалье де Комона не простая телесная слабость и не запоздалая мудрость исторгли из него этот знак слабости, но одни только душевные муки.
Злые языки добавили бы, что третий сын герцога де Ла Форса и вовсе не способен к умственной работе и лишь полученный им удар пробудил его мозг к некому подобию деятельности. Но эти языки не знали бы, что маршал де Ла Форс настолько доверял своему непутевому младшему брату, что накануне дал ему поручение, требовавшее и ума, и сосредоточенности! И вот - он его провалил!
Беспощадная память неумолимо нарисовала перед юношей каждую безжалостную подробность - и стол, на который он не свалился, и кожаную папку на нем, и спину - о, омерзительную, ужасную, ненавистную спину, заслонившую от него эту папку за мгновение до того, как он, бросаясь за своей драгоценной собственностью, потерял равновесие.
На молодую женщину с подносом шевалье де Комон уставился оттого как на ангела Господня и только-только открыл рот, дабы потребовать немедленного возвращения утерянной папки, как новая мысль, еще одно несомненно благотворное последствие падения, осенила его, вынудив поправиться на полуслове.
- Пап… то есть мама! - яркий румянец окрасил его щеки. - То есть… Алтарь Господень! Как вы прекрасны, мадам!
По-видимому, маршал не слишком ошибся в брате.
Отредактировано Провидение (2022-01-29 01:15:31)
Поделиться52022-02-12 14:12:12
Восхищение красотой, даже ежели таковой у женщины не больше, чем совести у дам определенной профессии, занятых одурманиванием богатенького простофили с намереньем облегчить его состояние до последнего су, всегда льстит и заранее располагает к собеседнику.
Однако в случае с Мари-Флёр все было не так просто – восхищенными вздохами, да еще от благородных особ, мадам Дюбуа было не пронять еще с той знаменательной встречи с господином гвардейцем, приведшей к существенным изменениям в ее жизни. Урок, что преподал ей вышеупомянутый господин, гореть ему в адском огне!, усвоился надежно, так что к вздохам и охам Мари-Флёр относилась с известной долей скепсиса. Да и за показным восхищением обычно следовала просьба о том, о сём, и это то да сё далеко не всегда было на руку мадам Дюбуа-младшей.
В случае же конкретно этого молодого человека, произнесенные слова не соответствовали выражению его лица, лишь подтверждая утвердившееся с некоторых пор мнение госпожи Дюбуа-младшей о мужчинах вообще, и о посетителях заведения в частности. Им бы только шутки шутить!
Впрочем, мысли свои Мари-Флёр держала при себе и даже решила подыграть молодому человеку, уж коль подвернулась такая возможность. Скромно опустив глаза долу, мадам Дюбуа-младшая негромко ответила юноше:
- Полно Вам шутить, сударь. Давайте-ка я поправлю Вам подушки и ешьте бульон, пока он не остыл.
После чего Мари-Флер пристроила поднос со всем его содержимым на небольшой комод, стоявший у стены, сдвинув в сторону валявшиеся в беспорядке на нем вещи, и без особой спешки принялась поправлять постель больного, начав со складок полога. Этот нехитрый маневр позволил ей повнимательнее присмотреться к молодому человеку, да и себя показать, что уж греха таить.
К вящему сожалению, ничего этакого, что можно было бы потом всласть обсудить со свекровью, Мари-Флёр не углядела. Да и от полога поднялась изрядная куча пыли, отчего мадам Дюбуа едва не расчихалась на всю комнату. Эта паршивка Аннетта, в чьи обязанности входила уборка комнат, опять поленилась сделать все как положено, и чуть было не испортила всю картину.
Поспешно оставив полог в покое, Мари-Флер передвинула одну-две подушки, после чего аккуратно поставила поднос на стеганное одеяло перед шевалье и негромко сказала:
- Ешьте…доктор скоро придет, - собственно повода задерживаться у постели шевалье формально уже не было, но Мари все медлила, то ли рассчитывая на продолжения обмена любезностями, то ли на то, что молодой человек сразу выскажет просьбу, каковая у него, скорее всего имелась. Иначе к чему это все было-то?
Отредактировано Мари-Флёр Дюбуа (2022-02-12 14:27:14)
Поделиться62022-02-17 02:50:32
Шевалье де Комон, хранимый родительской заботой, до сих пор имел весьма слабое представление о свойствах и качествах, необходимых для успеха при дворе, но тем не менее, несмотря на все чинимые ему препоны, в свои восемнадцать с половиной успел познакомиться с греховными сторонами парижской жизни. И хотя знакомство это было покамест лишь шапочным и в беседах с пастором он не исповедался тому ни в чем более серьезном чем посещение веселых домов и азартное сопереживание чужой игре, набравшегося таким образом опыта ему хватило, чтобы не настаивать - помогавшая ему молодая женщина была одета, с одной стороны, слишком скромно, а с другой - слишком прилично, чтобы быть одной из тех нахальных Аспазий и Фрин, чарам которых ему так и не довелось поддаться накануне. Незнакомка, кто бы она ни была, на гулящую девку не походила, и юноша, смутившись сперва от ее мягкого упрека, затем почувствовал себя неожиданно спокойнее и к тому времени, как она поставила перед ним миску с бульоном, начинал видеть в ней союзницу.
- Мадам… простите, но я не знаю вашего имени… - нога, как ни странно, не болела, и шевалье де Комон начал надеяться, что толстячок в черном наврал или ошибся. - А где… то есть… когда я пришел… - он облизнул губы, но решил, что можно не уточнять, куда именно, - у меня была такая… папка. Кожаная, коричневая. С тесемочками… ну, с черными такими тесемочками. И тиснением. Можно мне ее обратно? А доктора не надо, мне хирурга хватит. И… и где я?
Папка это было самое главное, но и то, где он находился, тоже. Надо было сообщить отцу или брату. Хорошо хоть, они в Париже - если бы надо было сообщать матери… Святый Боже, если матушка узнает, что он был в веселом доме!.. Ох, да тут и слуги будут болтать, в веселый дом даже лакея не вызовешь, разговоров потом будет - по всему дому! Приказать перенести себя… А еще надо было отвертеться от доктора, их братии лишь бы клистир прописать или кровопускание. Никаких врачей - даже если это правда перелом, что тут делать врачу?..
Где-то, скрытый этим потоком лихорадочных мыслей, отчаянно бултыхался страх - в первый раз в жизни Пьер что-то решал сам. И ведь не один же он сюда пришел!..