- Ну, говори, коли есть. - Сантьяго, сидевший, прислонившись к стене и опустив предплечье на поднятое колено не потрудился даже позу переменить. Все тело, натруженное тяжёлой работой неимоверно ныло, и двигаться лишний раз не хотелось.
- Что, вот прямо здесь говорить? - Хосе неприятственно зыркнул в сторону Родриго.
- Ну да. - спокойно отозвался Сантьяго, будто и не видел. - А ты видишь какие-то более удобные места для беседы?
Хосе снова зыркнул на юношу, но не говорить же во всеуслышание что не хотел говорить именно при нем. Сантьяго, впрочем, это прекрасно понимал, но кто ему мешал прикинуться слепым?
Хосе пробурчал что-то невнятное, сплюнул в сторону, и недружелюбно насупился.
- Нарушаешь правила, новенький. Что, тоже особенный?
- Прости?
- Что "прости" . Вроде как давно уже в бараке, должен бы со всеми быть на равных, ан нет, все по углам отсиживаешь, ни с кем кроме мальчишки не общаешься толком. Что - тоже особенный? Сын гранда, а может сразу принца или короля?
- Господа Бога. - отозвался Сантьяго не повышая голоса. - Как и все мы его дети, вон,дон Педро не даст соврать, а у тебя разве есть возражения?
От неожиданности Хосе запнулся, будто с разбегу налетел на невидимую стену. А Сантьяго поинтересовался
- Так в чем же дело? С чего вдруг тебя побеспокоил мой круг общения?
- С того! - рявкнул Хосе начиная злиться, потому что разговор затеянный для устрашения новенького повелся как-то не так,  а на него со смотрели , да и слушали немало глаз и ушей. Причем в чём именно было "не так" он понять не мог и оттого злился
- Нету среди нас особенных. Не должно быть. Должны быть все со всеми, а кто в стороне - тот не с нами, тот - другой, вот как этот,  и с тем уже совсем другой разговор!
- Другой - это какой? Хосе, ты чего -то непоследователен. Если я не общаюсь лично с тобой и твоим малым кружком,это означает лишь то, что мне неинтересно поддерживать общение именно с вами. Причем же тут все остальные?
Широкое лицо Хосе начало медленно багроветь.
- Это чем тебе не угодил я и мои люди?
- О, "мои люди" - протянул Сантьяго, откидывая голову затылком к стене и глядя на здоровяка снизу вверх с едва уловимой саркастической улыбкой. - Сильные слова. Но понимаешь ли, мне вы в качестве собеседников не подходите, просто потому, что с вами не получится говорить на интересные мне темы.
- Какие такие темы? - прорычал Хосе, окончательно сбитый строку, и только что начавший что-то смутно подозревать.
- О царствии небесном. - с самым невинным видом отозвался Сантьяго - И о девушках. А, поскольку ни одна из этих тем не имеет отношения к вашей милой компании, поэтому я не собираюсь утруждать вас своим обществом. Это было бы  жестоко, право.
Круглые глаза Хосе раскрылись ещё больше, смуглое лицо побурело, он резко наклонился вниз, намереваясь сцапать Сантьяго за ворот, но в этот момент лязгнули засовы и в камеру сопровождаемые двумя охранниками вошли три раба с ведрами.
Сантьяго, впрочем, не двинулся с места, напротив, ожидал рывка, и знал, что сделает, но ничего не вышло. Хосе, оглянувшись на вошедших, грязно выбранился, сплюнул, и пошел к кучке своих, сидевших в другом конце комнаты. Сантьяго не стал провожать его взглядом, но пихнул  спавшего рядом дона Педро локтем в костлявый бок, и затормошил Родриго, который, казалось, тоже задремал.
- Просыпайтесь! Ужинать пора

- Интересное? - Сантьяго поглядел на товарища с недоумением, не переставая работать ложкой - Вы о чем? Что может быть интересного в том, чтобы набить кому-нибудь физиономию, и попутно получить в свою? У нас, кажется и на каменоломне довольно физической работы, чтобы радоваться ее внеочередному появлению, вместо здорового сна.  Хотя-я можем добавить интереса и сами. - он поглядел на сосредоточенно жующие физиономии, и поинтересовался - Господа, ставки сделать не желаете?
- Какие, к черту ставки? - буркнул сидевший напротив низенький крепыш с громадным шрамом на лысине.
- Ну, скажем на то, на какой именно секунде Хосе отправится жрать солому? - Сантьяго был уверен, что окружающим не требуется объяснять, о чем именно он говорит. Подвал был невелик, и хоть беседовали они вполголоса - ближайшие наверняка все слышали, а кто не слышал, так тем уже наверняка рассказали. Развлечений у них было немного и любая сплетня распространялась быстрее, чем зловоние от чьих-то испущенных газов. - Ставлю на двадцатую, кто меньше?
- Ищи дураков. - буркнул все тот же крепыш, зато его сосед поглядел на Сантьяго с любопытством.
- А что ставить будем?
- Ну допустим дневную норму на работе? Проиграю - отработаю за тебя скажем, четверть нормы.
- Треть! - азартно подался вперед тот, едва не расплескав остатки своей баланды - Тридцать!
- Пятнадцать - едко вставил сидевший сбоку от Сантьяго длинный, тощий, дочерна загорелый метис по прозвищу "Гато", прозванный так за свое сходство с подзаборным котом.
- Да чушь! - возмутился крепыш. - Ты дурак, Гато? Кто ж сможет уделать Хосе за пятнадцать секунд!
- А если двое? - отпарировал Сантьяго, откладывая ложку, и допивая остатки прямо из миски. - Я ведь не упоминал, что дело нужно сделать непременно в одиночку.
Крепыш задумался. Почесал за ухом черенком ложки, обводя взглядом всех сидевших в кружке около ведра, и наконец выпалил. 
- Тогда... тогда десять. И если выиграю я - вы всю мою норму дневную меж собой поделите.
- Идет. - Сантьяго "неловко"  повернулся. Миска, положенная на пол рядом с коленом, сделала "крак" и разломилась на несколько крупных осколков. - Ах ты ж черт, какая неловкость. - протянул огорченно, и уже не таясь спрятал в штаны ложку.
На секунду повисла тишина, затем Гато расхохотался, а его смех подхватили и остальные. Шесть рук потянувшись за осколками разобрали их во мгновение ока.
Расползлись после ужина быстро. Сон был сокровищем не меньшим, чем еда или вода. Задержался только Гато. Ухмыльнувшись он поинтересовался.
- Монтеро, ты дурак, или слишком умный?
- И то и другое - хмыкнул тот в тон, и метис ушел, любовно потирая  руках крупный тругольный осколок.
Сантьяго же растянулся на своей лежанке, и впервые за вечер повернулся к Родриго. Он намеренно не делал этого раньше, и за ужином болтал со всеми вокруг, только не с ним. Юношу, за его независимый нрав, и, что ни говори, особое положение, не слишком-то любили. Это не удивляло, Родриго даже в тюрьме говорил языком дворянина. Да и то, что тот, находясь тут уже почти полтора года, все еще держался поодаль от остальных и не сколотил себе группировки, способной пресечь шалости Хосе и прижать его к ногтю, вместо того, чтобы мириться с его негласным лидерством - уже говорило о том, что не сошелся "сынок гранда" с плебеями, простыми моряками, которых тут было большинство. Поэтому не хотел Сантьяго рисковать и демонстрировать, что вмешаться зовет не только за себя. Могли найтись такие, которые только рады будут посидеть в сторонке да полюбоваться на то как "грандовскому сыночку" начистят его дворянскую физиономию. Зато оторваться на Хосе и его сотоварищах, подспудно наверняка уже давно хотели многие. Ну и перспектива облегчения дневной нормы тоже была пряником.
- Ну что, давайте спать. Если у Хосе есть в голове хоть что-то напоминающее мозг, он заснет сном праведника. Ну а если нет - нам все равно не помешает поспать хоть часок.

Сантьяго только и успел, что возвести глаза к потолку. Низкому и закопченному, с громадной трещиной отходящей от одного из углов окошка-отдушины. А больше не успел ничего. Даже подумать о том - зачем его юный приятель с такой упорной настойчивостью вечно напрашивается на побои. И с конвоирами и с сокамерниками, и на работах. Ведь был же шанс дать Хосе и его приятелям время подумать и передумать. Что это - какой-то непостижимый для него, Сантьяго, героизм, безрассудство, или нечто иное? Сантьяго и сам был горяч не в меру, но все-таки понимал, что целенаправленно напрашиваться на драку - первый способ в ней проиграть. Принцип "если драка неизбежна бей первым" - широко распространен, но стопроцентно ошибочен. Начиная драку первым получаешь инициативу, зато демонстрируешь сопернику свои намерения и возможности. А значит - проигрываешь толком не начав.
Если конечно соперник не полный идиот.
И тот, кого взялся зачем-то провоцировать Родриго идиотом не был. Звон наматываемой на руку цепи отчетливо дал ему понять - что именно юноша намерен использовать в драке. И когда лавина стронулась - собеседник Родриго совершенно не попытался легкомысленно лезть под удар опутанных цепью рук. Он просто швырнул в голову парня ведро для нечистот, слава Богу, пока еще не успевшее обзавестись содержимым, после того как его опорожнили во время кормежки. И хотя тот все-таки успел подставить руки, отбросить ведро в сторону и избежать удара - драгоценные секунды были упущены, и отовсюду, казалось из каждого угла возникли тени. Совершенно бесшумно, почти полустертые в тесной темноте, и отнюдь не собиравшиеся деликатно нападать по одному.
Сантьяго не собирался проверять - как долго истощенный полуторагодовым пленом восемнадцатилетний юноша, измученный постоянными истязаниями и скудной едой сможет противостоять хоть одному из дюжих мужиков, проводящих все свои дни в тяжелой физической работе на свежем воздухе и на удвоенном пайке. Хоть и разозлился в этот момент на Родриго сверх меры, а все равно - не собирался. Еще не вставая врезал одной из теней ногой по колену, еще успел вскочить, выхватывая из-под рубахи запрятанный осколок и зажимая его в кулаке, а потом началась форменная свалка.
В едва-едва рассеиваемом скудным огоньком лампадки мраке он не различал лиц. Не различал и голосов, потому что начавшись с сосредоточенного пыхтения свалка вскоре огласилась разноголосьем уханья, ыханья, стонов, ругани и рычания, в котором было невозможно различить одного от другого. Лишь лица тех, кто оказывался совсем рядом он еще хоть как-то узнавал. А так - кто его знает, где тут свои, где чужие. Кто только что врезал кулаком в живот так, что дыхание вышибло, казалось, через все отверстия, кому сам полоснул поперек морды острым краем черепка, да так, что аж пальцами почувствовал рваное чвяканье. Хорошо еще звон цепи говорил о том - где в этой свалке Родриго, и это спасало по крайней мере от того, чтобы не накинуться сослепу друг на друга. Но вот как минимум один из союзников, ввязавшихся таки в драку, перепутал цель - жгучая боль с которой чей-то осколок вспорол рубаху и кожу на спине явно свидетельствовала о том, что получил он этот удар точно от кого-то из своих. Где-то в противоположной стороне тоже шла возня и оттуда, перекрывая утробный рычаще-урчаще-хрипящий шум свалки раздался долгий, хрипящий, захлебывающийся стон, и неожиданно высокий, режущий уши, смех, в котором Сантьяго к своему изумлению узнал неприятный ломкий голос Гато.
Все смешалось, все гудело, будто мозг в голове стал неожиданно каким-то очень большим и давил изнутри на череп и грозя взорвать его изнутри. Все тело немело, ныло за ушами, после того, как, упав после чьего-то удара Сантьяго нащупал перед самым лицом чью-то босую ногу и до боли в зубах впился в нее, как собака, тяжело пульсировала и тряслась левая рука, пальцев на которой он не чувствовал, но разум уже ни в чем не принимал участия. Тело само крутилось и извивалось в свалке, раздавая тычки и удары направо и налево, руками и ногами, и получая такие же отовсюду. Лицо налилось горячей тяжестью, в темноте плыли алые пятна, все перестало существовать кроме этой горячей, напоенной смрадом пота, лука и крови темноты. Снова зловонная солома под щекой, какая-то прохладная гладкость под рукой. Схватить, вскочить, ударить... кажется это было все то же ведро которое с размаху надел кому-то на голову. Осколок давно вывалился заскользив в крови не то своей не то чужой, мозг пух, пух, и череп вот сейчас разлетится осколками будто внутрь заложили бомбу...
Свет резанул по глазам, осветив перекошенную от злобы, окровавленную физиономию Хосе прямо перед собственным лицом, гортанные крики разорвали утробный рык свалки. Уже в полном отсутствии разума, на одних только животных инстинктах рвать, рвать, рвать Сантьяго еще успел рвануться к нему, обнаружил, что не может двигаться - потому что кто-то держал сзади, и казалось, что у него больше нет рук, ухнул от удара под дых, сгибаясь пополам, еще успел лягнуть вбок, изо всех сил впечатывая босую ступню в коленную чашечку того, кто держал его слева, уже совершенно бессознательным рывком кинулся всем телом вперед, повалившись на Хосе, опрокидывая его и упав сверху, еще успел по-звериному впиться зубами в горло, а потом.
А потом не стало ничего.
Влетевшие на шум свалки стражники с факелами и палками, в момент разогнали драчунов, щедро раздавая удары направо и налево. Кто успел вовремя сориентироваться и отползти к стенке, скорчиться под ней закрывая голову руками - тому повезло. Остальных же разгоняли, безжалостно лупя по головам, спинам, животам  и ягодицам, так, что ярко осветившийся всполохами полудюжины плящущих огней подвал, ставший еще более смрадным чем был, через минуту представлял собой зрелище, в котором лишь несколько человек корчились у стен, укрываясь от света и ударов, а остальные - ползали или неподвижно лежали на переворошенной соломе в лужах нечистот и брызгах крови.
Дико ругаясь , стражники принялись за ноги выволакивать и неподвижные и стонущие тела наружу, во двор.
Рабам надлежало указать, где их место. Наказать и за драку, надолго лишившую каменоломню большей части рабочей силы, и за гвалт, нарушивший покой стражников. И вообще - за драку как таковую. Рабам не пристало драться, как не пристало драться никакому скоту. И если какого-нибудь особо драчливого барана просто выволокли бы из овчарни и привязали бы во дворе за рога, то людей следовало проучить получше. Ведь считается, что люди, в отличие от баранов, воспринимают и понимают больше. Им и причиталось больше. Вначале - отливание водой до прихода в сознание.
Потом фалака.
Потом... а потом - утром будет видно. Быть может плети на потеху толпе, быть может колодки на рыночной площади, а может и то и другое. Как фантазия ляжет

Саньтяго всегда подозревал, что живуч до неприличия. Мог бы, между прочим, проваляться в отключке и подольше, да какое там. Всего пары ведер тепловатой, дурно пахнущей воды понадобилось, чтобы вновь включился отвратительный мир вокруг. С едкой вонью пота, чеснока и нечистот, с разъедающим слезящиеся глаза коптящим дымом факелов, с визгливыми, режущими слух голосами стражи и надсадными воплями собратьев по несчастью.
И с болью.
Наказание полагалось всем, участвовавшим в драке, то есть всем, на чьих телах обозначились хоть какие-то повреждения, и работы у стражников оказалось невпроворот. Вместо заслуженного отдыха, разумеется. Как и следует ожидать, особого милосердия это им не прибавило, а вот злости на них, на сволочей этаких, устроивших ни с того ни с сего свалку и нарушивших их покой, было хоть отбавляй. А учитывая, что большинство заключенных, остававшихся еще в сознании, пока их выволакивали из подвала, выли и орали на все голоса, указывая друг на друга как на зачинщиков и громко вопя о своей неповинности - то от этой шумовой атаки стража и вовсе зверела.
- Заткнись. Заткнись. Заткнись!
Визгливый приказ сопровождал каждый удар палки по тем, кто еще хоть как-то пытался шевелиться, объяснять или оправдываться. Несмотря на свою нелогичность - избивать, чтобы заставить избиваемого молчать - метод, как ни странно, работал, разномастные крики в стиле "Это не я, я не при чем, это все они виноваты, я не виноват, не трогайте, не надо! - прекратился. Точнее - прекратились их попытки на осмысленность.
И стали бессвязными.
Конечно, какая уж там связность.
Если под фалакой, намертво зажавшей поднятые над телом щиколотки, в ряд уложенных тел, под молчаливыми ударами тяжелой палки, сопровождаемыми мерным уханьем экзекутора, лупившим по пяткам с невозмутимостью дровосека, Сантьяго глухо рычал и кусал губы, то, когда не доверяя распухшим от ударов ногам его,  вместе с Гато, и каким-то бледным, рыхлым, похожим на сырную лепешку типом из приятелей Хосе, как трех фазанов подвесили за связанные руки на крюки под потемневшей от долгого и интенсивного использования перекладиной, и принялись мерно и трудолюбиво выбивать дурь кизиловыми прутами - тут уже вся связность потерялась. Как и способность думать. Как вообще все.
Остался только пот, заливавший глаза несмотря на довольно прохладный предрассветный воздух, кусавший мокрое обнаженное тело как сотня комаров. Осталась жгучая боль, полосовавшая спину, плечи и бока. Остался вой рвущийся из горла при каждом ударе. Вой, который только каким-то совершенно подсознательным упрямтсвом, ярой злобой, ненавистью сильнее всех палок мира, превращался в дикий рев самых грязных ругательств на всех известных ему языках. Сантьяго не видел что там происходит с остальными, на какой из перекладин висит Родриго, что стало с Хосе, и удалось ли прокусить ему горло хоть скольконибудь глубоко. Был только красный туман, и раздиравшая горло громогласная, до хрипа, брань, помогавшая выплескивать боль.
Помогло. Во всяком случае, когда их спихнули с перекладины на землю, а потом, окатив несколькими ведрами воды заставили подняться на распухшие, малиновые от побоев, начинавшие синеть, ноги, и связав попарно погнали под ударами палок куда-то - то умудрялся даже не упасть ни разу, хотя когда Гато, который плелся в связке впереди, вдруг повалился ничком - то потянул за собой и его.
Алый туман становился все гуще и гуще. Хорошо, когда не пытаешься осознавать происходящее.
Хорошо, когда в голове стучит так, что не разберешь - собственный ли это мозг пытается выбраться наружу, или просто стучит по изогнутому боку колодки деревянный молоток. Когда не разберешь, что душит - собственная ли злость, рвота ли желчью или колодка, зажимающая шею и кисти рук в подобие грушевой дольки.
Хорошо, когда можно снова провалиться в беспамятство.
Да только он не проваливался. Мало того, мелкие, кусачие камешки, и мухи, начинавшие слетаться на запекавшуюся на свежих рубцах кровь, не дали бы.
Туман рассеивался. Алая боль и черное безумие рассеивались светом солнца, которое уже взошло и начало подниматься. Становилось из розового ослепительно белым.
Безжалостным.
Жгучим.
Как жажда. Как разбитые, запекшиеся губы. Как окончательно прояснившееся сознание.
Как невероятная смесь пряных и острых запахов. Как стук телег по мостовой. Как крикливые голоса мимоидущих покупателей...Толпящихся, визгливо хохочущих детей. Как такие же изуродованные кровавой коркой как его собственное - лица таких же наказанных рядом.
Неузнаваемые.
Собственно и этого вот, рядом, тоже мог бы не узнать, если бы не цепь. Еще бы заковать в колодки того, кто и без того в браслетах - вещь непростая. Родриго. Ну, хвала господу, хоть живой. Хотя... хвала ли? Двоякий вопрос.
- Живой? - только и сумел прокаркать Сантьяго сквозь пересохшее горло, и не был уверен, что товарищ по заключению сумеет его расслышать.

Жив- ну и хорошо. Хотя сейчас, с изодранной до мяса спиной, распухшими, посиневшими ступнями, перспективой провести невесть сколько времени в колодках, и невесть когда все это может прекратиться - понятие "хорошо" к жизни применялось как-то со скрипом. В могиле-то уж наверное прохладнее. И не больно, и пить не хочется. Блаженство!
Пить.
О да, пить хотелось. И если поначалу едкая слюна заполнявшая рот вкусом рвоты и желчи просто жгла язык, то спустя два часа, когда солнце поднялось еще выше - пропала и она, и тогда стало совсем паршиво.
На базарной площади всегда было людно и шумно. Кричали торговцы, нахваливая свои товар и зазывая покупателей, кричали покупатели, торгуясь и сбивая цену, кричали визгливые женщины, обзывая торговцев и неповоротливых носильщиков, кричали дети, требуя сладостей или милостыни, кричали ослы, по-видимому тоже чем-то недовольные. Остро пахло специями и благовониями, восхитительный запах кофе мешался с пряным навозным духом - обычная мешанина запахов базара. В этом была, конечно, своя прелесть, свой уникальный колорит, почти волшебство, которое очаровывало чужеземцев.
Но вот только не избитых узников-рабов, закованных в колодки и оставленных сидеть на солнцепеке, без капли воды.
Да еще и в окружении туч мух, и прочих летучих тварей, которые слетались на кровавые корки на свежих рубцах, и доводили до безумия своим жужжанием, отвратительным ощущением ползающих лапок и жгучими укусами.
Но хуже всего была жажда.
Солнце не добралось еще даже до полудня, а голова уже наливалась тяжелой пульсирующей болью, в пересохшем рту не осталось ни капли слюны и губы стали трескаться, как земля в пустыне. А еще стало саднить, а потом и раздирающе болеть горло.
Притом что совсем рядом, всего в десятке шагов, из выбеленного солнцем узкого "клюва" выступающего в резном орнаменте каменной стены, тонкой искрящейся на солнце струйкой текла вода.
Настоящая вода. Чистая. Холодная. Восхитительно мокрая. Самая всамделишная вода.
Самая обычная вода, и самый обычный общественный источник, из которого щедро набирали кувшины и продавцы, и погонщики мулов, и приходившие с кувшинами женщины. Вода, стекавшая в каменную чашу, из которой вот прямо сейчас с наслаждением лакал ее побитый паршой пегий пес с обкорнанным под корень левым ухом и засохшими комьями грязи, прилипшими к шерсти на тощем брюхе.
Вода.
Там была вода. А здесь... здесь была едкая горечь, боль и осточертевшая уже солонина крови.
Есть отчего сойти с ума.
Надо отдать должное туркам. Чертовски предприимчивый народ. Инквизиция в Испании применяла такие сложные и тяжелые в изготовлении механизмы, заплечных дел мастера по всей Европе, пользовались тяжелым железом и массивным деревом, даже те же самые колодки изготовляли массивные, в которые можно было засадить человека только на том месте где эта колодка поставлена... А тут... такие банальные, ничего не стоящие действия. Всего-то кизиловый прут, изогнутый кусок дерева на шею, жара, солнышко и жажда.
Достаточно чтобы довести до безумия.
Боль можно терпеть. От нее можно орать, можно поносить мучителей. От нее, на худой конец, так просто и быстро можно потерять сознание. От нее можно даже относительно нетрудно умереть.
А вот от пытки жарой и жаждой... Да... от нее тоже можно умереть. Но очень. Очень. Оооочень медленно.
И даже потерять сознание - далеко не так просто как хотелось бы.

К полудню, когда даже камни вокруг раскалились так, что, казалось, разбей на них яйцо - и оно немедленно зажарится - в отупевшей голове Сантьяго уже не осталось мыслей. Казалось, горячая тяжелая боль сочится уже из ушей и из глаз. И каждый выдох раздирает горящее горло и растрескавшиеся губы. Перед глазами плыло красное. Не чувствовалась боль даже в изодранной спине, которой все-таки пришлось прислониться к стене, чтобы не съехать набок, на булыжники. Кисти рук, зажатые в колодку, тоже уже почти ничего не чувствовали. Если бы он еще мог молиться - он бы молился о том, чтобы все побыстрее закончилось. Любой ценой. Хоть от жгучего солнца. Хоть от жажды. Хоть от чего-нибудь. Просто потерять сознание, хотя бы, господи, ну чего тебе стоит? Ну сколько же можно!

Но у господа, повидимому были и другие, более неотложные дела.
И кучка избитых, закованных в деревянные колодки, изодранных рабов, с растрескавшимися губами, изодранными спинами в свежих рубцах на которых запекалась кровь и ползали довольные мухи, с распухшими лицами и посиневшими стопами - кто сидел, кто уже лежал скрючившись под безжалостным солнцем в окружении снующей толпы, восхитительной смеси пряных запахов и разноголосой сумятицы обычного базарного дня.

Если бы Монтеро был способен еще чего-то осмысленно ожидать, он бы ожидал чего угодно, но только не появления в ярко мельтешащей толпе хоть одного сочувствующего лица. Но - увидел, и это казалось чудом настолько, что он решил, что бредит. И думал так, пока этот самый "бред" не поднес к его лицу кувшин с водой, и... Аж скулы свело от блаженства и сжалось в животе. Свои несколько глотков Сантьяго цедил чуть ли не по капле, удерживая воду во рту до тех пор пока она не становилась почти горячей, и лишь после этого проглатывал, прикрыв от наслаждения глаза, зато очень внимательно навострив уши. Этот паренек - еще совсем мальчишка, а уже без руки, европеец, раб, как и все они, зато рядом был совсем крошечный пацан, и этот - точно не был ни европейцем ни рабом.
- Бла... бла-го-да-рю.....
Хрипло, едва разборчиво поблагодарив юношу, тем временем внимательно его разглядывая, Сантьяго убедился в первой мысли. Европеец, раб, и явно - нянька при малыше из какой-то не бедной семье.
Воистину Господь все-таки иногда посматривает на землю. Иначе, какое чудо принесло его сюда, и, мало того, судя по услышанному - этот юноша был неплохо знаком с Родриго! Вот это везение! Тот даже назвал его по имени. Хуан?
Нда. На Хуана мальчик был похож не больше, чем сам Сантьяго на Эльрика Рыжебородого. Белокожий, белобрысый, голубоглазый, он смахивал скорее на скандинава или британца, но, какое это могло иметь значение? Сейчас, здесь!
А значение имело то, что маленький негодник явно был недоволен тем, что его нянька остановился 
И этот самый опекаемый дитенок, похоже собирался заныть уже в полный голос. Еще чего не хватало! Первый, черт возьми, случай, поговорить с кем-то с воли. С кем-то кого можно было попросить о помощи. И если этот мальчишка расхнычется и заставит паренька уйти - шанс будет упущен! А если тот задержится рядом с ними подольше, то мелкий карапуз сможет нажаловаться на него родителям, и тогда у паренька будут неприятности!
И тут его осенило.
- Да примет Аллах твою доброту, добрый юноша. - прохрипел он по-османски, обращаясь к светловолосому, а потом поглядел на малыша, и стараясь говорить так, чтобы и малец его услышал. - Позволь мальчику тоже совершить садака, и самому напоить остальных. Всевышний наградит ребенка за доброту. - и совсем тихо добавил по-испански. 
- Во имя Бога, парень, пожалуйста, нам надо удрать отсюда. Можешь помочь?

Сантьяго едва не выругался. Черт, это ведь было ожидаемо, ну, спрашивается, было задавать такой вопрос - ребенку! Только от полной безысходности, и от того, что Родриго заговорил с мальчиком как со старым знакомым. А главное - от того, что не побоялся, и подошёл дать воды. Единственный, из всего люда, толпившегося на базаре, хотя, между прочим, реально захотеть совершить садака могли бы многие. Немудрено, что мальчик перепугался.
Но через секунду он выругал себя ещё крепче, и на этот раз вслух. Черт, ну кто бы думал, что его едва слышный голос в шуме гомонящей толпы расслышит кто-то посторонний? Но вот взглянув на этого постороннего, он едко прищурился. Неееет, это был не осман. И не европеец. Чудны, однако, дела твои Господи.
С такими любителями подслушивать следовало держать ухо востро. Однако и посылать сразу подальше, как на то чесался язык, он почему-то не стал. Иди знай, что он сделает тогда, если, будучи послан, поймет что подслушал действительно что-то важное, и пойдет к стражникам? А доверяться первому встречному без проверки - нет таких идиотов.
- Двое пленников сбежали этой ночью, когда была большая драка. Их пока не хватились. - медленно процедил он, не спуская взгляда с обладателя красной куртки. - Интересно, где они сейчас. Вот и спрашивал, где бы эти двое могли решить укрыться, пока их будут искать. А тебе-то что?
Вот и проверка. Если побежит стучать на этих самых мифических беглецов - им с Родриго ничего не грозит.Если окажет ложное сочувствие и "постарается помочь" и наведёт на мнимое укрытие стражу - тоже поймают лишь воздух. А если... Если... Нет, дальше он додумывать не хотел. Утопающему и пена морская деревяшкой кажется

Отредактировано Сантьяго Монтеро (2023-03-29 20:48:08)