Если бы они оба могли заглянуть в будущее и узреть, какой город суждено построить господину Левассеру, и каковы будут его жители, стоило было бы только посмеяться над тем, сколь причудливо время видоизменяет наши мечты. Но даром предвидения простые смертные не обладают. Если кто-то заявит вам иное, крепче держитесь за кошелек и бегите прочь от шарлатана.
- Да, конечно. При случае, - пообещал Франсуа, про себя отметив, что даже с Господом у юной графини де Люз отношения своеобразные, не такие, как у прочих. – В Писании сказано, что Бог создал нас по своему образу и подобию. Но не объясняется, отчего мы так легко грешим и подвержены всевозможным искушениям. Как знать, может путь познания добра и зла не в том, чтобы поверить на слово, а в том, чтобы пройти его от и до, прочувствовав все на своей шкуре… Прошу прощения, это ересь даже для протестанта.
Носилки покачнулись и медленно опустились вниз. Вот они и на месте.
Левассер выбрался из портшеза первым, опираясь на руку носильщика. Пока тот помогал графине, Бержуан принялся молотить кулаком в калитку. Наконец, душераздирающий скрип давно не смазных петель соединил два мира: суетный и грешный с умиротворенным монашеским.
«Ох уж эти невесты Христовы, - мелькнуло у Левассера. – Петли надо смазывать!»
- Только женщины могут войти, - предупредила монахиня. – Следуйте за мной.

- Это матушка Маргарита, - вместо самой настоятельницы ответила монахиня, что привела гостей в келью матери-настоятельницы. То есть не в келью, конечно, скорее в просторный кабинет с большим арочным окном, глядя на глубокий проем которого Левассер легко оценил внушительную толщину старых монастырских стен. Сама настоятельница был под стать этим стенам: слишком много серого.  Будучи родом из знатной семьи де Вильмонте, эта немолодая уже сухопарая женщина управляла обителью последние пятнадцать лет. Кто знает, сама ли она выбрала свою стезю, или, как часто бывает, семья навязала одной из дочерей духовное поприще, - сейчас это было уже неважно.
- Я рада вам, - кивнула она гостьям, впрочем, никакой особой радости не демонстрируя. Желание помогать нуждающимся в столь юном возрасте особо похвально.
Вместе с этим скупым одобрением Эмили заслужила благосклонный взгляд матушки Маргариты, а Левассер, - то есть более старшая спутница госпожи де Лавальян, - очень быстрый и отчасти сочувственный.
«Чего доброго предложит мне постриг принять, - про себя съязвил протестант. – Старая, страшная, мужеподобная дама все равно счастливой быть не может. Но может стать хотя бы полезной. Отписав свое имущество монастырю, например».
Он отказывался видеть в матери-настоятельнице добрую и милосердную душу. Она просто торговка, которая сейчас попытается продать своих сироток подороже.
- Увы, во Франции всегда хватало сирот, приютить и защитить всех мы, конечно, не можем, лишь возносим молитвы за них Господу нашему, - монахиня скорбно покачала головой. – Но нескольких бедных девочек все же взяли под свою опеку. Дети… так дорого обходятся, ведь заслуживают самого лучшего, бедняжки.

Отредактировано Франсуа Левассер (2024-02-21 23:59:43)

Монахиня некоторое время разглядывала кошелек, будучи, кажется не восторге от его размера. Потом вновь сочувственно глянула на Левассера. Эмили трещала без умолку, старательно доводя терпеливую матушку Маргариту до белого каления. И у нее недурно это выходило.
- Нам хотелось бы… Иметь возможность разговаривать с малюткой, - просипел Франсуа. Звук вышел странноватый, скажем прямо. – госпожа де Лавальян… Нуждается…
«В жертве, для своего красноречия».
Этого он вслух не сказал, но мать-настоятельница, похоже, поняла невысказанное.
- Вы говорили о милой девочке, дочь моя, - она торжественно сложила руки на груди. – Милые дети – будто ангелочки, их так просто полюбить. Но бывают и другие, капризные, скрытные. Я вижу, вы очень красноречивы, дитя мое. Быть может, вы желаете использовать свой дар на благое дело? У нас есть одна новая воспитанница, она не слишком мила, признаюсь: молчунья, упрямица, к тому ж хромоножка. Но ведь именно таким надо куда больше участия, чем прочим!
Не удержавшись, Франсуа склонился к уху графини де Люз.
- Пусть расскажет больше. Нам не нужна какая-нибудь сиротка, нам нужна Жанна из Прива.

Этот абордаж можно было счесть удачным, второй кошелек был подобен пушечному ядру, разбившему грот-мачту: мать-настоятельница благосклонно закивала:
- Да, вам все верно сказали, ту самую бедную девочку из Прива приютила наша обитель. Я сейчас же пошлю за ней.
Просто удивительно, как ее намерение подсунуть болтливой гостье упрямую молчунью-гугенотку совпало с намерением госпожи де Лавальян именно ее и опекать. Во всем воля божья!
Левассер поморщился. Разговор с Жанной в этом кабинете в присутствии монахинь его не устраивал. Просто увидеть ребенка недостаточно, ему важно было понять, где для Жанны лучше оказаться: остаться в монастыре или воссоединиться с Дидье. Он, конечно, отец, но без гроша и в бегах. А в обители имеется по крайней мере надежная крыша над головой.
- Мы хотели бы прогулять с малышкой. В саду. Если можно, - скрипучим фальцетом попросил он.
- Но бедняжка хромает, - напомнила матушка Маргарита. Снова посмотрела на кошелек. И смилостивилась.
- Сестра Катерина, отведите Жанну во двор, – распорядилась она. – Я сама сопровожу вас туда.

Следом за матерью-настоятельницей гостьи спустились на крытую галерею, опоясывающую аккуратный прямоугольник внутреннего двора: посыпанные песком дорожки, яркое сентябрьское золото ровно подстриженных кустов и тишина. А чего он ждал? Детского смеха? В монастыре?
Через какое-то время показалась сестра Катерина, за ней, заметно прихрамывая, брела маленькая детская фигурка.

Отредактировано Франсуа Левассер (2024-02-23 02:41:14)

Малышка молча взяла подарок, но смотрела она при этом не на Эмили, а на приближающуюся мать-настоятельницу. Тем застывшим взглядом, которым крольчонок смотрит на змею.
«Боится ее», - понял Левассер, таких взглядов он тоже повидал достаточно, но одно дело, когда на тебя так смотрит враг, а совсем другое,  когда ребенок.
- Ну что же ты молчишь, Жанетта, - проворковала матушка Маргарита. – Поздоровайся с мадам де Лавальян, она так добра к тебе.
- Добрый день, мадам, - девочка послушно сделала неловкий книксен. Она выглядела много моложе своих лет, Дидье сказал, что его дочери должно было исполниться девять, но Франсуа, если бы не знал наверняка, нипочем не дал бы ей столько.
- Какая худенькая, - буркнул он. – Не кормите?
- Как вы могли подумать?! – монахиня возмущенно всплеснула руками. – Бедняжка просто долго болела, нога плохо срасталась. Еле выходили. А она оказалась такой… неблагодарной, - и недовольно поджала губы. Плечи ребенка еще больше поникли, после подобного обидного упрека маленькая Жанна опустила глаза и уставилась себе под ноги.
«Интересно, как часто вы напоминаете бедняжке о ее неблагодарности?»
Своих детей у Левассера не было, как, впрочем, и жены. И не то, чтоб он любил чужих отпрысков, ну есть и есть, такова природа вещей.  Но эту малышку ему внезапно сделалось жаль. Одна против враждебного мира и этих серых ведьм, то есть божьих невест, разумеется.
Франсуа снова склонился к уху Эмили.
-  Прогоните их, умолю вас. Отошлите их прочь под любым предлогом. Иначе я за себя не отвечаю.

- У меня тоже есть для тебя подарок, Жанна, - сказал Левассер, когда мадам де Бутвиль потащила монахинь к скамейке. Он больше не пытался менять голос, так что девочка взглянула на басовитую даму удивленно, а та, опустившись перед Жанеттой на одно колено, попросила: - Дай мне руку.
И осторожно вложила в маленькую ладошку старую окситанскую монетку из тех, что чеканили еще при графе Раймоне. Такими давно уже не расплачивались, но южане порой носили их, как талисманы на удачу. А может, в память о том, как дорого они однажды заплатили за свою свободу и южную ересь. В этой тоже была проделана дырочка и вставлен кожаный шнурок, опаленный огнем, но не сгоревший полностью.
- Это…папина, - тихо сказала Жанна, узнав монету, и глаза ее мгновенно наполнились слезами. – Мой папа умер. И мама тоже. Сестры сказали, что теперь они горят в аду, потому что были еретиками. А я, если буду послушной, попаду в рай. Но я не хочу в рай, мадам. И послушной не буду!
- Эти глупые овцы обманули тебя, не верь им, - возразил Левассер. – Твой папа не умер, он… просто потерял тебя. На войне такое случается.
- Правда?
- Господом клянусь. Он попросил меня и госпожу де Лавальян помочь ему искать тебя.
Разумеется, Дидье ни о чем не просил Эмили, они даже ни разу не встречались, но так ли это важно сейчас. Жанна просто должна знать, кто ее друзья, а кто - нет.
- Ты должна мне верить, Жанетта. И делать то, что я скажу. Договорились? Ты ведь смелая девочка?
Малышка кивнула, соглашаясь. Отцовскую монету она сжимала в кулачке так крепко, как могла.
- Тогда пойдем.
Франсуа взял девочку за руку и повел к скамейке, на которой Эмили терзала «бедных Кларисс» болтовней.
- Сестра Катерина, вы позволите мне присесть рядом матушкой Маргаритой?
Вопрос был задан тоном распоряжения, монахини удивленно переглянулись, и одна из них послушно встала. А Левассер уселся.
- Госпожа де Лавальян, душенька, берите Жанетту и ступайте к воротам, - велел он тем же «своим» голосом.

Отредактировано Франсуа Левассер (2024-02-24 18:49:33)

- Я не… не совсем понимаю…
Мать Маргарита  прислушивалась, приглядывалась, и все еще отказывалась верить тому, что все настойчивее подсказывал ей здравый смысл.
- Я объясню. Одну минуту.
«Мадам Лева» бесцеремонно задрала юбку, - нож-то за голенищем сапога. Сестра Катерина сдавленно охнула, первой разглядев опасный блеск длинного лезвия, и попятилась прочь от скамейки.
- Не двигайтесь. И ни звука, – предупредил Франсуа. – Иначе будет хуже. Намного и всем.
Решительно, во всех этих тряпках, что называют женскими  нарядами, имелись кое-какие удобства. Нож легко скрылся в пышном рукаве, а потом - в складках монашеского облачения. Видно его не было, но по тому, как всем телом вздрогнула мать настоятельница, стало понятно, что она прекрасно чувствует, куда именно упирается острие.
- Я намерен сделать вас святой. То есть, сначала мученицей. Без этого никак. Но потом, я уверен, вас канонизируют.
- Вы сам Дьявол, – прошептала жертва.
- Хорошо, что вы даже не сомневаетесь в том, кто явится за вашей душой на смертном одре. Но пока вы еще живы, будьте любезны, сопроводите меня до вашей чудесной калитки в мир грешников. И велите открыть ее.
- И это все? – осторожно выдохнула женщина.
- Там будет видно, ну, вставайте же, живее, мы спешим.
И для верности подхватил мать-настоятельницу за талию. Еще не дай бог понравится, но делать нечего.
Так, обнявшись, они побрели к воротам; сестра Катерина осталась стоять у скамейки, живостью и цветом лица напоминая соляной столп, в который оборотилась жена Лота, не вовремя оглянувшаяся на Содом.

Отредактировано Франсуа Левассер (2024-02-24 22:52:58)

Происходящим во дворе особо никто не интересовался, стараниями матери настоятельницы все сестры были пристроены к делу, без толку никто не слонялся: вот теперь самое время ей было пожалеть о собственной строгости. Только сестра-привратница в заметном изумлении глядела на приближающуюся к ней процессию.
- Я как раз собиралась посылать за вами, матушка, - заявила она. – Там, за воротами, какие-то люди. Мужчины, с лошадями. А носильщики наших посетительниц ушли. Как же они…
- Отоприте калитку, сестра Анна, - бесцветным голосом велела матушка Маргарита. Лезвие ножа продолжало неприятно колоть ее под ребра, одно неосторожное движение, и... Мученицей почтенная монахиня становиться не желала. На каждом шаге, приближающем ее к воротам, она обдумывала все новые и новые возможности позвать на помощь, и с сожалением признавала, что женщина уступает мужчине и в силе, и в решительности. Даже если сестры бросятся на этого негодяя все разом, - чего они, конечно же, не сделают, - ей не спастись от смертоносного острия. Будь проклята эта маленькая еретичка, от нее одни неприятности! Вот только что она потом скажет, если кто-то еще поинтересуется участью девчонки из Прива? Правду? Или просто объявить, что мерзавка умерла?
- Но, матушка…
- Открывай, кому сказано! – голос матери Маргариты сломался, последнее слово она почти взвизгнула, и привратница торопливо отодвинула массивный засов. Душераздирающе заскрипели несмазанные петли.
- Мы были очень рады знакомству, - просипел Левассер. – Уверены, наши пожертвования окажутся угодны Господу.
- Давайте быстрее, - с улицы поторопил их Бержуан, который успел отослать прочь портшез и заменить его на четырех оседланных лошадей. Жанетта на него даже не посмотрела. Зато на второго мужчину уставилась во все глаза, будто не веря в увиденное. И, наконец, жалобно пискнула:
- Папа!

Отредактировано Франсуа Левассер (2024-02-26 04:59:37)

Возможно, графиню утешило бы понимание того, что и Левассер испытывал сейчас массу неудобств: юбки, длинный плащ, как во всем этом взобраться на лошадь, причем, быстро?!
Он толкнул мать настоятельницу в объятья сестры привратницы, обе женщины тут же завопили, пронзительно, как трубы Иерихона. Монастырские стены от этих воплей, к сожалению, не обрушатся,  а вот городская стража, определенно заинтересуется шумом.
А сам, - нет, не вскочил, куда уж там, - неловко и рыча себе под нос что-то не слишком пристойное, вскарабкался в седло.
Маленькая Жанетта крепко обвивала руками шею отца, глаза мадам де Бутвитль метали молнии.
- Господин Левассер, я ваш должник, - попытался было немедленно рассыпаться в благодарностях счастливый Дидье
- Потом, - отмахнулся Франсуа. Порывом ветра сорвало чепец, и он сразу почувствовал себя свободнее. Хотя и выглядит, наверняка, еще нелепее. Возвращаться в таком виде в особняк Монморанси он не собирался, проезжать ворота Сен-Марсель тоже. Поэтому скакали они совсем недолго.
- Не спешите меня благодарить, Дидье, ваши мытарства только начинаются, - «утешил» Левассер лучащегося счастьем отца, когда всадники остановились. – А если вам все же хочется выговориться, благодарите мадам де Лавальян, - он кивнул на Эмили. – Без нее у меня ничего бы не вышло. Кстати, могу уступить вам свой плащ, сударыня. Он длинный, и мне осточертел уже.