— Ясно, — вздохнул Алехандро и решительно завязал тесемки чепца. Вид у него был, наверно, на редкость глупый, но, при всей неловкости, которую он испытывал перед друзьями, он не сомневался, что, переступив через порог, полностью войдет в роль. — Друг мой испытанный во всех смыслах слова, решай: молоко тебе приносить или козу? Не хочешь пить, не надо — силком вольем. Впрочем, тебе еще может повезти и коз поблизости не окажется.

Не то чтобы он был так уверен в правоте Диего: его самого начинало подташнивать при одной мысли о козьем молоке, а ведь Адриана и без того мутило. Нет, в детстве он козье молоко любил и никакого неприятного запаха от него не чувствовал, но, то ли в Кастилии козы были другие, то ли возраст или флот совершенно переменил его вкусы, теперь возражения Адриана он хорошо понимал.

— Умереть не позволим, — добавил он с улыбкой. — И меду добавим.

- Диего, признавайся, ты нарочно выдумал эту историю, - взмолился Адриан. - Скажи, что это розыгрыш.

- Если бы, - вздохнул бастард Альба. - Я серьезно, Адриан, ты мне не нравишься...

- Это чувство взаимно.

- Да ну тебя! - Диего всплеснул руками. - Ты разве сам не слышишь, что болтаешь и шутишь больше обычного?

- Я несколько недель молчал, - парировал баск. - Наверстываю упущенное, - он попытался высунуть ногу из-под одеяла и пнуть Диего, но не преуспел: - Ой... как-то совсем не хорошо... - отдышался и жалобным тоном продолжил: - Нет, ну, правда, я молоко не пил с тех пор, как вышел из детского возраста.

— Выпьем вместе, — великодушно пообещал Алехандро, не зная, что и думать. — Я, в конце концов, тоже шучу больше обычного. От облегчения.

Он потер щеку, убеждаясь, что "Мария" не выдаст себя пробивающейся щетиной, и, послав Адриану полушутливый воздушный поцелуй, вышел из комнаты. Итак, Мария.

Мария оказалась весьма напористой и в чем-то даже неприятной особой. Первой ее жертвой оказалась девочка-служанка, у которой Мария потребовала второе одеяло и еще два полотенца для своей госпожи, поведав служанке "по секрету", что бедная донья Ана только-только потеряла ребеночка и совершенно разбита верховой ездой. Девочке, даже если бы она не спешила по другому поручению, было, разумеется, не до того, но Мария, поделившись своей тайной, не спешила отпускать ее рукав:

— А ты мне еще вот чего скажи, стрекоза, есть ли у вас тут коза?

— Коза? — изумилась девочка. — Зачем коза?

— Да козьего молока ее милости надобно, вынь да положь. То есть надои и налей. И вроде как скинула, а харчами все еще перебирает! Вот скажи, стрекоза: кто помимо бабы в тягости и козьего молока потребует, и сладкого пирога, и каплунов?

— С яблоками да орехами со вчерашнего пирог остался, — оживилась девочка. — Вы у дона Педро попросите, он только рад будет.

— Вот придумала! Нет, от дона Педро на орехи получить раз плюнуть, но яблок-то он в седельных сумах не возит…

— Да наш же дон Педро! — девочка заерзала, пытаясь высвободить рукав, но снова потерпела неудачу, и Мария отпустила ее, лишь выяснив, что доном Педро зовут не только ее господина, но и трактирщика. К этому времени Алехандро уже полностью вошел в роль и, спустившись в обеденный зал, не потерял ни мгновения:

— Вот вы где, милейший дон Педро! — воскликнула Мария с такой радостью, словно обежала уже весь дом не менее трех раз. — Вот кто меня выручит! Спасайте, козьего молока нам надобно, да только чтоб не вонючего, спасите, скажите, что у вас есть!

— Молока, молока, стало быть? Есть у нас, есть, как не быть, свеженькое, с вечерней дойки, сладкое как мед, пахучее как весенний луг! — оглядевшись, он пронзительно свистнул и, когда шуровавшая у очага уже знакомая Марии пышечка выжидательно вытянула шею, заорал: — Молока кувшин, этой вот, козьего молока, живо, одна нога здесь, другая уже вернулась!

— Два кувшина, — перебила Мария. — И еще каплунов на ужин, и сладкого пирога…

— Ужин, ужин, заказал твой господин уже ужин, коли собака вертельная не сдохнет, все будет, давай дуй за Роситой, вдвоем быстрее дойдете.

— Полотенце! — крикнула Мария в его удаляющуюся спину. — Два полотенца, такое дело, дорогой хозяин, очень нужно.

Трактирщик ожидаемо отказал, Мария призвала всех двух сидевших в зале гостей в свидетели горестного состояния своей госпожи, трактирщик, ничуть не проникшись, потребовал доплату, и, пускай Мария и сумела снизить требуемую цену вдвое, когда спор был завершен и пыхтящий дон Педро вручил ей два потрепанных полотенца и толстое одеяло, ни Роситы, ни козьего молока так и не появилось.

— В погребе, в погребе она застряла, бездельница! — тотчас смекнул трактирщик. — А ну, дуй туда, стащи с нее кто бы ее там сейчас ни грел! Дверь вон, давай!

В погребе оказалось темно, но доносившиеся оттуда звуки не оставляли сомнения в том, что трактирщик хорошо знал свою прислугу.

— Росита, звездочка! — воззвала Мария. — Ежели ты занята сейчас, не беда, я дону Педро скажу, чтобы ты донье Ане в комнаты козьего молока принесла.

Ответом на это всецело дружеское предложение было произнесенное густым басом проклятие, за котором последовали успокаивающее бормотание, шорохи и наконец, два больших запотевших кувшина, выставленные из погреба к ногам Марии. Росита, растрепанная и раскрасневшаяся, вылезла следом.

— Вот ведь! — прошептала она, красноречиво скашивая глаза на зияющий погреб.

— Мужики — гады, — таким же шепотом согласилась Мария. — Ты, звездочка, только помни: грешат вдвоем, а кается одна. Вот навроде моей хозяйки, хотя она-то как раз и не грешила.

— Дай, помогу донести, — тут же предложила Росита и между погребом и комнатой мнимой доньи Аны узнала все, что Мария могла рассказать о своих новых хозяевах, сделав из услышанного неожиданный, но в какой-то мере обоснованный вывод: — Ишь ты! Ежели так платить приходится, то лучше уж грешить!

— И то верно, звездочка, — согласилась Мария, попробовала дверь и, обнаружив ее запертой, постучала в нее ногой, благо руки у нее были заняты: сперва полотенцами и одеялом, а затем кувшином, которым она прижимала их к груди.

Росита обиженно поджала пухлые губы, но кувшин поставила и, покачивая бедрами, выплыла из комнаты. Алехандро поднес к губам палец, прислушиваясь, и сразу же кивнул, запирая дверь:

— Ушла. Что же это вы так разочаровали девушку, дон Педро? Так она, того и гляди, решит, что у вас с доньей Аной любовь не только куртуазная.

- Дон Педро не стал бы заводить интрижку с горничной на глазах у страдающей возлюбленной, - хмыкнул Диего, покосившись на Адриана. - Он же рыцарь. Ладно, молоко у нас есть. А кружка?

- Мучители... - пробормотал Адриан, укутываясь в одеяло, и не сумел подавить стон: - А-аах... Надо посоветовать святым отцам новую пытку: поить узников молоком. Вот я бы сразу во всем сознался.

— Сознавайся, — охотно согласился Алехандро. — А то еще сливки пить придется. А если серьезно… Она сказала, что ты заказал ужин. Сюда?

Трактирщик не только принес горячее вино, но и разлил его по кружкам, и он вылил одну из них обратно в кувшин, прежде чем передать Диего, одновременно отхлебнув из второй.

- Да, в комнаты, - Диего перевернул кружку над полом, стряхивая капли вина. Подумал, плеснул в нее воды и сполоснул над тазом.

— Чертовы юбки, — пробурчал Алехандро, устраиваясь в кресле. Мария металась бы сейчас по комнате, развешивая и раскладывая одежду — платье мнимой доньи Аны, безусловно, нуждалось в чистке, ее плащ стоило бы просушить у огня, а лежавшие в седельных сумках запасные рубашки, чулки и воротнички требовали утюга, и это не говоря уже о гардеробе "дона Педро". Но Диего был моряком, стало быть, мог сам о себе позаботиться, а исполнять для него обязанности слуги не стоило: привыкнет, не выберешься потом.

Вино, остыв, начало горчить, но он все равно отпил еще глоток, искоса наблюдая за Адрианом. Если бы байка про козье молоко была шуткой, они разобрались бы с ней, пока его не было, но ни Адриан, ни Диего не напоминали ему, что он обещал выпить вместе с Адрианом, да и выглядел тот, положа руку на сердце, много хуже — трудно было поверить, что он несколько часов провел в седле.

Алехандро проверил взглядом засов и мысленно признал, что, если сейчас принесут ужин, усердие, с которым Мария бегала по гостинице в поисках одеяла, полотенец и козьего молока, будет выглядеть сомнительно. Пришлось отставить кружку и встать.

— Диего, — сказал он, поднимая с постели отсырелую юбку. — На всякий случай, мы все же недалеко от Мадрида: если ты увидишь знакомых, то ты здесь, потому что ты ухаживаешь за дамой и она не знает, кто ты. Мне кажется, так будет проще всего. И еще, нам в Севилью надо написать, прикажешь, чтобы письменные принадлежности сюда принесли? Мария вообще писать не умеет, а донье Ане странно.

— Какое же еще? — усмехнулся тот. — Ты же видел, какая козочка его принесла. Дай попробовать.

Взялся он, впрочем, прямо за кувшин, а попробовав, неожиданно разулыбался:

— Слушай, прямо как дома. Это каталонские козы, пари держу. А я-то думал… Даже жаль, что Мария из местных, а то я бы… Это хозяйка, наверно, привезла. Пей, я еще принесу.

- Марии лучше быть местной, - кивнул Диего, забирая у Адриана кружку и вновь ее наполняя. - Подозрений меньше.

Баск поморщился, но молоко покорно выпил, и бастард Альба тут же потянулся за кувшином.

- Хватит, - взмолился Адриан. - Я уже две выпил. Ты, никак, хочешь влить в меня весь кувшин?

- Две - это мало, - Диего поднял кружку, будто собираясь произнести тост: - Один Господь, а кто одна? Пречистая Дева и ночью - луна. Две ты знаешь, скажи мне две. Две скрижали, это наш Завет. Три ты знаешь, а не то смотри?..

- Три волхва и Марии - три, - баск вздохнул, скривился, пытаясь удобнее устроиться на подушках. Прикрыл глаза и, наконец, выпил молоко: - Уж не собрался ли ты досчитать до двенадцати? В меня столько молока не влезет.

Алехандро в свою очередь наполнил его кружку.

— Раз уж начали, — серьезно сказал он, — надо заканчивать, иначе сглазить можно. Скажи четыре замест псалма.

Двенадцать кружек были, конечно, перебором, пусть даже козье молоко в гостинице пахло как надо и Адриану, какие бы рожи тот ни корчил, от него явно не становилось дурно. Но стишок, который читал Диего, контрабандисты шептали, когда что-то шло не так, и ни разу на его памяти не останавливались, не закончив.

— В честь семи дней недели не будешь? — укоризненным тоном уточнил Алехандро. — Или в честь семи смертных грехов?

- В честь семи церковных таинств, - вздохнул баск. - Да, как-то нехорошо получается, надо допить. Вот, все. Но, правда, - пожаловался он, - в меня больше не лезет. И, кстати, почему мы все знаем разный текст? Чего у вас восемь?

— Восемь хоров, — Алехандро словно в рассеянности перевернул кувшин, выливая остатки молока в кружку Адриана. — Даже не спрашивайте каких, я не знаю. Хотя в море мы считали восемь ветров, и наш штурман всегда на это злился, говорил, что их либо четыре, либо шестнадцать.

— Святые, — подтвердил Алехандро. Адриан выглядел и двигался заметно лучше, и, молоко ли помогало или заговор, отказываться не стоило. — Скажу и одиннадцать, в небе узрев: одиннадцать тысяч мучениц-дев. У нас так. А если двенадцать ты не знаешь вдруг — двенадцать апостолов Иисуса вокруг.

Он забрал у Адриана кружку и протянул ее Диего:

— У тебя еще осталось? Я сам выпью, я же обещал.

- Еще на пару кружек хватит, - Диего наклонил кувшин, наливая молоко. - Знаете, у нас дома, то есть, я хотел сказать, у моей матери дома, считали до тринадцати. Что-то там про благодать Божью или вроде того. Дед запрещал мне повторять это на людях.

- А в Севилье говорили, что тринадцать - только в аду, куда и советовали убираться спросившему, - Адриан зевнул. - А ведь, правда, легче стало. Самую чуточку, но легче.

— Скоро еще облегчишься, — не удержался Алехандро. — Как можно забыть то, что тебе запрещают? Я вот до сих пор помню, что только дома можно поливать себе из кувшина, когда моешь руки, хотя тринадцать лет уже прошло…

Только поднося к губам кружку, он осознал, насколько голоден — со вчерашнего дня не мог есть, а потом как-то не до того было.

Адриан фыркнул, охнул и попытался натянуть одеяло повыше.

- А что не так с кувшином? - удивился Диего, посмотрев на кувшин с молоком, который все еще держал в руках. - Нет, дома мне, конечно, поливает на руки камердинер, но это дома. На флоте быстро привыкаешь обходиться без слуг. У моего деда был чудной обычай, - он вдруг хихикнул: - После того, как вымоешь руки, нельзя было говорить, пока не съешь кусок хлеба. А меня все тянуло рассмеяться. Однажды я не выдержал - так меня отправили мыть руки заново. Представляете?

— Если что-то про мытье, это марранские штучки, — отозвался Алехандро. Впервые заявив о себе как о потомке иудеев, он и не подозревал, насколько неподготовлен к этой роли. Ладно, про свинину он знал, про мясное и молочное тоже, а об опасности слишком частого мытья ему рассказали на флоте, но про вечер пятницы он даже не подозревал, как и про шрам на причинном месте… что могло бы быть и враньем, он предпочитал не переспрашивать. — Потому и мне нельзя было при посторонних, как я теперь понимаю. Мой дед велел еще три раза поливать на руку, когда уже помыл… Я думал, в честь святой Троицы…

"Храни Господь своих, — вспомнил он вдруг, — храни близких, храни родных". "Свои" были теперь понятны. Знал ли дед? И как вообще оказалось, что он, Кабрера, жил в горной деревушке и промышлял контрабандой? Кого теперь спросить, не дядю же?..