Луиза робела. В приемной ее величества было малолюдно, она ждала толпы, а обнаружила едва ли с полдюжины придворных, которые все уставились на нее с неприличным любопытством. И Луиза поежилась и смущенно опустила глаза долу, запахивая на груди белоснежную шаль из тончайшей шерсти альпийских коз. Наверное минут пять она простояла столбом посреди комнаты, под откровенно оценивающими взглядами скучающих на посту гвардейцев и двух немолодых кавалеров, одна-одинешенька и с каждой минутой чувствуя себя все неувереннее, пока к ней не подошел средних лет мужчина. Лакей это был или секретарь, но и в его поклоне Луизе почудилось пренебрежение.

Луиза назвалась, объяснила, запинаясь, свою просьбу и даже попыталась отдать ему бережно хранимое за корсажем письмо, но он отказался, немного снисходительно, как ей показалось, и ушел, оставив ее снова переминаться с ноги на ногу в ее новеньких, с иголочки атласных башмачках, небесно-голубых, в тон платью, и уже натеревших правую щиколотку. К счастью, вернулся лакей быстро, поклонился чуть ниже и пригласил мадам де Мондиссье пройти в королевские покои, так громко, что окружающие снова на нее вытаращились.

Луиза чуть не сделала ему реверанс, но вовремя спохватилась и учтиво наклонила голову, увенчанную короной белокурых волос, кое-где переплетенных жемчужными нитями. В распахнувшуюся ей навстречу дверь она прошла как во сне и, так же не поднимая ресниц, сквозь которые все виделось ей как сквозь золотистую дымку, низко-низко присела в самом почтительном из известных ей придворных реверансов – а реверансов она знала, благодаря отцу, великое множество.

Королева Франции, подумать только! И она, Луиза, всего лишь дочка учителя танцев, представляется ей сейчас!

Луиза замерла, глядя на свои раскинувшиеся пышным цветком юбки и ожидая, пока с ней заговорят, чтобы взглянуть наконец на королеву.

Подпись автора

Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет –
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.

Уловив жест королевы сквозь золотистый флер ресниц, Луиза выпрямилась и подняла голову, встречаясь с ней взглядом. Она, Луиза – взглядом – с королевой! Только подумать!

– Ваше величество… Благодарю, ваше величество.

Ей совсем не нужно было притворяться в своем восхищении, слухи не лгали – королева действительно была красива, очень красива. А какие у нее были руки! Луиза знала в руках толк. Еще до того, как она заняла придворную должность, она ухаживала за своими – кремы, притирания, душистые перчатки… Но такой белизны и такой формы она, сравнивавшая свои руки с руками всех туринских придворных дам, не видела никогда. Понимала ли королева, как подчеркивают их совершенство разноцветные узоры на покрывале, лежавшем на ее коленях?

Запустив два пальца за атласный корсаж, Луиза выудила оттуда аккуратно сложенное и запечатанное зеленым воском письмо, от которого исходил еще тонкий аромат лаванды. Пропуск в новую жизнь, к этой благосклонно взирающей на нее женщине.

– Ваше величество… От ее светлости… От мадам Кристины.

Сделав несколько шагов вперед под откровенно изучающими ее взглядами придворных дам, Луиза присела в новом реверансе и протянула королеве письмо, содержание которого знала едва ли не наизусть, потому что составляли они его с Кристиной вместе.

Дорогая августейшая сестра!

Позволю себе этим письмом рекомендовать вам мою дорогую подругу, мадам де Мондиссье, которая здесь, вдали от горячо любимой семьи, заменила мне сестру и разделила со мной как часы досуга, так и часы горести. Я ничуть не покривлю душой, если скажу, что с самого первого момента моего нахождения в Савойе Луиза стала мне верным другом, не раз доказывая мне преданность своего сердца. Я горячо надеюсь, что и вам, кого она из привязанности ко мне уже готова не только почитать как королеву своей новой родины, но и любить как подругу, будет по сердцу иметь подле себя человека столь же преданного, сколь и понимающего. Пусть вас не смущает ее юность – она лишь залог того, что ее сердце открыто еще искреннему чувству.

Пользуясь случаем, посылаю вам кое-какие незначительные, но исполненные глубокой любви подарки для вашего удовольствия и для удовольствия дорогого моего брата.

Любящая вас Кристина, княгиня Пьемонта

Подпись автора

Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет –
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.

Луиза смешалась, не зная, что и думать и как ей быть. Королева вела себя совсем не так, как она ожидала. Королева не изучала ее – этим занимались, не слишком даже скрываясь, ее дамы, как будто не удивленные милостью, оказанной чужестранке. Они не спешили ревновать – это было очевидно. Луиза не считала себя дурой и не думала, что лестные слова Кристины тут же растопят испанское сердце, но теперь ей стало очевидно, что вложенные ими в письмо усилия были потрачены напрасно. Разбрасываться своей близостью королева явно была не склонна, и об этом же сказали первые ее слова после того, как она дочитала послание золовки.

Смущаясь и опуская глаза, Луиза послушно заняла указанное ей место и эхом повторила за королевой слова сожаления в адрес своей покровительницы. К Кристине (а она уже давно называла принцессу по имени, как мысленно, так и в лицо, когда они были наедине) она относилась хорошо, даже, наверное, любила, но Кристина осталась в Турине, а Луиза была сейчас в Париже и в Париже собиралась оставаться, а значит, выполняя поручение, с которым приехала, не собиралась забывать и о своих интересах. Французская королева ей понравилась – если, конечно, можно так сказать, как если бы королеву могло заботить, что подумает о ней дочка савойского учителя танцев! Но вот же, Луизе она понравилась, и даже промелькнувшая в ее словах ирония этого не изменила, наоборот, потому что королева была к тому же не лишена остроумия.

– Вы так великодушны, ваше величество, – неловкими пальцами Луиза отстегнула привешенный к поясу кошель. Часть подарков, о которых писала Кристина, дожидались своего часа в особняке Мондиссье, но ладанку, изготовленную придворным ювелиром  по последней неапольской моде, она принесла с собой. – Париж, ваше… – Она замялась, порозовела – некоторые воспоминания неизменно вызывали у нее румянец – а затем вскинула голову с видом человека, решившегося на что-то, чего опасается. – Ваше величество, очень грязно. Очень-очень грязно.

Две-три из числа придворных дам насмешливо заулыбались, и, еще пуще покраснев, Луиза выронила кошель, который начала уже протягивать королеве. Бисерная вышивка на нем клацнула на каменных плитах.

– Ах! Простите, простите, пожалуйста!

Луиза выскользнула из кресла, бросилась на колени, подобрала кошель и, не вставая, протянула его королеве.

Подпись автора

Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет –
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.

Яркий румянец снова вспыхнул на бледных щеках Луизы, когда в ее памяти всплыл некий… разговор, состоявшийся между нею и двумя гвардейцами господина герцога. Неожиданные детали – в тот раз их тоже было немало.

– Вы слишком добры, ваше величество, – Луиза смяла нервными пальцами небесный шелк платья и бросила тревожный взгляд на притихших придворных дам. При этом дворе юность и наивность ценились, как видно, невысоко, а она-то рассчитывала на какие-нибудь поблажки… – Мадам Кристина… Ее светлость… Сейчас, конечно, ей тяжело…

Луиджи Амедео был очаровательным ребенком, и, глядя на него, Луиза и сама не раз задумывалась о том, что это такое, женское счастье, и долго ли ей будет в нем отказано. А для Кристины его смерть стала двойным ударом, ведь он был не только ее сын, но и наследник…

Невозможно было усомниться, слушая рассказ Луизы о буднях и праздниках ее покровительницы, что Кристина была ей дорога, и это было правдой. Но она также была осторожна и, с сияющими глазами живописуя охоты, катания с горы, верховые прогулки и даже одну деревенскую свадьбу, на которой Кристина и ее свита оказались неожиданными гостями, не сказала ни слова об иных, более сомнительных развлечениях, которые они делили уже на двоих. Это было много соблазнительнее, но этот разговор лучше было отложить, пока рядом не будет чужих ушей. Поэтому Луиза ограничилась тем, что не стала упоминать о муже Кристины, как будто его и не было, вернувшись вместо этого к драгоценности, которую только что имела честь вручить.

– Это не просто ладанка, – объяснила она, поднимая на королеву серьезный взгляд серых глаз, – это реликвия. В ней хранится не что иное как лоскуток одежды святого Бонифация Савойского, и мадам Кристина… то есть ее светлость надеется… – Откровенно смутившись, она уставилась на свои руки, вновь вцепившиеся в юбку. – Простите мою дерзость, ваше величество, я так боялась потерять ее во время путешествия, я ее не снимала, носила все время в кошеле… Прошу вас, если он вам понравился… Если эта мелочь привлекла ваше благосклонное внимание… Я умоляю вас принять… Пожалуйста! – Она устремила на королеву умоляющий взор, в котором просвечивал также ее страх перед собственной отвагой. – И… и… и я надеюсь, что добрый святой Бонифаций благословит ваш брак так же как… как… как, может быть, мне кажется, наш.

До самого последнего времени ей приходилось ломать голову над прямо противоположной задачей, и она решала ее самыми разными способами и не без помощи старшей сестры. А теперь ее снедало то же беспокойство, что и любую молодую жену. Да или нет? Впервые, считая дни, она не трепетала, а надеялась.

Подпись автора

Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет –
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.

Одной из причин, по которым Луизе удалось когда-то не только завоевать, но затем и удержать приязнь мадам Кристины, было ее умение создавать развлечения из ничего. С охот, о которых она с таким жаром рассказывала, дамы редко возвращались с добычей, но всегда смеясь. В поездках они раз попали под снег, а в другой – заблудились и вышли к пастушьей хижине, где их накормили свежим сыром и черным хлебом. Вряд ли королева понимала, что часть этих приключений была не так весела для тех, кто в них попадал, а другая потребовала очень тщательной подготовки. У Луизы было в запасе немало наживок – шарады, домашний спектакль, один рискованный розыгрыш… А клюнула ее венценосная слушательница еще прежде, чем услышала обо всем этом – на едва упомянутый вечер музыки, который Луиза устроила вместе с месье де Мондиссье, который был счастлив оказать ей хоть какую-то услугу. Он готов был спеть и сам, но она его отговорила.

– О, конечно! – серые глаза Луизы засияли живым серебром. – Конечно, знакомы! Его светлость господин герцог очень любит испанские песни, его матушка их ему пела, и мадам Кристина просила меня… чтобы доставить ему удовольствие…

Молодая женщина порывисто наклонилась навстречу королеве. Во всей этой истории не было и слова правды – вряд ли давным-давно покойная герцогиня пела что-либо своим детям, а герцог вообще относился к музыке очень прохладно. Испанским песням Луизу учил любовник. Однако участие, написанное на ее юном лице, было непритворным – сама будучи теперь чужестранкой, она хорошо могла понять тоску по родине.

– Вы же позволите… позволите мне как-нибудь спеть для вас, ваше величество? В пути… О, вы знаете, по пути сюда… – В ее взгляде прорвалось озорство, и она доверительным шепотком закончила: – Я выучила такую песню…

И, очаровательно зардевшись, она прижала к губам унизанную перстнями руку, явно ужасаясь своей несдержанности. Никто бы не подумал, что она успевает следить за придворными дамами, а между тем Луиза отлично видела, какими гримасами встретили старшие из них этот еле уловимый намек на нечто не совсем подобающее. Пусть только попробуют!

Подпись автора

Мужик тугим узлом совьется,
но, если пламя в нем клокочет –
всегда от женщины добьется
того, что женщина захочет.