Предыдущий эпизод:
Noli me tangere
- Подпись автора
Никто.
И звать меня никак.
Французский роман плаща и шпаги |
В середине января Французскому роману плаща и шпаги исполнилось 17 лет. Почитать воспоминания, связанные с нашим пятнадцатилетием, можно тут.
Продолжается четвертый сезон игры. Список желанных персонажей по-прежнему актуален, а о неканонах лучше спросить в гостевой. |
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды: |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Части целого: От пролога к эпилогу » Кот из дома… Август 1627 года, Париж
Предыдущий эпизод:
Noli me tangere
Никто.
И звать меня никак.
«На дне, – заметил когда-то Лампурд, – всегда темно». И жизнь парижского дна начиналась лишь после захода солнца, что было Шере только на руку – и потому что работы в канцелярии сейчас, в преддверии войны, было столько, что она начиналась еще до рассвета и продолжалась зачастую при свечах, и потому что к вечеру начинала спадать чудовищная жара. И из-за этой жары Шере предпочел поступиться сном, а не отпрашиваться раньше – хотя его, наверное, отпустили бы. А потом тихо поскрестись в уже известную ему неприметную дверь особняка на улице Сент-Оноре, вместо того, чтобы стучаться в капитанский кабинет на следующий день.
Отворила, неожиданно, девушка. Лампа, которую она держала в руке, осветила очаровательное личико сердечком, обрамленное белоснежным чепчиком, из-под которого выбивались две-три прядки рыжих волос.
– А если бы я был убийца? – не удержался Шере.
Девушка засмеялась, и на ее щеках заиграли ямочки.
– Но вы же не убийца, – указала она.
– Не похож? – Невозможно было не улыбнуться ей в ответ. И не хотелось добавлять, что у убийцы вид может быть и безобидный. – Но вы же этого не знали, вы просто открыли.
– Почему не знала? – удивилась она. – Я в окошечко посмотрела. Тут есть такое, снаружи не видно.
Она махнула рукой, указывая куда-то в сторону.
– Тогда я мог бы быть вором, – не сдавался Шере. Даже просто смотреть на нее было приятно – особенно после гнусных рож, с которыми он сегодня имел дело. – Вора так легко не опознаешь.
– А я бы на помощь позвала.
– Не успела бы. Сорвал бы эту твою цепочку, и готово.
Девушка испуганно прикрыла ладонью серебряный кулончик, но потом снова заулыбалась.
– Она крепкая. У вас сил бы не хватило.
– Я сильнее, чем кажусь.
– Ой ли?
Шере не нашелся, что ответить, невольно все еще улыбаясь ей. Наверное, это была крайне глупая улыбка, но его неожиданная собеседница была так простодушно мила, а в последнее время у него не было ни минуты, чтобы просто с кем-нибудь поболтать. И она тоже улыбалась и держала паузу, пока он не смутился и не отвел глаза. Тогда она тоже опустила длинные ресницы.
– Вы к господину капитану? Потому что его нет.
– Как нет? – растерялся Шере, совершенно не ожидавший, что может не застать Кавуа дома. Но, с другой стороны, почему он должен был быть дома? – А где он?
– Не знаю.
Снова повисло молчание. Шере не знал, что сказать. Вообще-то надо было извиниться за беспокойство, попрощаться и уйти. Но ему отчаянно не хотелось этого делать.
– Совсем-совсем не знаешь?
– Совсем-совсем. И если бы знала, мне нельзя было бы сказать.
– Такая ты мудрая, – кстати припомнилось то, что рассказывал как-то Лампурд. – Тебя, наверное, Софи зовут.
– Почему Софи? – удивилась она. – Мари.
– А меня – Доминик.
– Ой, какой вы… хитрый!
Полчаса спустя он сидел на кухне под присмотром матери Мари и якобы ждал возвращения хозяина дома, а на самом деле, грыз уже третье зеленое яблоко и беседовал с девушкой, служившей в особняке горничной, о Сен-Жерменской ярмарке, о балаганах Нового рынка, о любви кардинала к театру и прочей такой же ерунде.
Никто.
И звать меня никак.
...Барнье этим вечером находился в восхитительных тенетах целительной, всепоглощающей лени. Днем он обошел добрую половину всех парижских аптекарей, у каждого оставив если не звонкие монеты, то список требуемого с пометкой "срочно", а ближе к закату, вернувшись наконец домой и не застав капитана, блаженно смыл грязь и рухнул на кровать с мыслью ни за что ее не покидать. До утра. А может, и дольше.
Потом ему стало скучно и он взялся за книгу, потом за перо, а потом снова за книгу, зачитался, и вынырнул из текста только тогда, когда с кухни потянуло вкусным, почти медовым, с легкой ореховой горчинкой запахом яблочного пирога.
Устоять было невозможно.
И врач, набросив домашнюю куртку и прихватив любимую кружку весьма почтенного размера, вышел на тропу войны. Битва за самый вкусный кусок, непременно с левого края не совсем ровного противня, самую чуточку из-за этого подгоревший и слегка хрустящий на зубах, обещала быть жестокой и узваропролитной.
Но на пороге кухни Барнье появился совсем не готовым к бою, еще слегка сонным и протирающим глаза свободной рукой.
Первым, что сказал он, увидев гостя, было воодушевленное:
- Оооо!..
Это был хороший повод проснуться!
- Какие люди! Без охраны! И без пирога! Аньес!
Мать Мари добродушно махнула на него тряпкой.
- Конечно, без пирога. Не готово еще. Видите, месье ждет, и вы садитесь...
Барнье, не долго думая, плеснул себе из стоявшего на столе кувшина, опрометчиво не проверив, что в нем, и уселся на свободный стул.
- Какими судьбами? - синие глаза хирурга, едва просветлев, с доброжелательным любопытством уставились на секретаря.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Настороженность, чуть заметно сузившая глаза Шере, исчезла при первых же словах хирурга, и он улыбнулся в ответ.
– Я искал господина капитана, сударь, – смущенно объяснил он, – а вы ведь спали?.. Мне позволили немного подождать… я так рад, что могу поблагодарить вас за помощь…
На прелестном личике Мари тут же отразился живой интерес, и она глянула на обоих с немым вопросом в ореховых глазах. Что она представила себе, удар шпаги?
Никто.
И звать меня никак.
Барнье хитро глянул на обоих.
- Не стоит благодарности, это было занимательно, - врач улыбнулся, припомнив рассказ Доминика, и отхлебнул из кружки. Чуть сброженный яблочный сок с сушеным виноградом приятно щипал нёбо, отгоняя остатки сна.
Повезло, не молоко. Что же это было в прошлый раз, такое невкусное? Закваска?..
Привычка пастись на кухонных лугах иногда приводила к конфузам.
О вывихе Барнье решил не упоминать. Мало ли, какую историю месье Шере захочет преподнести женщинам? Хирург приготовился кивать и добавлять душещипательных деталей, а вслух сказал:
- Капитана нынче можно искать с собаками... Появится заполночь, попомните мое слово. Как ваше здоровье, сударь? Не беспокоит?
Беспокоить было особо нечему, если говорить о давно вправленном суставе, и Барнье прекрасно об этом знал, но Мари смотрела с таким интересом, что невозможно было удержаться от искушения ее подразнить.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Врать Шере не собирался. И не потому, что предпочитал всегда говорить правду, но из обыкновенного здравого смысла: Барнье он не знал совершенно. Однако, когда на тебя смотрят с такой надеждой, объяснять, что речь идет всего-навсего о вывихе, очень не хочется. И поэтому он дал ответ такой же обтекаемый, как и вопрос.
- Ну что вы, сударь, с вашим искусством… Я вам действительно очень благодарен.
Хирург, похоже, знал лучше, чем обе женщины, почему капитан нынче отсутствует, и Шере с удовольствием бы его на эту тему расспросил, но получать щелчок по носу за то, что лезешь не в свое дело, опять же лучше наедине. К счастью, Мари, которую этот вопрос, похоже, тоже занимал, решила за него.
- Да, месье Барнье у нас самый лучший, - похвасталась она. – А Эжен же с господином капитаном вернется?
Вспыхнувший на ее щеках румянец ясно показывал, что ей это небезразлично, но Шере не торопился делать выводы. В конце концов, Аньес производила впечатление очень здравомыслящей женщины, да и самой Мари могло быть просто любопытно – так же, как ему самому.
Никто.
И звать меня никак.
Врач выдерживал драматическую паузу, неторопливо прихлебывая сок, принюхиваясь к пирогу и глядя на всех веселыми глазами заговорщика.
Его тщеславие было согрето и обласкано, заинтересованные взгляды скрестились на его пузатой кружке (точнее, на нем самом, но кружка то и дело заслоняла обзор), и Барнье решил, что сплетничать про Эжена безопаснее, чем про покровителя.
- Нет, - ответил он девушке, с интересом рассматривая ее румянец. - Думаю, он вернется с господином конем и не раньше рассвета. Господин капитан утром был очень зол, потому что вчера брат Гийом отпустил неловкое замечание о статях эженовского мерина, не при тебе, Мари, будь сказано... Что-то о походке. Мол, ноги он расставляет, как... Э-э... Труженица в полях. А поскольку с братом Гийомом был и брат Жиль, а в них плескался на двоих как бы не бочонок эльзасского, Эжен решил, что подраться не грех, раз уж святых отцов двое, а если считать в эженах и смотреть вширь, то даже четверо.
- Ох, и откуда вы столько знаете, - покачала головой Аньес, уперев руки в бока.
- Так я же их и поил, - беззаботно признался врач. - Дальше рассказывать?
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Согласие было единодушным, но если Мари казалась слегка встревоженной, то Шере и Аньес выглядели донельзя заинтересованно. Кухарка, надо думать, потому что судьба Эжена не оставляла ее равнодушной, а Шере - и потому что обожал сплетни всякого рода, и потому что этого требовала вся обстановка, тем более что хирургу он был обязан.
Никто.
И звать меня никак.
Барнье промочил горло и продолжил:
- Так вот. Слово за слово, сначала кружками об стол, потом Эженом об стену, а потом брату Жилю по тонзуре, и тут началось... Хозяин кабака прибежал, со слугами и дубьем, пришлось отступать в окно. Брат Гийом мужественно прикрывал наше отступление, потому что когда прибегают с дубьем, тут не до маленьких богословских разногласий и лучше объединиться. Прикрывал, увы, не по своей воле! - врач горестно вздохнул. - Но потому только, что благость отца оказалась такова, что не прошла в окно. Пришлось подергать снаружи. И тут, конечно, слетела ряса. А потом кто-то здорово помог ему сзади, как бы даже не с разбегу, потому что выходил брат Гийом ну так славно, как ядро из пушки.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Аньес смеялась, глядя на врача так восхищенно, что впору было уже начать сочувствовать батюшке Мари – если, конечно, он был жив. Девушка тоже улыбалась, хотя и не так беззаботно, и Шере, бросив на нее быстрый взгляд искоса, сказал как мог серьезно:
– Я даже не решаюсь представить себе, какая часть Священного Писания стала предметом такого спора.
Кстати или некстати вспомнилось, как хирург предлагал ему на выбор ножку или спинку стула. Совсем погасить смех в глазах Шере не сумел, но это воспоминание нимало в этом помогло.
Никто.
И звать меня никак.
- Ну, там было что-то про не убий, но вот про "не надень рваную рясу на памятник" не было ничего... - усмехнулся врач. - Я пытался их остановить!
На самом деле его участие сводилось к безнадежным просьбам: "Хотя бы не на этот памятник!", но об этом Барнье говорить не стал.
- Может быть, у них бы это и получилось, но брат Гийом во грехе чревоугодия отъел такие розовые... щечки, на вид которых сбежалась половина всех парижских уличных мальчишек. Пришлось уходить дворами, бросив несчастную рясу. И надо же было такому случиться, чтобы мы вышли прямо наперерез господину капитану!.. Боюсь, наш вид...
Хирург сокрушенно покачал головой.
- В общем, нас... Усовестили. Так хорошо, что Эжен, наверное, и не рискнет появиться дома раньше рассвета. А я никогда не думал, что увижу, как сен-жерменские монахи жертвуют на гвардию.
- Этого вовсе не может быть, - не поверила Аньес, глядя на врача блестящими от смеха глазами. - Как это?
- Не как, а что, - охотно поведал тот. - Бочонок отменного бальзама, утром и доставили. А господин капитан по доброте душевной пообещал ничего не рассказывать настоятелю.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Теперь смеялась и Мари, напрочь, похоже, бросив тревожиться об Эжене. Шере смеялся беззвучно, по привычке, уже ставшей второй натурой, и закрывая ладонью рот, но в его глазах стояли слезы.
– А вас, сударь, тоже… усовестили? – чуть сдавленным голосом полюбопытствовал он.
Он с трудом мог представить себе эту странную компанию – двух монахов, немолодого врача и двадцатилетнего юношу. Что у них было общего, и почему вообще?.. И Эжен был совсем не похож на человека, который стал бы натягивать рясу на памятник – но не монахи же стали это делать? Однако, даже если во всей этой истории было больше выдумок, чем правды, про бальзам Барнье никак не мог соврать. А про капитана? Даже меньше чем во все прочее Шере мог поверить, что, как бы ни упрекал его господин де Кавуа, это возымело хоть какой-то эффект на хирурга.
Никто.
И звать меня никак.
Барнье посмотрел на него строгими синими глазами, скрывая широченную ухмылку за боками кружки.
- Конечно, - сурово сказал он. - Я полон раскаяния.
В воздухе повисло опасное молчание. Опасное, потому что хирург всерьез рисковал просто лопнуть от сдерживаемого смеха, набрав воздуха в грудь и из последних сил пытаясь не выдохнуть.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Шере кивнул, тщетно пытаясь стереть с лица ухмылку, которую уже нельзя было спрятать за прижатой к губам ладонью.
– Я вам верю, – с трудом проговорил он, стараясь только, чтобы паузы между словами были не слишком длинными, – помилуйте, сударь, разве мог я сомневаться хоть на миг, как вы могли даже подумать… А что в это время делал конь? Он тоже раскаялся?
Мари прыснула.
Никто.
И звать меня никак.
Послышалось тихое шипение - Барнье выдыхал. Наверное, он зря попытался при этом глотнуть сока, потому что шипение перешло в легкое бульканье.
- Псст... - он успел закрыться краем тряпки. - А вот с конем-то и вышла незадача... Потому что мы оставили его при вынужденном отступлении. За потерянную лошадь усовещи... усовести... Выговаривали особенно проникновенно. Поход же скоро.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Судя по тому, как разом помрачнели обе женщины, упоминание о походе было лишним.
– То ли скоро, то ли нет, – пожал плечами Шере, – и будет ли он вообще… То есть что-то будет, но это совсем не значит, что его величество туда поедет. А если его величество останется, то и его высокопреосвященство – тоже.
На самом деле, все это было не очевидно. Месье Бутийе считал, что король непременно поедет, а вот что при этом будет делать господин кардинал, было непонятно. Сам месье Бутийе должен был остаться в любом случае, и Шере, который теперь стал ему чем-то вроде помощника, – тоже. И он ровным счетом ничего не имел против, сама мысль о войне приводила его в ужас, прежде даже, чем он начинал думать о жизни в палатке и своей тайне.
– Так что не придется вам, сударь, работать больше, чем сейчас.
Судя по похоронному виду Аньес, это ее не слишком убедило, но Мари заметно оживилась.
Никто.
И звать меня никак.
Барнье, который успел понять свою промашку, торопливо кивнул. Хотя знал наверняка, что капитан вдруг начал уделять особое внимание снаряжению роты - еще более особое, чем обычно, что сказывалось и на хирурге.
- Если не... Аньес, пирог!
Женщина всплеснула руками и кинулась к печи. Врач охотно бросился ей помогать. Разговор ненадолго прервался, чтобы возобновиться уже ввиду роскошного, но еще слишком горячего шедевра кулинарного искусства.
Запах стоял умопомрачительный.
- О чем бишь я? - вспомнил хирург, возвращаясь за стол. - А, лошадь. Как легко догадаться, мерина мы не нашли. Но когда расстались с монахами, господин капитан так смея... Кхм... Так увещевал нас, что Эжен получил как на орехи, так и деньги на новую лошадь и приказ без коня не являться. А лучший барышник, как известно, месье Дешам.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
– Такой лучший, что даже ночью торгует, – пробормотал Шере, протянул руку, чтобы отщипнуть кусочек, обжегся и торопливо облизнул пальцы. – Держу пари, что у него есть дочка.
Конечно, он не стал глядеть при этом на Мари, но и краем глаза сумел увидеть, что ей эта догадка не пришлась по нраву.
Никто.
И звать меня никак.
- Выигрыш ваш, в двойном размере, - улыбнулся врач, украдкой подмигнув девушке. - Потому что у него две дочери, и обе очаровательные.
Аньес подвинула ближе к Доминику прохладный кувшин, чтобы остудил пальцы.
- Дайте-ка я разломаю, сударь, быстрее остынет, - заботливо предложила она.
- Э-э, - запротестовал врач. - Не надо самопожертвования, лучше дай мне что-нибудь, я разрежу.
Он ухватил кухонный нож, убедился в его относительной чистоте и занялся привычным делом.
Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.
Лицо Мари, уставившейся было на хирурга с выражением явного недоумения и обиды, почти сразу просветлело.
– Все вы вечно выдумываете, сударь!
Шере был склонен с ней согласиться. Если монашеский бальзам доставили утром – сегодня утром, то на поиски лошади у Эжена был, самое меньшее, весь день. В двух девушек на него одного тоже верилось с трудом – однако делиться с кем бы то ни было своими выводами Шере не собирался.
– И что же я выиграл? – улыбаясь, спросил он и утащил почти из-под самого ножа Барнье кусочек отломившейся корочки. – Даже в двойном размере?
Никто.
И звать меня никак.
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Части целого: От пролога к эпилогу » Кот из дома… Август 1627 года, Париж