На лицо Шере на миг набежала тень. Когда его в последний раз спрашивали что-то подобное? И кто – мать? Мадо?

– Много-много денег, – чуть помедлив, ответил он и засмеялся. – А у кого я, собственно, выиграл? Если, например, у Мари, то ее чудесную улыбку. Две чудесных улыбки.

Первую, донельзя смущенную, он получил сразу, хотя девушка и заметно покраснела.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Замечание Барнье вызвало на губах Мари новую улыбку, и Шере подмигнул ей и с многозначительным видом загнул сперва один палец, а затем – второй, отчего девушка смутилась окончательно и схватилась за свою давно опустевшую кружку, как висельник – за веревку. Шере, от которого неодобрительный взгляд Аньес не ускользнул, тем не менее потянулся к кувшину.

– Много-много денег ни у кого нет, – согласился он и улыбнулся хирургу с неожиданным озорством, наполняя и его кружку. – Что тогда у вас есть?

На вкус Шере пирог был еще слишком горячим, но пах настолько изумительно, что, ожидая, пока доставшийся ему кусок остынет, он все-таки отщипнул край корочки.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Слушая эту перепалку, явно одинаково привычную обоим, Шере откусил-таки кусочек пирога и всем видом выразил восхищение – впрочем, вполне искреннее.

– Что такое… анатомические препараты? – спросил он.

Опыт подсказывал ему, что человек, у которого имеются добрые советы, как правило, очень хочет их дать – и, скорее всего, даст, прошенными или непрошеными, под тем или под иным соусом. И по-умному, надо было спрашивать именно их – советовать любят все. Но Шере не хотел сейчас вести себя по-умному – просто не хотел. Слишком хорошо он знал, о чем будет говорить Барнье, и вполне мог представить себе, что. Даже смешно – не собирался он ухаживать за Мари, разве что только чуть-чуть. Как бы это ни было увлекательно, дальше пары комплиментов, шутки-другой и, может быть, прогулки по ярмарке с какой-нибудь ее подружкой заходить было нельзя. И это он тоже знал на собственном опыте.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Мари перекрестилась.

– Ужас-то какой!

Шере с невольным сомнением взглянул на Барнье. Как выглядит человек изнутри, он представлял себе очень плохо, хотя и видел более чем свою долю раненых и покойников. Что там было с чем сшивать?

– А бывает так, чтобы сразу второй раз? – спросил он, улыбаясь одними глазами и то лишь самую малость, на случай, если ему снова морочат голову. Как это делается на самом деле? Откуда врач знает, что делать? В книгах читал?

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере с удовольствием и сам бы закрыл уши, но ему этого никто не предложил. По крайней мере, он постарался не представлять себе описанное, но в памяти тут же всплыло увиденное недавно в Нельской башне, кровь, и разорванная плоть, и жуткий мясной запах, подступивший вдруг к самому горлу, забивая даже аромат яблочного пирога. Как выглядел при этом он сам, Шере не имел ни малейшего представления, но Мари слегка позеленела, и он, ни на миг не задумавшись, протянул руку, обнимая ее за плечи. На какие-то мгновения – только чтобы поймать ее благодарный взгляд. Надо было спрашивать совет, это точно.

– Потому что вы такое уже видели, – это было очевидно, но все равно прозвучало полувопросительно. – И пробовали, и знали, что с чем сшивать. А разве про такое в книгах не пишут?

Барнье говорил про книги. И… что там могло быть в банках? То, что не получилось? Глупости, во-первых, не по-христиански это совсем, а во-вторых, сгниет же!

Тем не менее, ни пить, ни есть ему больше не хотелось – вообще. И разговаривать, честно говоря, тоже.

- Пишут, - торопливо заверил и его, и Мари хирург, оценив бледность лиц. И негромко добавил: - Я вот тоже записываю, что видел. По-другому никак.

Мари, отнявшая ладошки от ушей и придвинувшаяся поближе к Шере, затрясла головой так, что ее чепец съехал набок.

– Вот уж хорошо, что я читать не умею! – воскликнула она. – А то как подумаешь, что в этих книгах быть может!

– Как что? – удивился Шере – очень естественно, но в его глазах снова загорелся озорной огонек. – Твари эти. С зубами. Ты разве не знаешь?

– Какие твари? – Мари явно гадала, пугаться или смеяться, но и то, и другое было, похоже, предпочтительнее рассказам хирурга.

– Никакие. Нет там никаких тварей. Можешь и дальше стирать с них пыль с легким сердцем. Я пошутил.

На самом деле, он был почти уверен, что девушка начнет сейчас требовать продолжения, и разговор благополучно перейдет на другие темы.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере попытался удержать теплую ладошку, но девушка тут же ее отдернула.

– Я пошутил, сказки все это. Мало ли кто что придумает! Нечего на всякие глупости время тратить.

– Доминик! – в глазах девушки читался упрек.

Как любой прирожденный рассказчик, Шере чувствовал, когда можно потянуть время, но в этот раз он быстро сдался.

– Ну ладно, если ты так хочешь, расскажу. Книги, они на разных языках написаны, да? А в разных языках разные буквы бывают. Вот в английском, например, есть такие буквы, которых у нас во французском нет вовсе.

Он окунул палец в разлившуюся по столу лужицу сока и написал на столешнице сперва букву k, а потом букву w.

– Вот нет у нас таких. А значит, они, если они в английской книге у нас в нашей французской библиотеке оказываются, то им там до жути неуютно и страшно, прямо как милорду какому-нибудь на Новом рынке, есть там такие переулки… Ну, сама знаешь. И начинают они друг к другу потеснее жаться, чтобы, стало быть, друг друга поддержать. И если так получится, что такую книгу кто-нибудь на пол нечаянно уронит, то может так случиться, что буквы эти, которые в один ком сбились, вместе слипнутся. Вот так.

Он нарисовал на столе целый забор из слипшихся вместе букв «w», превратившихся в очень убедительную оскаленную пасть.

– А другие буквы, – он начал рисовать под пастью что-то вроде жука, – в общем, они все вместе слипаются, и получается такая вот тварь, зубастая и злая, как сто английских годдэмов вместе взятых, и она в своей книжке, стало быть, не сидит, а начинает в другие книжки лезть, и там яйца откладывает. А яйца эти… Нет, этого ты точно знать не хочешь.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Годдэмы это английские солдаты, – объяснил Шере, гадая, что такого сказал Барнье, чтобы настолько смутить обеих женщин. – А еще мародеров так называют, и еще…

Тут он чуть не поперхнулся пирогом, чувствуя, как щеки и даже глаза опалило жаром.

– Неважно, в общем, – он не решался поднять взгляд, опасаясь выдать нахлынувшее вдруг отвращение. – У нас так говорят, вот и все.

– А кто вылупляется? – настаивала Мари.

Шере поводил пальцем по столешнице, затирая нарисованную тварь.

– Буквы, – неохотно ответил он, – другие буквы, конечно, самые обычные. А они уже в слова складываются всякие… слова уже как слова, понятное дело, потому что они во французских книгах растут, но они же не сами по себе слова, они еще в предложения составляются, а если их прочитать… Но ты же не умеешь читать, так что с тобой ничего не случится. А я… знаешь, что я один раз прочитал?

Он сделал многозначительную паузу, чуть улыбаясь девушке, и она, конечно, очарованно покачала головой.

– Это был трактат по богословию, – полушепотом продолжил он, – в библиотеке самого кардинала, можешь себе представить? И там было написано… прямо посреди страницы… «Мюло – осел».

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Улыбаясь уже по-настоящему, Шере наклонился, протягивая хирургу руку, чтобы помочь ему встать.

– Что такое Овидий? – спросил он.

Надпись в книге он действительно видел, но сделана она была, разумеется, на полях и очень хорошо знакомым ему почерком.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере немногое понял из шутливых объяснений хирурга, однако запомнил как мог, рассчитывая в будущем спросить у Лампурда. Чаяния Аньес были ему куда ближе, и он тут же внес свою лепту в ее доводы:

– Конечно. Глядишь, и счета разбирать научишься, не помешает. Только вот… – Шере поднял на кухарку непритворно смущенный взгляд. – А можно мне взамен попросить… Научите меня пироги печь. Хоть раз попробовать.

Двигало им отнюдь не благородное желание избавить Мари и ее мать от чувства, что они ему обязаны, но внезапно проснувшаяся память. Когда-то они с матерью возились на кухне вместе – она всегда вставала к печи сама перед сочельником, в день святого Любена и в день рождения отца. Снова просеивать муку, снова почувствовать, как липнет к пальцам тесто, как поворачивается равномерно припорошенная белым тяжелая скалка, украдкой отщипнуть кусочек сырого… Он помнил этот вкус, как если бы это было только вчера.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.