Шере повернулся, наконец, на табурете, не опасаясь больше, что яркий свет – хирург не берег свечи, он отметил это когда-то для себя, и даже немного позавидовал – позволит тому прочитать на его лице слишком многое.

– Все хотят жить, наемные убийцы тоже. Спрашивай, я же тебя знаю. В ограблениях я не участвовал, хотя пару раз планировал. Убивать не убивал, я вообще крови боюсь, – он мог бы на этом остановиться, все это было чистой правдой, но наверно это был такой вечер: ему приносили подарки, и вынуждали отдать все, и какая-то часть горечи во рту просочилась все-таки в его голос. – Что не значит, разумеется, что за меня это не делали другие – и по моей просьбе, и за деньги, и из-за меня, и ради меня… Нет, ради меня, пожалуй, нет.

Он мог бы добавить, что совесть его не мучает, но это было бы ложью – да и вряд ли, на самом деле, волновали Реми какие-то зарезанные головорезы. Ростовщиков ненавидят куда больше чем убийц или воров.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Как только Лампурд меня не называет, – пробормотал Шере, у которого с плеч свалился не камень, а целая Голгофа. Он и сам не заметил, верно, этот эпитет и уж точно не мог подумать, что Реми примет его всерьез. Значит он все это время знал?.. И не… Значит, ему было неважно? А он, дурак, еще сам рассказал…

Ни на миг не отводя от хирурга обеспокоенного взгляда, Шере соскользнул с табурета, неосознанно увеличивая расстояние между ними. Не мог он, следя малейшую перемену в лице друга, не увидеть, как оно изменилось, когда он упомянул, что по его слову убивали. И что теперь?

– Разве что не убийцей, – продолжил он. Это было правдой, но сказано лишь для того, чтобы возобновить разговор – как иначе он мог судить, что изменили и чем навредили его неосторожные признания? Теперь он опасался даже защищаться, потому что так можно было наговорить еще больше лишнего.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере попытался отступить и наткнулся на хирургический стол, с которым сталкивался едва ли не каждый раз, когда приходил в гости – невозможно было привыкнуть, что стол может занимать столько места.

– Что за ерунду ты болтаешь, – вздохнул он. И вроде бы должно было сделаться легче – Реми явно не собирался выставлять его за дверь, но легче не стало, и не только потому, что не мог Шере не заметить, как тот выразился. «Человек, которого я знаю под именем Доминика Шере»! Как так можно? Понимать, что видел лишь малую часть, и уверять, что готов принять целое? – Розы, торты… Знаешь что? Закрой глаза и протяни руку, вот так.

Он показал хирургу открытую ладонь, а когда тот послушался, вытащил нож – не из тех, что прятал в рукавах, этих у него и с собой-то не было в этот раз, но самый обычный, который носил на поясе – а затем, не спрашивая, выдвинул запомнившийся ему ящик. Долго рыться не пришлось, и Шере почти сразу же вновь обернулся к Реми. При прочих равных выбранный им скальпель был бы острее, но, повезло, нож он носил к точильщику только вчера, а лезвия были очень похожи.

Собираясь было начать с двух рукоятей, в последний момент он решил, что не может человек настолько не знать свою комнату, чтобы не догадаться, что он достал, и опустил на ладонь Реми лезвие своего ножа.

– Осторожно, – на всякий случай предупредил он. – Знаешь, что это такое?

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере ответил не сразу, потому что у него перехватило горло – и в этот раз не столько от прикосновения, сколько от всего, что в этом прикосновении смешалось. Нельзя было яснее сказать о доверии, нельзя было быть наивнее – или не желать быть мудрее, и что он такого сделал, чтобы заслужить – такую дружбу, дружбу такого человека? Ведь не мог же Реми всем так доверять?

Он бросил на стол не нужный больше скальпель, промахнулся, и тот зазвенел на полу.

– Черт! – Шере замер, не успев еще дернуться, затем осторожно высвободил руку и присел на корточки. – Ладно, ты ни черта не понял, но у меня не хватит благородства на второе объяснение, можешь считать меня тортиком.

Да и бесполезно это было – отлично он на самом деле понимал, что Реми неслучайно смешал ему сравнение, хотелось, видите ли, ему верить, что он дружит с таким же хорошим человеком, как и он сам. Не то чтобы Шере считал себя негодяем, никто так не считает, но и списывать свои решения на обстоятельства он не собирался. Он мог остаться с Мадо, мог забыть про Жана-Сезара раз и навсегда, мог не связываться с векселями г-на де Мьервена в Бордо, мог не ехать в Париж, мог… Александр мог быть намного счастливее портовым мальчишкой, стать юнгой, а не пажом… Он решил иначе и ни за что не перерешил бы. Мадо могла думать что угодно, не место было мальчику в трактире – и добрался же он до самого Лувра! Пусть остаются святыми те, у кого никого нет.

И однако он замешкался, подбирая скальпель.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Скальпель звякнул, возвращаясь в ящик, и Шере обернулся с выражением комического ужаса на лице.

– Не ешьте меня, господин людоед! Я могу рассказать вам, как пробраться в замок самого короля! – он поднырнул под стол и выскочил с другой стороны. Подумать только, он чуть не сказал «к самому королю», а это уже было бы неправдой, и, как бы это ни было смешно, сейчас наводило на другие мысли. – Реми… Я только хотел сказать… Эта история, с пропавшим сыном… Я их не предавал. Ни ради мести, ни по каким-либо другим причинам… Это то, что говорили, и я только спорил так, чтобы поверили, но это ерунда, и проверить легко, если знать, как. Просто чтоб ты не думал…

Он не закончил, еще и потому, что не знал как продолжить. Реми служил капитану гвардии его высокопреосвященства, и было бы безумием позволять кому-то в этом кругу считать, что он, Шере, способен на предательство. Но, честно говоря, он не верил, что Реми станет кому-то рассказывать, а молчать он, как оказалось, умел. Но может, он, такой хороший человек, даже не думал еще об этом – и Шере не хотелось, чтобы он начал сомневаться. Не хотелось даже больше, чем возвращаться к этому разговору.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Судить? Шере был слишком выбит из колеи, чтобы все растущее напряжение, с которым он выдерживал эту паузу, не сменилось на его лице растерянностью. Судить – ах, в этом смысле судить! И что тут скажешь? Что так делают все? Что даже сам Реми не настолько святой, чтобы не признать, как ему это не нравится?

Шере неопределенно пожал плечами. Не спрашивает же он, чего только здесь можно бояться! Если даже любовь не выдерживает иных откровений?

Если Александр как-нибудь узнает, чем занимался его «брат»…

Не надо было об этом думать. Что будет, то и будет.

– Потому что из тебя скверный судья, – улыбка снова появилась на губах Шере, и была она самую малость лукавой. – Настоящий давно завладел бы половиной имущества подсудимого в пользу следствия.

Он кивнул на коробку со сладостями, оставшуюся на той стороне стола.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере слушал молча, сперва не поднимая глаз, потом наполовину отвернувшись, опершись бедром о стол, и только страдальчески поморщился, когда этот панегирик его добродетелям сделался для него по-настоящему невыносимым. «Даже собой рисковал», подумать только! Когда он ничуть не меньше рисковал бы, если бы просто вернулся в Пале-Кардиналь – одной дорогой идти. А что он к Реми пошел – так к кому же еще идти было? Ночью, да еще когда он – лучший?

Он мог бы очень много добавить – и про то, что он за секретарь, и про то, что знает и чего не знает господин капитан, и про свою неуверенность в завтрашнем дне, и что Лампурд ему еще нужен, только зачем? Нет ничего глупее, чем доказывать человеку, что он зря тебе доверяет – даже если это твой друг и ты не можешь не ужасаться его доверчивости; ведь не хочешь же ты эту вашу дружбу потерять?

– У меня был раньше еще один… друг, – чуть слышно проговорил он наконец. – Он меня ножи бросать учил и еще кое-чему. У него сестра была… Впрочем, какая разница? Ты спрашивал, почему я боюсь, что ты… Я видел, какими люди порой оказываются. И что может их изменить…

Он прикусил язык. Нет, есть все-таки что-то глупее. Например, рассказывать, ради кого он предаст кого угодно и пожертвует всеми.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Любопытство свойственно не одним лишь кошкам и хирургам, и Шере также уселся на стол, наклоняясь ближе к Реми. Запинку, какой бы короткой она ни была, он заметил – и запомнил.

– Что ты не можешь взять в толк?

Он мог бы ответить – что смерть это другое дело. За все на свете надо платить, но стоил ли месяц счастья – даже не безвозвратно утраченной жизни, но хотя бы тех бесконечных дней, которые он прожил до встречи с Мадо? Мог бы, но не стал. Слишком близко к сердцу.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Наверное, если бы Шере был таким хорошим другом, каким его считал Реми, он бы должен был что-нибудь такое и сказать. "Не связывайся с висельниками", например. Или "Ты ведь и половины обо мне не знаешь". Или еще что-нибудь благородное и глупое, потому что слушаться Реми, надо думать, не будет, а спрашивать... спрашивать может, и не начнет, но задумается наверняка.

- Со мной? - озадаченно переспросил Шере. - Нет, не во мне же дело. Просто ты так хорошо о людях думаешь, что мне за тебя страшно становится. А ты еще и рискуешь так, что слов нет. У меня, кстати, возникла одна мысль, только я не вполне уверен... Помнишь, ты как-то говорил, что запишешь?..

Взгляд Шере сделался пристальным. Он не слишком хотел заговаривать об этой своей идее, не расспросив сперва понимающих людей, но это давало ему отличный способ сменить тему - даже если Реми не собирался на самом деле делать записи для каких-то знахарок, в чем Шере бы и в голову бы не пришло его винить.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– Откуда мне знать? – пробормотал Шере, первым, не без труда подавленным порывом которого было отвернуться, едва глянув на рисунки. Представлять себе, что находится внутри у человека – даже если только у каждого второго человека – было ему до тошноты неприятно. Превозмогая отвращение, он принялся все же изучать тонкие листочки, и вывод, которого опасался хирург, сделал очень быстро.

– Реми… – Шере был совсем не уверен. Когда-то, обнаружив, с какой легкостью дочь имитирует его почерк, отец вознамерился поучить ее рисовать. Получалось так себе и очень медленно, но более опытный художник… может, он рисует гораздо быстрее? Может, какие-то детали здесь только для красоты. – Сколько их было?

Перерисовывать придется в любом случае – особенно если у них выйдет то, что он задумал. Один набор – толстухе, которая ни с кем не поделится. А второй… про второй надо будет как следует подумать.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.