На ясене на углу вчера не оставалось и дюжины листьев, и снег, валивший крупными хлопьями с самого утра, смел их все – а что не смел, то спрятал. Узкая тропка, проделанная посреди улицы Сент-Оноре колесами карет и копытами лошадей, превратилась в грязное месиво, которое не смогла выбелить даже приутихшая, наконец, метель, и Шере, полуосознанно выбирая, где поставить ногу, в который раз за день подумал, что пора покупать сапоги. Сперва Александру, за прошедший год мальчик сильно вырос, а там видно будет.

Подходя к особняку Кавуа, он привычно поднял глаза ко второму этажу. Все окна кабинета Барнье были темными, но это ничего не означало. Во-первых, несмотря на пасмурный день, было еще светло. Во-вторых, врач мог быть на кухне. И все же губы Шере чуть сжались.

За последние девять дней он провел в доме господина капитана больше времени, чем за предыдущие два месяца – приходя каждый день, так рано, как только мог освободиться до сумерек. Возможно, Барнье мог бы перепоручить кому-то перевязки – что Шере знал о медицине! – но он этого не делал, и поэтому они оба ежедневно преодолевали лабиринт узких улочек и проулков, где врача уже начали узнавать, до дома Лампурда; потом шли назад, проходили мимо Пале-Кардиналь – не задерживаясь, потому что не прекращать же на полуслове такой увлекательный разговор – снова возвращались в особняк, начинали прощаться, лишь когда на Самаритянке било одиннадцать – чтобы все это повторилось на следующий день. Тени на стене кабинета говорили на смеси парижского арго и Горация, остывал в кружках яблочный взвар с корицей, и Мари, поначалу дичившаяся, все чаще попадалась Шере навстречу и даже снова начала улыбаться. В прошлый раз она сама отворила ему и вдруг как ни в чем не бывало чмокнула в щеку – его, кого и простое касание ее руки раньше заставляло смущаться и отводить глаза, чувствуя, как его окатывает жаром, для которого в его жизни не было места.

Шере, может, не задумался бы об этом, если бы Аньес, так явно недовольная им с самого возвращения господина капитана из-под Ларошели, не начала привечать его снова. Что-то надо было делать, но что, он не имел ни малейшего представления.

Шере стряхнул снег с плаща, прежде чем постучать.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Невозможно было не ответить на эту улыбку, однако, переступая порог и мягко закрывая за собой дверь, Шере не мог не бросить настороженный взгляд вглубь прихожей – к счастью, Эжена там, как и в прошлый раз, не обнаружилось. С той самой ночи, как он приходил за Барнье, Шере не сталкивался с молодым человеком и даже позволял себе порой надеяться, что тот уехал – и может, поэтому Мари перестала его избегать?

– И снежно, и холодно, и… – подхватывая привычную игру, Шере тревожно оглянулся через плечо. – Надеюсь, господин хирург не выходил? Можешь себе представить, по дороге я слышал вой. А около ясеня… – пауза была выдержана идеально, – следы!

Следы были – и от копыт, и от башмаков. И вой был – от того самого ветра. Шере еще не решил, считать ли такие россказни за ложь, и на всякий случай начинал всегда с правды.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Так мог бы пошутить в ответ Барнье, и во взгляд Шере закралась толика сомнения. Могли ли они?.. Могли, и что? Это ни капельки его не касалось. Мари терять больше нечего, а из всех, кого она могла выбрать, врач уж точно сможет позаботиться, чтобы ей не грозил новый визит к знахарке. Теперь – почему нет? Или вернее – почему не да? Она такая красивая, Мари, а Барнье… он старше ее, конечно, но… Шере вспомнил синие глаза врача и мысленно признал, что тот мог бы увлечь юную горничную. И вообще, если выбирать между ними двумя, выбор очевиден. Даже если забыть о том, что он такое на самом деле.

– Ну уж нет, – Шере пришлось сделать некоторое усилие, чтобы улыбнуться. – Самаритянка у нас одна, и это не ты. Тем более в таком красивом новом платье.

Если что-то все-таки случится… Второго раза она не переживет, но ведь и Барнье – не Эжен. Шере помнил их разговор, но если вопрос встанет так… Для Мари это было бы манной небесной, а для хирурга… Он хороший человек, даже слишком хороший.

Ночных посиделок тогда больше не будет, это точно.

Да нет, ерунда. Барнье понимает, что к чему, такой глупости он не сделает. Да и Мари…

Мари снова начала ему улыбаться. Что бы это ни значило.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере с готовностью повесил свой плащ на вешалку у входа, попутно отметив, что она была пуста. Это могло ничего не значить, а могло и быть ответом на его вопрос. Это было не так важно, если врач был дома, рано или поздно он спустится на кухню... и Шере совсем не хотел упускать шанс снова поболтать с Мари. Может, все станет опять как раньше?

- Чудесное платье, - сообщил он, - и цвет тебе очень к лицу. В темноте так точно.

Раньше она услышала бы улыбку в его голосе. Теперь он на всякий случай добавил:

- Потому что дело не в цвете.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

– С-сп-сп-спасибо, – пробормотал Шере, сминая мягкий сверток в неожиданно одеревеневших пальцах. Платок? Нет, ткань была слишком грубой. Полотенце?

Это были не мысли, думать он был не в силах. Прикосновение ее губ – и все его сомнения, подозрения, опасения куда-то исчезли, оставив позади белую пустоту и колоколом бьющееся от виска к виску слово «Нет». Нет, ни в коем случае, нельзя. Прочь. То, что осталось от понимания, с которым он, услышав про тетку, отвел глаза от Мари – и оттого пропустил этот поцелуй. Вспыхнувший на его щеках румянец сменился резкой, до синевы, бледностью, и он судорожно вдохнул и облизнул внезапно пересохшие губы. Конечно, на них не могло остаться вкуса ее губ. Шере понимал – понимал все, но сейчас от этого понимания ничего не осталось, и он мог лишь снова вдохнуть, выдохнуть, теребя белую ленточку на белом же свертке, тупо посмотреть вниз и только со второй попытки развязать бантик. Руки не слушались, и Шере чуть не выронил подарок, переложил на стол, от греха подальше – бог ты мой, от греха подальше! – и наконец развернул смягченный временем холст.

Внутри оказался пышный, отделанный простеньким кружевом воротничок и парные к нему манжеты, и Шере оцепенел, опять не находя ни мыслей, ни слов. Что-то складывалось, что-то не складывалось. Дорогой подарок, очень. В благодарность? Эта милая улыбка, этот лукавый взгляд… Откуда у нее кружево?.. Новое платье – с вышивкой, но без кружев.

Мари была права, такие он и носил – как можно пышнее, чтобы скрыть шею и запястья. И… она думала о нем, такой подарок за ночь не сделаешь. А за неделю? За две? За неделю можно.

– Спасибо, – повторил он, отпуская мягкую ткань. – Но… Такой дорогой… Это же так дорого. И у меня ничего нет… Взамен.

Подарок у него с собой был, но не для Мари, и подарить его ей он не мог – не потому что не хотел, а потому что он бы ей никак не подошел.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

- Хозяйка? – переспросил Шере. – Новая?

Он все еще был так ошарашен, что чуть было не спросил – откуда. Хотя это как раз должно было быть очевидно. Господин де Кавуа женился? В другое время Шере тут же задумался бы, с кем и в каком порядке делиться такой поразительной сплетней в Пале-Кардиналь, а потом задался бы вопросом, на ком. И когда только успел – ведь совсем же недавно они вернулись!

Но все эти мысли, которые поглотили бы при иных обстоятельствах все его внимание, сейчас едва его затронули. Мари, ее улыбка, ее близость – и то, что это значило. Он снова уставился на лежавший перед ним подарок. Отказаться?

- Она берет тебя в горничные? – вместо этого спросил он.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Ребеночек?! За всем этим скрывалась, несомненно, невероятно захватывающая история, но у Шере никак не получалось на ней сосредоточиться. Мари… Очень осторожно он высвободил руку. Мари… Ее можно было понять. Ей необходим был муж, а он был единственным из тех троих, кто это знал, кто мог бы… И кого не нужно было обманывать… И не могла она не понимать, что она ему нравится, а значит, как она поймет его отказ… Зная, что он все про нее знает, отказ она могла понять лишь в одном смысле – в некотором роде, в самом обидном. Первое, самое очевидное объяснение. Порченный товар. Но может, это было и к лучшему, потому что сказать ей правду или даже что-то смахивающее на правду Шере не мог, и сейчас это было возможно даже меньше, чем до визита к знахарке.

Тогда… тогда он тоже взвешивал за и против, и решил, что это слишком опасно. Не потому, что он давал ей тем самым в руки оружие, которым она в любой момент сможет его уничтожить, если того пожелает, но потому, что она поднимет шум, не думая о том, насколько ей это невыгодно. И потому что будет в ужасе, и потому что оскорбится. Особенно сейчас, после того, через что ей пришлось пройти – узнай она его тайну, и ему конец, вопрос лишь в том, когда. Никто такое не простит.

- Мари… Не надо.

Шере снова посмотрел на сверток, хотел подтолкнуть его к ней, но не стал. Это могло задеть ее сильнее. А если заберет сама, может, ей станет легче.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Он мог ошибаться, но вряд ли. Этот поцелуй… Он не мог верить – боялся верить в его искренность и ничуть не меньше боялся в нее не верить. И так, и эдак было очень плохо. Принять подарок – и затем оттолкнуть? Отказаться и спорить о том, почему он не принимает его – по-настоящему или притворно? Сказать прямо – и ранить этой прямотой? Если и было здесь меньшее зло, Шере его не находил.

– Потому что… – пробормотал он. – Потому что… Мы же друзья, Мари? По-прежнему, да? Я был бы тебе плохим другом, если бы принял… что-то, что ты… не можешь себе позволить. На самом деле, ведь не можешь же, дорого. Мне ничего не нужно, кроме твоей дружбы. Ни подарков, ни… Если ты позволишь… Ты мне ничего не должна. Давай останемся… просто друзьями. Просто. Без… такого.

Будь у него время подумать, он сумел бы выразиться лучше, но сейчас у него и мысли путались. Сказать так, чтобы она поняла все, если он не ошибается, и не обиделась, если он ошибся. Но, на миг скашивая на нее глаза, он подумал, что не ошибался. Это ее платье – самую малость откровеннее, чем те, что она носила обычно. И то, как близко она стояла – он всем телом чувствовал ее тепло, хотя, наверное, это ему только казалось.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Мари либо не услышала, либо предпочла не услышать ничего из того, что он сказал, но теперь Шере был уверен в своих выводах. А значит, как сказал в свое время Лампурд, убить быстро – тоже вид милосердия.

– Я не боюсь, – тихо возразил он. – Я не хочу.

Это была та еще правда – и боялся, и хотел, но не того, что она думала, совсем не того.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.