Ночь выдалась теплая и безоблачная, и узкая дорожка, ведущая от пристани вглубь сада, была отлично видна в свете полнеющей луны, однако кавалер, пренебрегший сегодня сном, несмотря на поздний час, шел медленно, то и дело поднося к лицу сорванную на берегу ветку жасмина. Кавалер носил широкополую шляпу и плащ не по погоде, но порывистость его движений указывала на молодость, шпага, приподнимавшая край плаща, выдавала в нем дворянина, и, даже если бы блеск золотого и серебряного шитья на плаще и сверкание драгоценных камней на пряжке шляпы не позволяли заподозрить его богатство, о нем сказали бы кольца, украшавшие его тонкие пальцы. В общем, даже несмотря на все принятые им меры – а может, и потому, как он их принимал – его светлость герцог Бекингем не мог не произвести благоприятное впечатление на случайного встречного, и недоброжелатель мог бы предположить, что он вполне это осознает и оттого не особо спешит к месту назначенного свидания.

Ничто не могло бы быть дальше от истины: Бекингем сгорал от нетерпения – и сомнения. Пускай граф Холланд, верный друг и наперсник, заверял его, что его ждут, пускай пообещал ему, что очаровательная герцогиня де Шеврез позаботится, чтобы им не помешали – герцога все равно снедала безотчетная тревога. Не потому, что он пытался добиться в этот раз любви не больше не меньше чем королевы Франции, не потому, что он понимал, чем рискует, и даже не потому, что он не мог в этот раз предстать перед ней во всем своем блеске. Ни Людовика, ни его вездесущего первого министра в Амьене не было, и тем не менее он замедлял шаг, чутко прислушиваясь к каждому шороху и выискивая среди зеленых изгородей и деревьев свет факелов, который сказал бы ему, что их выдали. Могло ли все и в самом деле оказаться так просто?

Однако сад оставался тих, все так же благоухали розы, журчала Сомма и шелестели кроны деревьев, и наконец, отринув глупые колебания, герцог преодолел последние шаги, отделявшие его от садовой беседки, и переступил порог, ища жадным взглядом ту, что смутила его покой. Тени внутри шевельнулись, обнаруживая женский силуэт, и Бекингем сорвал с головы шляпу, склоняясь в глубоком поклоне.

Отредактировано Провидение (2016-09-05 01:22:09)

Если бы у Бекингема были какие-то сомнения в том, ту ли даму он нашел в беседке, то протянутая ему очаровательная ручка эти сомнения тут же развеяла бы. Ни у кого при дворе не было такого изящного запястья, такой грациозной кисти и таких обольстительных пальцев. Отшвырнув шляпу в сторону, он опустился на колени и коснулся губами нежной кожи.

- Сударыня… ваше величество… - Он вскинул голову, устремляя на королеву страстный взгляд. Лунный свет, пробивавшийся между рейками беседки и оплетавшими их розами, скрадывал черты королевы, но ему не нужен был свет – он носил этот образ в своем сердце. И так и намеревался ей сказать. – Анна! Вы позволите? Анна! Мой Бог, даже в лунном свете ваша красота затмевает все.

Из угла, куда он бросил шляпу, донесся легкий шорох: перья смялись, и тяжелая пряжка прошуршала по полу.

Отредактировано Провидение (2016-09-07 01:03:30)

Поцеловав своей даме руку, Бекингем не торопился, однако, ее отпустить, как бы невзначай начиная поглаживать запястье. К счастью, в беседке был пол, и ему не пришлось стоять в светлых атласных штанах коленями на земле.

- Теперь я умру счастливым, - заверил он королеву, не спуская с нее восторженного взгляда. Как же она была прекрасна! Конечно, ореол королевской власти сообщает и женщине, и мужчине некую толику величия, но отнюдь не всякую женщину может превратить в богиню. Генриетта-Мария, сестра французского короля, сделалась теперь его королевой, но все равно выглядела испуганной девочкой. А Анна Австрийская сияла, казалось, светом сразу двух корон. Или то мерцал в ее белокурых волосах лунный свет? Бекингем привык делать женщинам комплименты, и ему никогда не приходилось подыскивать подходящие слова, но сейчас он едва ли не заикался, и дело было не в том, что он говорил по-испански, испанским он владел превосходно. - Я осмелился поднять свой взор на небожительницу и готовился быть обращенным в прах. А вы… вы касаетесь моей руки! Вы… вы рады меня видеть. Мыслимо ли это? В самых дерзновенных моих мечтаниях я не заходил столь далеко. Ах, сударыня, я недостоин целовать пыль у ваших ног.

Он осторожно высвободил одну руку, как будто чтобы и в самом деле коснуться земли рядом с ее юбкой, но на самом деле слегка отодвигая расшитую парчу ее платья. Даже выглянувший носок ее туфельки приводил его в экстаз, и он искренне верил в то, что говорил, и даже немного стыдился того, что его мысли с удручающим постоянством возвращались к вещам более практичным, как-то: долго ли будет отсутствовать ее свита. Или, может, ему повезло и свиты не будет вовсе?

Что бы ни делали его руки, скользнувшие по атласу туфельки, Бекингем хорошо знал, куда нужно при этом смотреть, тем более, что Анна Австрийская и в самом деле была в его глазах божественно хороша собой, а остатки здравого смысла, не вполне еще покинувшие герцога, напоминали ему о необходимости зорко следить за переменой выражений на ее лице – не потому, что он всерьез сомневался в своей привлекательности, но потому, что только так можно было угадать, ожидает ли она появления с минуты на минуту своей свиты. Если бы королева оглянулась или посмотрела бы на вход в беседку, он знал бы, что ему следует быть осторожным и прислушиваться к каждому шороху снаружи. Но ее прекрасные глаза смотрели как будто только на него, и их выражение кружило ему голову.

- Не молитесь, - прошептал он, - я погиб, душой и телом.

Даже если бы он не уловил ее оговорку чутким сердцем влюбленного, опыт записного волокиты не позволил бы ему ее пропустить, и в его глазах вспыхнул ответный блеск, а сердце забилось еще чаще, и он пылко обнял колени стоявшей перед ним женщины. Пусть выбранная им поза не располагала к страстным поцелуям, подниматься на ноги он не стал, хорошо зная, пусть и не думая об этом сейчас, что его порывистое движение непременно заставит ее потерять равновесие, хоть на мгновение. У нее подкосятся ноги, но позади нее стояла скамья, на которую она непременно упадет, и тогда целоваться будет намного удобнее. А целовать ее он жаждал безумно.

Когда ничего не ожидаешь, не испытываешь и разочарования, и герцог, строивший планы своей кампании не вполне осознанно, лишь ахнул еле слышно, когда ищущая женская ручка упала на его плечо и тут же обхватила шею. На какой-то недолгий миг он ослеп, погрузившись лицом в прохладные ароматные шелка ее корсажа, и, прижимая к себе покачнувшуюся женщину, и думать забыл, что она была королева не только его мечты.

– Погиб… – восторженно прошептал он, вновь вскидывая голову и пожирая Анну глазами.

Инстинкт ли подсказывал ему, что она может не слишком твердо еще стоять на ногах, или то его страстная влюбленность властно влекла его ввысь, заставляя его томиться жаждой прикоснуться наконец к ее губам – неизвестно. Но его руки, ослабнув в своем порыве, не соскользнули к подолу королевы, как диктовала ему привычка, и герцог, взлетев на ноги, заключил возлюбленную в объятия, привлекая ее к себе для страстного поцелуя.

Три слова, из которых Бекингем услышал лишь одно – свое имя. Два последующих… Не то чтобы он их не расслышал вовсе, нет – всего лишь истолковал по-своему, и плащ, шелковистой волной соскользнувший вниз по его рукам, подтвердил вывод, который герцог сделал, сам того не заметив. О, Бекингем был отнюдь не новичком в тонком искусстве любовной беседы, и это был бы не первый раз, когда губы его возлюбленной вслух произносили бы одно, молча прося о другом, и поэтому рука, обнимавшая тонкую талию королевы, сжалась теснее, прежде чем Бекингем шагнул к скамейке, увлекая королеву за собой.

– Mine, – упоенно прошептал он, забываясь и оттого переходя на родной язык. Золотистые волосы королевы, выбившиеся из ее прически, ласкали ему щеку, а ее прерывистое дыхание сводило с ума. И, так же, как он поторопил события в речи, он поспешил воплотить в опьяняющую реальность свои мечты, не усаживая молодую женщину на скамейку, как та надеялась, но садясь сам и привлекая ее к себе на колени, и если его страстное объятие и ослабло чуть в этот момент, то только для того, чтобы позволить возлюбленной слегка откинуться назад, а ему самому – осыпать затем дождем поцелуев ее грудь и шею.

Говорят, что истинно любящий мужчина может отличить истину от лжи по одному голосу возлюбленной и что любящее сердце не введешь в заблуждение. Может быть – но Бекингему хватило бы пальцев на одной руке, чтобы пересчитать, сколько раз он имел счастье говорить с королевой, и в эти мгновения он слышал в ее голосе, в лучшем случае, только ангельский хор. По-испански и по-французски слово «нет» не слишком отличается от себя же в английском, но на всех этих языках он слышал его в перерывах между поцелуями, шепотом столь жарким, что он обжигал кожу, и всегда оно означало «да!» Бекингем был молод, красив, богат, он был фаворитом двух королей. И какая женщина отказала бы ему, тем паче – уже оказавшись в его объятиях?

– Анна! Любимая!

Появись здесь сейчас вся свита ее величества в полном составе, во главе с королем и кардиналом, герцог их попросту не заметил бы. Прижимая к себе молодую женщину одной рукой, другой он лихорадочно ворошил расшитую парчу и шелк ее юбок, пока не добрался, наконец, до подола, не ощутил нежную женскую кожу и, теряя голову окончательно, не рванул прочь разделявшие их ткани.

– My love, my soul!