Эмили, даже сидящая в женском седле и одетая в приличное ее положению платье для верховой езды, легко бы спешилась сама, но воспользоваться помощью мужа было куда приятнее. Поэтому она протянула Бутвилю обе руки и, позволяя снять себя, скользнула в его объятия.
- Здесь чудесно! - нежно проведя рукой в перчатке по груди графа, словно разглаживая на его камзоле несуществующие складки, улыбнулась молодая женщина, глядя снизу вверх в лицо супруга. — Давайте подойдем туда поближе?

Эмили охнула от неожиданности, а потом смеялась, когда граф нес ее к роще — бегом, Господи! Потом сгорала от смущения и предвкушения, следя за тем, как он стелет на траве камзол, а в голову лезли безобразно практичные мысли о том, что поэты, пожалуй, несколько преувеличивают, описывая восторги любви на природе, что камзол маловат и будет испорчен, а надо бы постелить плащ, а шпильки придется выискивать в траве, а траву вытаскивать из волос, а... Стоило мужу обнять ее, как все мысли смыло горячим вихрем, и стало совсем неважно, что трава сырая, косточки корсета больно впиваются в тело, а... Какая разница!Трава. Небо. Мы. Боже, какое счастье!
Потом они снова смеялись, ища в траве ее шпильки, вытряхивая траву и каких-то букашек из ее кудрей, его кудрей, его рубашки, ее... Какие горячие у него губы!.. И вездесущие... И руки, и...
Платье было измято и, похоже, безнадежно испорчено зеленым соком свежей травы, камзол графа выглядел не лучше... Луи-Франсуа завернул Эмили в плащ и посадил на коня перед собой, она устало положила растрепанную головку ему на грудь и закрыла глаза, чувствуя себя совершенно счастливой.

Вблизи города графине пришлось пересесть на свою лошадь и накинуть капюшон. Во дворе замка она дождалась, пока муж сам снимет ее с седла. Лапен, вероятнее всего карауливший возвращение хозяев, уже подхватил поводья их лошадей, готовый самолично отвести  их в конюшню. Эмили улыбнулась парню и с удивлением заметила, что он как-то странно кривится, поминутно хватаясь за чуть припухшую щеку.

Синие очи ее милости, до этого момента немного сонные — после этакой прогулки Эмили ужасно хотелось полежать, но надо было выйти к обеду, а сказываться больной графиня не хотела ни за что на свете, и так, верно, болтают уже, - глянули на парня снизу как-то по-детски испуганно.
- До такой степени плохо, да?.. - произнесла Эмили, краснея.
Стихи эти она, конечно, помнила, почти всю эклогу наизусть — она еще пару раз перечитывала произведение господина де Ронэ, хихикая втихомолку. Луи-Франсуа счел стихи вполне невинными, но остальные... Герцог, герцогиня... Нет, это было бы ужасно неприятно!

- Зачем?.. - графиня де Люз выглядела такой же растерянной и обиженной, как выглядела бы на ее месте любая молоденькая девчонка, столкнувшаяся с людской подлостью. В глазах Эмили блеснули слезы. Она ничего дурного не сделала этой даме. За что? Но головоломка складывалась неожиданно легко. Мадам де Ромерсан, еще довольно красивая брюнетка лет тридцати пяти («Старуха!» - мстительно подумала мадам де Бутвиль), была приятельницей мадам де Сен-Поль. Но неужели она думала таким способом вернуть Луи-Франсуа? Вряд ли. Это было просто злобная месть... - Спасибо тебе...
Молодая женщина с признательностью посмотрела на слугу.
- У тебя отлично все получилось. И быстро. А его сиятельству я сама расскажу. Все равно теперь уже ничего не поделать.
Кивком ответив на поклон Лапена, она бросила коротко: «Проводи меня!», не подумав даже, зачем ей это нужно, и через пару минут, стукнув в дверь костяшками пальцев и не дожидаясь ответа, вошла в спальню мужа, возвестив прямо с порога:
- Луи, боюсь, у нас все же неприятности...

- Не то, чтобы совсем уж серьезное, - Эмили смотрела на мужа снизу вверх. - Гадкие сплетни. Я бы совсем внимания не обратила, если бы не ваш кузен и милая герцогиня... Боюсь, их это расстроит. А сведения от Лапена, он разузнал, откуда записка, такой молодец!
Молодой женщине и в голову не пришло подумать, что она, быть может, подставляет парня, как не пришло ей в голову узнать, спрашивал ли его граф, и если да, то о чем.
- А стихи господина де Ронэ пользуются успехом у горничных и лакеев. Такая досада! - графиня поморщилась. - Не потому, что стихи плохие, а потому, что господин де Ронэ уж точно не обрадуется такой известности. И надо мне было быть такой дурой — не запереть шкатулку! А что вы можете сказать о госпоже де Ромерсан?

- Волшебного слова знать мне неоткуда, - отозвался Лапен с обидой в глазах. - А способ зубы быстро вылечить - знаю. Да такой способ, что помогает только честным католикам. Мне его рассказал один старый актер, самый умный на свете человек, если не считать вашей милости. Все как есть знает - что про древнегрецких уволенных богов, что про наших святых.
В голосе Лапена звенела чистая, искренняя, незамутненная убежденность в своей правоте. Таким тоном он раньше мог убедить самую недоверчивую хозяйку в том, что ее петух не скраден был бродячими актерами, а улетел на юг с перелетными птицами.
- Я, ваша милость, как только вы меня отпустить изволили, побежал на птичий двор. Первым делом больную десну помазал куриным пометом. А потом прямо там, на птичьем дворе, чтоб время не терять, бухнулся на колени и помолился святой Аполлонии Александрийской. Ей, заступнице нашей, какой-то римский император... не помню, как его звали, да и много чести помнить, гада такого... так он святой старушке все зубы вышиб. Так с тех пор она, добрая душа, с небес за нами присматривает, от зубной боли нас хранит. Своих зубов не осталось, так она чужие бережет, мученица наша! И вот те поверите, ваше сиятельство, а только я молитву и до середины не дочитал, как на всем дворе куры квохтать перестали! Притихли и слушают! А еще говорят, что курица - дура птица! А как договорил я последнее "аминь", так боль меня и оставила! Вот что вера-то делает!
Лапен весь светился - как же, человек прикоснулся к чуду! Впрочем, он быстро спохватился и докончил скороговоркой:
- А что я после этакого излечения малость напутал и доложился не вашему сиятельству, а госпоже графине, то тут я кругом виноват, но это я не со зла, а от волнения. Коль провинился - накажите, а только говорят ведь, что муж да жена - плоть одна, так что какая разница?

Подпись автора

"Ежели принять в рассуждение все добродетели, которых требуют от слуги, то много ли найдется господ, достойных быть слугами?" Бомарше

Зрелище, при котором граф, совсем не атлетического сложения, таскает за ухо, как мальчишку, парня выше себя ростом, было довольно комичным. Но графиня де Люз еще помнила, как бывает больно, когда дергают за уши, и даже не улыбнулась, а приготовилась все же защищать лакея от хозяйского гнева. Однако остановилась, потому что Луи-Франсуа, слава Богу, руки распускать не стал (а весь прежний опыт Эмили говорил, о том что парень был в шаге от трепки), Лапен же принялся снова рассказывать историю с горничными, и выглядела эта история... Некрасиво она выглядела... И стихи Ронэ не казались столь уж невинными.
- Ну и подумаешь, дуры болтают... - кусая губы, пробормотала она, прекрасно понимая, что не так уж и «подумаешь».

Лапен почтительно поклонился и вышел. Эмили проводила его взглядом и в который раз возблагодарила Господа и Пресвятую Деву за то, что ей достался муж с характером покладистым и незлобивым. Другой бы мог такой скандал учинить. Да и Лапен совсем неглуп. Про Гастона-то и сплетню про любовника мадам де Люз ничего графу не сказал. А Гастон этот, между прочим, герцогу служит, так что очень даже держит у себя герцог негодных лакеев...
- Он как раз уже и порасспросил. И лакеев, и служанок...