Хименес и Лаварден сели далеко друг от друга, оба старались не пересекаться взглядами. Лавардена мучило смутное предчувствие, что этим все не кончится - и правда, с первыми словами Бутвиля его худшие опасения начали оправдываться.
Он поболтал в руке свой стакан и принюхался, но едва мелькнувшая на губах улыбка исчезла, сорванная вымученным вздохом. Заметным, широким жестом Лаварден вернул свой стакан на стол.
- Не стану я пить за это, господа, - с тихой злостью сказал он. - Не в обиду Вам сказано, господин де Бутвиль.
Между собравшимися будто прошла рябь. Никто не перешептывался, но недоуменные, любопытные взгляды метались между Бутвилем и Лаварденом. Молчание нарушил Хименес, с глумливой улыбкой черта вскидывая вверх руку со стаканом:
- Выпьем, друзья! - воскликнул он. - За грядущий подвиг господина де Бутвиля!
Поначалу нерешительно, но быстро расходясь в юношеском азарте, остальные гости поддержали тост. Лаварден коротко взглянул на Хименеса, шевельнул губами, будто желая что-то сказать, но, в конце концов, промолчал.

- Ваша правда, - пожал плечами Хименес, кривя рот в хумылке, - такой бабий довод, как сон сумасшедшего, нам, признаться...
- Так победим, - вдруг негромко произнес Переньяк, но отчего-то его тихий и напряженный голос прошел сквозь гомон перепалки, как приливная волна.
Гости теперь смотрели на него.
- Так победим! - повторил Переньяк, обводя сидящих за столом своими удивительными, лучистыми глазами искреннего фанатика. - Не разумом человеческим, но промыслом Божьим. Ибо для разума человеческого Бреда неприступна! Значит, надо по-другому! Не разумом человеческим, а верою, чудом - волею Божьей! Всех нас зовут трубы ангелов Господних - слышите?
- Кто это такой? - сдержанно поинтересовался дон Луис, взглядом указав на Дядюшку.
- Это человек, который видит вещие сны, - тихо отозвался сидящий рядом с ним Лаварден. - Господин де Бутвиль, единственный из нас, поверил ему и откопал засыпанный ход под крепостью.
А Переньяк, вошедши в раж, поднялся на ноги и в глубоком волнении взял обеими руками за руку хрупкого юношу по имени Антонио. Тот как-то уж слишком сильно смутился и едва не отпрянул, но где ему было противостоять горячечному порыву Дядюшки!..
- Господина де Бутвиля Бог любит, видите? - улыбаясь, спросил он у юноши. - Как же ему не верить? Слушайте его, слушайте!

Отредактировано Ги де Лаварден (2017-11-10 01:51:24)

Антонио растерялся - и Лавардену, внимательно наблюдавшему за юношей, даже показалось, что испугался. Это был невысокий и хрупкий на вид мальчик с чрезвычайно милым, безусым лицом и нежными, отчего-то всегда печальными карими глазами. Его часто высмеивали - то за слишком мирный нрав, то за смешные бабьи привычки. Бутвиль, как сейчас понимал Лаварден, по-своему хотел помочь Антонио, но Святые Угодники - каким образом?!
Лаварден поймал взгляд юноши и негромко, но так, что услышали все, произнес:
- Этот ход отнюдь не так безопасен, как хотят верить наши герои. Антонио, если Вы откажетесь, ни один порядочный человек Вас не осудит. Прочие же, включая насмешников и особенно их, - он обвел спокойным, но выразительным взглядом присутствующих, задержавшись на Хименесе, - будут иметь дело со мной.
Лаварден так же, как и Антонио, пользовался репутацией человека чрезвычайно мирного - но, в отличие от последнего, успел доказать неравнодушным, что шпагой владеет лучше иных задир. Для тех, кто знал Лавардена, его нынешнее заявление было чем-то неслыханным.
Хименес, однако, столь же бесстрашный, сколь и неуемный в своей насмешливости, выдержал взгляд товарища с беззаботной и даже торжествующей улыбкой.

Лаварден шумно выдохнул сквозь зубы, услышав ответ Антонио. Вокруг поднялся гвалт поздравлений и смеха, и все это страшно раздражало. Лаварден сдержанно попрощался и вышел прочь, навстречу холодным сумеркам. Растаявший за день лед застыл серыми волнами, но весенний, шальной ветер рвал с головы шляпу и задувал под одежду.
- Завтра будет дождь, - сказал кто-то за спиной.
Лаварден обернулся и увидел Хименеса.
- Я думал, Вы решитесь раздражать тех господ до очередной дуэли, - неприветливо буркнул себе под нос Лаварден.
- Отчего Вы такого дурного обо мне мнения?.. Остыньте, Лаварден - остыньте прежде всего потому, что с Вами я драться не хочу. И да, не стану врать - после Вашего ухода я почувствовал себя чужим на этом празднике, - Хименес хищно облизал губы и мстительно обернулся на ярко освещенный шатер. - Праздник, хах! Как бы не получилось, что Вы станете правы, а? Ни разу еще с таким апломбом не провожали в могилу покойника!
Им было по пути, но разговаривать никому не хотелось, и остаток пути они преодолели в тяжелом молчании.

*        *        *

Следующий день действительно был дождливым и пасмурным. Лаварден не пошел смотреть, как Дядюшка и Антонио спускаются в лаз. До него дошли слухи, что де ла Серда сделал из этого события настоящее представление, что там появился Хименес и снова стал зубоскалить, и конечно же, все закончилось дуэлью, прямо там же, стоило будущим героям исчезнуть в темноте подземелья. Оба они, и Хименес, и дон Энрике, в итоге остались живы, но доставили множество хлопот лекарю. За их петушиной дракой даже как-то позабыли о тех, кто ушел в темноту полузасыпанного туннеля.
Но Лаварден не забыл. И когда на второй день никто не вернулся, он вместе с двумя солдатами спустился к входу в туннель.

*        *        *

Де Бутвиль все еще не мог ходить, дон Энрике не оправился от дуэли, и без этих двоих всеобщий интерес к подземному ходу быстро угас. Еще на подходе Лаварден увидел, что полуразрушенные мостки просели сильнее прежнего. Солдат, обвязавшись веревкой, нырнул в туннель, но скоро вернулся.
- Засыпало наглухо, сеньор де Лаварден, - сказал он. - Дальше десяти шагов не пройти, нет лаза.
- Под завалами никого не видно? - ровным, как обычно, голосом спросил Лаварден, закрывая глаза.
- Нет, сеньор де Лаварден.
- Вот как... - бездумно проронил офицер, со вздохом поворачиваясь к темной норе под осевшими мостками. - Вот как...

Отредактировано Ги де Лаварден (2017-11-14 19:37:11)

Бог знает, почему, но Лаварден чувствовал себя ответственным за произошедшее. И даже от полного, неоспоримого права сказать "А ведь я вас предупреждал, господа!" не становилось легче на душе. Больно было за Дядюшку. Все, что манило и мучило, пленило и раздражало в этой странной личности, теперь навсегда осталось загадкой. Жаль было юного Антонио. Если Переньяк хотя бы умер за свою исступленную веру, то этот - заплатил дань чужой гордыне. Стоило подумать об этом, как рука сама сжалась в кулак, а черные глаза сузились в две кипящие гневом щелки.
- Вы знаете, их ждал кто-нибудь дома? - ровным голосом спросил Лаварден, обращаясь к солдатам.
- Нет, сеньор. Переньяка - никто, сеньор...
- Про дона Антонио мало что известно. Лучше спросить его друзей, сеньор...
Но видеть кого-либо из компании господина де Бутвиля Лавардену не хотелось. Он попросту не был уверен, что сможет сдержать себя в руках - и дело не окончится очередной бессмысленной дуэлью, как будто мало людей потеряла испанская армия в этой войне. Поэтому Лаварден сам вошел в палатку дона Антонио, так печально пустую и холодную. Склонившись над сундуком, он торопливо перебрал аккуратно сложенные стопкой рубашки и белье, пока на дне не увидел спрятанные письма. Лаварден взял одно, незапечатанное, написанное беглым, но изящным почерком. Он помедлил, поискал взглядом подпись или имя адресата, но ничего не было. Само письмо оказалось недописано, оборвано на половине слова. Писавший обращался к какой-то "милой Исабель", судя по нежному, но целомудренному и свойскому тону - любимой сестре. Лаварден читал, поначалу думая лишь о том, чтоб найти имя госпожи, которой следует сообщить о кончине брата, однако по мере того, как смысл письма проникал в мысли офицера, у него холодело в груди.
Это было ужасно. Напрасно Лаварден пытался найти какое-то иное объяснение этому письму, убеждал себя, что оно перехвачено, или что Антонио играл в какую-то изощренную игру, пытаясь выведать тайну желанной дамы, выдавая себя в письме за сестру или подругу... Все было слишком правдиво и слишком узнаваемо, и де Бутвиль, и де ла Серда, и даже они с Хименесом были описаны в безжалостной правдивости.
Все было слишком узнаваемо - кроме одного.

*        *         *

Когда Лаварден вошел в шатер де Бутвиля, кто-нибудь, склонный к изящной словесности, мог бы сказать - "на нем лица не было". В побелевших пальцах офицер сжимал пачку писем. Он встал перед "доном Николасом" и некоторое время молча смотрел тому в глаза. Губы Лавардена были сжаты и еле заметно подрагивали - и о, сколько слов, полных ужаса и ненависти сейчас не звучало! Вместо этого беззвучный крик ярости застыл во взгляде.
Посмотри, что ты натворил!
Все было не так, как ты думал!
Ты - они - мы все! - не оставили ей выбора!
А вам - вам всем! - по-прежнему ни до чего нет дела, кроме пустого блеска и гордыни!
И, так и не сказав ни слова, Лаварден бросил письма прямо на раскрытую книгу, что лежала на коленях молодого адъютанта.

На какое-то мгновение в глазах Бутвиля мелькнуло что-то - боль, раскаяние, - что могло бы примирить с ним Лавардена. Но в следующую секунду подчеркнуто высокомерный тон адъютанта столкнул офицера за ту грань, после которой держать себя в руках и выбирать слова, даже для того, чтобы больнее задеть, становится ненужным и невозможным. Боль за Дядюшку и за Антонио, обида за свои неуслышанные слова, и более того, глубокая, непримиримая зависть нищего наемника, привыкшего считать каждый кусок хлеба в походе и каждого солдата в бою, к баловням судьбы, явившимся на войну исключительно за личной славой - все то, что душило Лавардена доселе, не давая ему сказать и слова, сейчас  рвалось наружу:
- Спектакль, сударь - это Ваши пляски вокруг проклятого туннеля, Ваша щенячья возня из-за каждого повода к приключениям! Дурной, дешевый спектакль! Когда Вы и Вам подобные, наконец, поймут, что друзья умирают по-настоящему?! Чтобы быть благородным человеком, сударь, мало просто наплевать на свою и чужую жизнь!..
Лаварден наклонился и приблизил лицо к лицу Бутвиля. Его голос, как всегда негромкий, сейчас звучал, как глухое рычание.
- Куда благородней - эту самую жизнь сберечь. Уж по крайней мере, жизнь девушки, которая смотрела на Вас, как на друга и заступника! Чего Вы так на меня уставились?! - Лаварден схватил пачку писем, и от неверного движения листы бумаги белыми птицами разлетелись по шатру, кроме одного. - Читайте! Несчастный Антонио - не юноша! Все это время Ваши приятели тешили свою гордыню за счет женщины! До тех пор пока Вы не положили этому конец, - лицо Лавардена исказила горькая усмешка, - отправив ее на глупую смерть.
Офицер положил - нет, впечатал единственное оставшееся в руке письмо в раскрытую книгу Бутвиля, и замолк, закрыл лицо рукой и отошел в сторону. Письма лежали на земле, как мертвые белые птицы - история отважной и безумной любви, которая заставила девушку, почти девочку, следовать за мужчиной через родительское проклятие прямо на войну, и быть с ним рядом, как его оруженосец, до самой его гибели.
- Теперь все складывается, правда? Она дурно владела шпагой, пугалась и смущалась из-за ерунды, вела себя как... как женщина, да. У нее никого не осталось, - уже другим тоном, печально и тихо, сказал Лаварден. - Кроме Вас, наверное, хоть Вы и не знали ее тайны. Черт Вас побери, Бутвиль... Будь Вы хоть немного внимательнее... - офицер покачал головой, не в силах сказать "будь мы все хоть немного внимательнее", и только со вздохом повторил: - Черт Вас побери...

Отредактировано Ги де Лаварден (2017-11-24 07:39:37)

Высказав все, что давило на сердце, Лаварден ощутил себя столетним старцем - усталым, бессильным и ко всему равнодушным. Он повернул голову на голос Бутвиля, минуту подумал и, наконец, произнес:
- Помните дона... как его там звали?.. Маурисио? Ему выпустили кишки, Вы с Антонио... гхм... с ней, с этой девушкой... вы вдвоем вытащили его из боя, а он умер по дороге. Помните? Она приехала с ним, - Лаварден сделал короткую, многозначительную паузу. -  Он знал, кто она на самом деле.
"И лгал нам в глаза, что это де его младший родич и оруженосец".
- Ей нельзя было вернуться домой. Она писала одному человеку, своей замужней сестре. Почти все эти письма, - он кивком указал на ворох бумаги вокруг Бутвиля, - от сестры.  Здесь нет фамилии, но есть кое-какие приметы и... - Лаварден поднял одно из писем, аккуратно сложил вчетверо и рассеянно обернулся, не зная, куда его положить. - Я... у меня нет на это ни денег, ни власти, но Вы можете послать потом человека - сообщить о ее кончине.
Лаварден помолчал немного и поднял глаза на Бутвиля:
- Больше ничего мы сделать не сможем.

Отредактировано Ги де Лаварден (2017-11-25 12:45:13)

Пустые, тусклые глаза молодого де Бутвиля смотрели сквозь Лавардена, голос отдавал мертвенным холодом. Странно и непривычно было видеть его таким. Не этого хотел офицер, когда обвинял дона Николаса: он желал увидеть осознание ошибок, взросление, и да, быть может, какая-то часть его, довольно ревнивая и завистливая, хотела бы сбить эту мальчишескую спесь - но отсутствующий взгляд и мертвый голос... Нет, Лаварден этого не хотел.
Впрочем, брать свои слова назад было поздно, да и не в словах было дело.
- Увы, у меня нет ответа, - произнес он, опуская глаза и отступая назад. - Сестра зовет ее "Урсулино", но, думаю, это прозвище. Послушайте... - Лаварден уже собирался уходить, но обернулся, закусив губу: потрясенный вид Бутвиля не давал ему покоя. - Что Вы теперь будете делать?