В маленькой келье стало почти темно, когда монастырский колокол в очередной раз отзвонил час молитвы, но теперь за дверью послышались шаги и чуть слышные голоса, а минуту спустя дверь распахнулась, впуская девушку в черном одеянии послушницы – столь высокую, что входя, она вынуждена была наклонить голову, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Остановившись за порогом, она обвела келью застенчивым взглядом, а затем, обнаружив в ней новую обитательницу, неуверенно улыбнулась.

– Вот. Ваша новая одежда. Во имя Господа. Здравствуйте.

Подойдя к ложу, предназначенному для г-жи де Бутвиль, она положила на него сверток, который прижимала к груди.

– Я Анна-Мария, – это было сказано так тихо, что, будь у девушки более сложное имя, угадать его было бы невозможно – даже по губам в полумраке кельи прочитать что-либо было трудно, и однако, выражение почти панического ужаса, набежавшее на некрасивое лицо Анны-Марии при последнем вопросе г-жи де Бутвиль, ни с чем было не перепутать. Справившись с собой, девушка утвердительно наклонила голову и даже решилась пояснить: – Шнуровка.

Отредактировано Провидение (2017-09-17 21:44:53)

Длинное лицо Анны-Марии покрылось некрасивыми красными пятнами, и она, пробормотав что-то невнятное, выскочила за дверь. Почти сразу же оттуда донесся другой голос, высокий и неуловимо снисходительный, хотя слов было не разобрать. Если послушница и ответила, то и этот ответ потерялся за дверью, сменившись тяжелым перестуком деревянных башмаков – сперва удалившихся от кельи, а затем вернувшихся вновь: странная, чуть подпрыгивающая походка Анны-Марии была легко узнаваема. Вторая монахиня, как видно, осталась на месте и встретила возвращение товарки новым вопросом, также неразборчивым. Ненадолго повисла тишина, а затем послышался смех – явно деланный, и другие шаги, также отяжеленные сабо, стремительно удалились от двери.

Отредактировано Провидение (2017-09-17 23:55:41)

Дверь почти сразу отворилась, впуская Анну-Марию, которая, оставив свои сабо за порогом, босиком подошла к кровати и забралась на нее с ногами – пол был ледяным. Как и в прошлый раз, она не принесла с собой ни свечи, ни лампы.

– Вы воспитанница или послушница, сестра? – спросила она тем же испуганным шепотом. – Вы, наверное, устали с дороги? И голодны? Ужин уже был…

В ее голосе прозвучало сомнение: похоже, она надеялась, что монастырский распорядок дня будет сегодня нарушен.

Анна-Мария подошла поближе и с ужасом в глазах уставилась на запястья г-жи де Бутвиль, но идущий от пола холод быстро вынудил ее спастись обратно на свою кровать.

– Пресвятая дева Мария, будь к нам милосердна, – пробормотала она. – Вас тоже не хотели к нам пускать, да? Моя матушка так гневалась, и отчим тоже… Если бы не крестная… Но вы утешьтесь, это во славу Создателя, я всегда говорила себе, что найду в себе силы перенести все, чтобы сделаться невестой христовой. Давайте помолимся? Вы увидите, от молитвы у вас руки быстро пройдут. Может даже, к утру, если вы истинно верите, со мной так бывало.

Даже голос Анны-Марии стал теперь обычным – уверенным и звучным. Она сложила ладони перед собой, повернулась к висевшему над кроватью распятию и вдруг ахнула.

– Моя роза!..

На лице Анны-Марии явственно отобразилось разочарование, как будто девушка надеялась, что розу забрал тот, к чьим ногам она ее сложила.

– У вас есть супруг? – переспросила она, но таким рассеянным тоном, что ясно становилось, как ей это безразлично. – Ну что же, ведь у каждого свой путь, но может, вы тоже еще решите прийти к Создателю. Вы знаете, нет ничего лучше, чем посвятить себя ему. Всю-всю. И с тех пор, как я здесь, я с каждым днем чувствую себя ближе к спасению. И мне уже разрешается помогать с больными…

Оживление, окрасившее нежным румянцем ее бледные щеки, не сделал ее хорошенькой, но, по крайней мере, голос у нее оказался очень приятный.

– И сестра Сен-Поль, она совсем не жуткая. Она на самом деле желает добра.

Анна-Мария сочувственно вздохнула. Хотя в келье было уже почти ничего не видно, бледное лицо ее еще можно было различить.

– Призвание… Господь призывает всех нас, всех и каждого, от нас лишь зависит, услышим ли мы этот призыв, – неуловимо, что-то в ее в собственном голосе изменилось, как если бы она не то повторяла чьи-то слова, не то сама им не верила. – Поверите ли, я ведь тоже не сразу… я тоже испытывала сомнения, и…

И вдруг она подхватилась с кровати.

– Ой, как же я забыла! Ваше платье!

Она торопливо, наощупь, собрала сброшенную одежду г-жи де Бутвиль и кинулась к дверям.

За порогом обнаружилась полутемная галерея, на которую выходили двери шести или семи келий. Справа в ночном полумраке угадывалась часовня, а слева – второе здание, еще более облупившееся, чем то, в котором находилась г-жа де Бутвиль. Судя по слабому запаху земли, за балюстрадой галереи лежал сад – возможно, тот самый, через который молодую графиню принесли в монастырь, но тонкий серп луны прятался за проносившимися по небу грозовыми облаками, и разглядеть лучше не представлялось возможным.

Слева заскрипела, отворяясь, дверь, и послышался уверенный стук сабо, вовсе не похожий на прихрамывающую походку Анны-Марии. В своем черном платье монахиня была бы невидима, если бы не белизна ее головного покрывала и бледность лица, наполовину обезображенного винного цвета родимым пятном.

– Дитя мое, что вы делаете вне кельи? – сухо спросила она.

– Я – сестра Сен-Жан-Батист, – отозвалась монахиня. – Идемте, я провожу вас, и вы увидите сами.

В эту же самую минуту с того же конца галереи снова послышался скрип ржавых петель, а за ним звук неровной походки возвестил о возвращении Анны-Марии.

– Сестра! – воскликнула она испуганным шепотом. – Прошу прощения, во имя Господа!

– Мир вам, дочь моя, – голос сестры Сен-Жан-Батист был откровенно холодным. – Разве вы не сказали… – возникшая на миг пауза позволяла заподозрить, что она либо прослушала имя г-жи де Бутвиль, либо не хотела произносить его вслух, – что ей не следует покидать келью?

– Нет, сестра, я… я не успела… я хотела… отнести е одежду…

– Следуйте за мной. Обе.

Сестра Сен-Жан-Батист направилась туда, откуда пришла Анна-Мария, и та беспрекословно побрела за ней.