Хранить гордое ли, униженное ли молчание остаток пути миледи себе не позволила. Хотя положение её теперь казалось безнадёжным,  и бывали чёрные минуты, когда она готова была впасть в грех уныния и даже отчаяния, на следующий день, едва гасконец избавил её от кляпа, она нашла в себе силы не жаловаться, не  оскорблять его, а извиниться.  Спокойно, без драматизма и уничижения.
- Я слишком сильно Вас недооценивала с самого начала, д`Артаньян, за что и расплачиваюсь теперь, - сообщила она после того, как выразила сожаление о доставленном ему минувшем вечером беспокойстве.

Рана на бедре беспокоила её достаточно сильно, чтобы нормальное передвижение оказалось для миледи невозможным, но она честно попыталась сделать несколько шагов, сначала держась за спинку кровати, а после, жмурясь и стискивая зубы, чтобы даже не шипеть от боли, неуверенно двинулась к двери, но, сделав второй шаг, поняла, что рана крайне ощутимо напоминает о себе.
На полу справа от двери темнели бурые пятна крови. Миледи они напоминали о неудаче, а д`Артаньяну, вероятно, о спасении, и торжество врага делало горше обиду поражения для леди Винтер. Когда мушкетер, не из галантности и даже какой-то любезности, а чтобы не тянуть время, подхватил её на руки, графиня едва сдержалась, чтобы не заявить о своём желании спуститься вниз самостоятельно.

Что Планше наплёл её кучеру, леди Винтер волновало так же мало, как и неприязненная, сочащаяся гневом холодность гасконца. Что бы д`Артаньян не говорил, сколько раз не вспоминал бы свою месть, пленница знала одно – у него недостанет самообладания убить её глядя ей в глаза, а не выветрившиеся из головы глупости о дворянском благородстве не позволят поставить её на колени и выстрелить в затылок с расстояния в десяток шагов.

А это означало, что впереди у неё достаточно времени, чтобы рассчитывать на новый шанс. Анна и рассчитывала. Планировала, думала и надеялась лишь, что легкий, но тревожащий, жар, охвативший её к середине третьего дня пути, вызванный не то раной, не то простудой из-за поездки в холодной карете, не перейдёт в лихорадку с бредом.
К счастью д`Артаньян внезапно стал предпочитать её обществу компанию слуги и собственной лошади, заглядывая в карету только затем, чтобы проверить целы ли  узлы на веревке, теперь стягивающей руки миледи почти постоянно.
Когда карета остановилась в очередной раз, она, не имея возможности видеть за занавешенным окном, что именно находится снаружи, подумала, что и теперь гасконец заглянет только для того, чтобы убедиться, что она не собирается повторять фокус с освобождением.
Взгляд, которым миледи встретила своего пленителя и конвоира,не выражал ничего, кроме бесконечной усталости.  Щеки её горели нездоровым румянцем, а обметанные, потрескавшиеся губы даже не тщились сложиться в улыбку.
- В прогулке я не нуждаюсь, - произнесла она и только  тогда заметила за спиной мушкетёра монастырские ворота.

Отредактировано Миледи (2017-09-19 08:01:04)

Принимая руку мушкетера, миледи поднялась с сиденья и склонив голову, шагнула через порожек кареты, аккуратно поставив здоровую ногу на подножку. Спуститься легко, изящно, невесомо-плавным движением она уже не могла, да и не думала уже о таких мелочах – столь дурно сейчас себя чувствовала. Зажмурилась на миг от дневного света и со страхом и надеждой взглянула на мать-настоятельницу. Лицо леди Винтер осунулось, и од глазами залегли синеватые тени, тогда как веки теперь были воспаленными. Волосы, не знавшие  гребня несколько дней, спутались и дикой светлой гривой падали на спину.

Опираясь на руку д`Артаньяна, миледи сделала несколько шагов, думая сейчас отчего-то, что она ковыляет, наверное, как хромая утка и внезапно отбросила  руку гасконца и, бросилась  вперед,  зная уже, что едва-едва начавшая затягиваться под повязкой рана откроется от резких движений и принимая превращение ноющей боли в пульсирующую, пробирающуюся, казалось, по мышцам к позвоночнику и там, прошивая спину коротким, не болезненным, но от того не менее неприятным спазмом, похожим на тот, который испытывают чувствительные натуры, видя чужие раны.
Упала в  паре шагов от монахини,  успев выкинуть правую руку и разодрав  ладонь у основания о холодный, грубый камень.

- Спасите, - простонала, поднимая взгляд на мать-настоятельницу, - спасите душу этого юноши от величайшего из грехов. Несчастный… он не ведает, что творит.
В какой-то миг она поймала взгляд монахини и одним движением губ повторила: «Спасите…», - и тотчас смиренно опустила голову, позволяя спутанным прядям светлым золотом  рассыпаться по серым камням двора. А после замерла жалкой, беспомощной и бесформенной фигуркой,  почти полностью скрытой мятым серым плащом, на правой стороне которого темнели бурые пятна, оставшиеся еще с того памятного дня, когда шевалье вытирал в спешке  её окровавленную ногу тем, что успел схватить.
Сердце миледи в эти мгновения стучало так, что ей казалось, что и мать-настоятельница, и её мучитель слышат каждый удар столь же ясно, как если бы то был монастырский колокол, зовущий невест христовых к службе.

- Матушка, я прощаю этого человека, - леди Винтер только после вопроса настоятельницы подняла голову, - за зло, которое он причинил мне. И прошу лишь вашего слова, которое одно, спасёт его от непоправимой ошибки.
Встать она не пыталась, хотя от холодных камней её уже пробирал озноб, На щеках выступил нездоровый румянец, а лоб покрылся капельками пота… Она настолько нехорошо себя чувствовала, что даже страх отступал, теснимый одним лишь желанием – оказаться в тепле и свернуться калачиком под толстым пуховым одеялом. Ну или хотя бы под  парой тонких суконных, которыми укрываются в своих холодных кельях монахини.

Леди Винтер кивнула, и губы её задрожали, а ресницы опустились, пряча непрошенные слезы. И ведь не от матери-настоятельницы – нет. Всем сердцем она не желала сейчас, чтобы д`Артаньян видел её плачущей от бессилия. Но ничего не могла сделать – даже едва ли бы встала без посторонней помощи.
- Прощаю, матушка, – она взглянула в глаза настоятельницы и горько улыбнулась, - но если и расскажу, что мне пришлось претерпеть от этого человека, и как я молила его о милосердной смерти, то только исповеднику, ибо вера моя подвергалась испытанию, и сомнения… терзали мою душу.
И ведь не лгала, ни единым словом.
- И за эти сомнения, буду молить Господа нашего о прощении.

Отредактировано Миледи (2017-09-19 19:19:58)

Слов матери-настоятельницы леди Винтер ждала со страхом и надеждой, и мысли её в эту минуту были похожи на самую настоящую молитву, но если это и была молитва, то не отличающаяся от тех жестоко-детских обращений к Всевышнему,  которые шептала у своей постели вечерами маленькая Анна де Бейль и начинались они все, как одна, словами "Господи, пусть..."
И несмотря на всё, что она творила и вытворяла в своей жизни, несмотря на то что легко и без мук совести принимала порочность своей натуры и её жестокие желания, леди Винтер полагала без сомнения, что и ей отведены своё место  и своя роль в Божьем Промысле, суть коего смертным понять не дано. И рассуждая с простотой и наивностью ребенка, миледи полагала, что здесь, на земле, среди грешников, чьё раскаяние Господь готов принять и простить, её душа ничуть не менее ценна, чем душа любого другого заблудшего, погрязшего в пороках и не рассчитывающего на прощение потомка тех двоих, что некогда были изгнаны из Эдема. И пусть впадала в грех неверия, но готова была с равной радостью принимать и чудо, как проявление Божественной воли, и плоды собственных интриг, расчетов и действий.

Но сейчас, измученная, уставшая, чувствующая приближение лихорадочного жара, она не смогла бы провести черту, которая бы разрубила слова монахини на ту часть, что вызвана была покаянной речью о прощении своего мучителя и на ту, которую можно было бы назвать чудом христианского милосердия.
Вскочить с такой же лёгкостью, как монахиня, миледи не смогла бы, но, оставаясь на коленях, она выпрямилась и обратила на д`Артаньяна исполненный муки, горечи и светлого сострадания взор, в котором не читалось ни торжества, ни укора.
- Бедный, бедный юноша, - прошептала она, - он так любил, что не в силах примириться с утратой.

И не стала напоминать настоятельнице ни о греховности этой любви, ни о собственных мучениях на холодных камнях мощеного двора. Все выводы эта женщина, избравшая путь служения Господу по желанию сердца, способна была сделать сама и не нуждалась в подсказках, чтобы выразить их словами из Писания, данными в наставление людям через откровения пророков и труды апостолов.

Добрую сестру-травницу миледи заподозрила в особенной любви к самым гадким сочетаниям трав после третьего глотка какого-то красновато-бурого отвара, сменившего светлый, зеленовато-золотистый, с насыщенной ромашковой нотой, единственную которую и смогла распознать больная. Она и не протестовала особо, только жмурилась и брезгливо кривила губы всякий раз, когда выпитая целебная дрянь начинала проситься обратно и кивала в ответ на заверения монахини, что так и должно быть.

Её терзало сильное беспокойство из-за того, что д`Артаньян и не вспомнил про присвоенную Библию и что важнее – про письмо и не вернул его. В том, что он не прочел пока их с Шере творение, леди Винтер была уверена – шевалье хоть и мнил себя ловким и хитроумным человеком, был слишком несдержан, чтобы смирить первые чувства и не высказать ей упреков тотчас. Но в том, что гасконец благополучно забудет об этом сложенном листе – леди Винтер глубоко сомневалась.
Однако не в её положении было требовать от монахинь остановить наглеца, чтобы вернуть Библию – слишком уж не вязалось бы такое желание со словами о всепрощении, которые так легко и, главное, искренне лились из её уст в монастырском дворе.

Проводив взглядом сестру-травницу, миледи пожалела себя и посетовала мысленно на дурное самочувствие и рану на бедре, из-за которых не может покинуть монастырь в этот же день, чтобы нагнать гасконца и, быть может даже, посмеяться над ним, требуя вернуть письмо.  Но что толку сожалеть о невозможном, особенно сейчас, когда надо искренно, от всего сердца поблагодарить мать-настоятельницу.
- Вы спасли меня, - просто проговорила графиня, отдавая кружку матери-настоятельнице, и не стала теперь многословно и страстно распространяться о спасении тем самым и души мушкетёра от невольного греха и всех, кто её безвинно осудил бы и приговорил, - мне же остается молиться теперь за него и уповать на то, что с Божьей помощью… - повторила  она слова ушедшей монахини, слабо улыбнувшись бескровными губами.
- Но… почему?

И только бесконечная, какая-то надчеловеческая доброта, светившаяся в глазах матери-настоятельницы, не позволила миледи задать вопрос: «чем я могу Вас отблагодарить?».

Отредактировано Миледи (2017-09-20 18:51:19)

Ответ слетел с уст леди Винтер усталым выдохом:
- Нет.

Правда должна быть одна и только одна – это она усвоила давно, и урок дался ей дорогой ценой. И правда – это отнюдь не то, что происходит между людьми, а то, что о произошедшем говорит в один голос оба, или только один из них, тогда как второй безмолвствует. Когда же двое говорят разное, любой волен выбрать то, что ближе и понятнее ему, а то и вовсе сделать свои выводы и обнаружить третью «правду», выросшую из семян разногласий, подобно чертополоху.
- Мы приехали сюда в моей карете, которой правил мой кучер, спросите его, и он скажет, что мы с шевалье сели в неё вместе. Разве я отправилась бы сюда, если бы страшилась вопросов шевалье к Вам и Ваших ответов?
Она зябко повела плечами и закончила:
- Если желаете, мать-настоятельница, я могу рассказать эту историю с самого начала. Ту её часть, которая касается меня и молодого дворянина, которого Вы видели.

Отредактировано Миледи (2017-09-20 20:23:26)

- А я выпила почти всё, что приготовила для меня сестра Сен-Даниэль, - не отрицая и ничего не объясняя, произнесла миледи, - и поверила ей, что от этого отвара должно делаться дурно, ибо так действует кониум.  Вы сама слышали это, матушка.

Заподозрить сестру-травницу в намеренном желании отравить её, леди Винтер и в голову не пришло бы. Но она не смогла отказать себе в удовольствии дать понять матери-настоятельнице, что не рассчитай сестра Сен-Даниэль количество сухих листьев этой повсеместно растущей травы, завтра начнут готовить к погребению уже тело измученной гостьи монастыря кармелиток.
Мать-настоятельница могла и не разбираться в целебных растениях, но если ей, как и Анне в дни послушничества монахини говорили не рвать забавные зонтики кониума, а если и случалось  обломать хрупкий стебель – ни в коем случае не слизывать травяной сок с пальцев, а немедля бежать мыть руки, то о том, что целебная, даже чудесная, эта травка очень ядовита, матушка Агнесса могла  и вспомнить.

- С шевалье  же мы были добрыми друзьями, пока не оказалось, что он ищет не дружбы, а, - миледи опустила взгляд, словно устыдившись воспоминаний, - желает ответа на свою страсть… Он выдавал себя за другого, давал клятвы, которые не сбирался выполнять и… вёл себя так, что ни одна благородная дама не сочла бы его достойным своего внимания. Я была счастлива, когда наши пути разошлись и надеялась – навсегда. О некой женщине, которую он якобы любил, я узнала несколько дней назад, когда этот юноша бросил мне в лицо свои обвинения.  И не поняла даже, о ком он говорит, полагая сначала, что речь идет об особе достойной составить его счастье, а не…  Хотя предвижу, Вы скажете, что перед Богом все равны и будете правы.