Шхуна «Подарок» (“The Gift”), открытое море
Между молотом и наковальней
- Подпись автора
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Французский роман плаща и шпаги |
В середине января Французскому роману плаща и шпаги исполнилось 17 лет. Почитать воспоминания, связанные с нашим пятнадцатилетием, можно тут.
Продолжается четвертый сезон игры. Список желанных персонажей по-прежнему актуален, а о неканонах лучше спросить в гостевой. |
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды:
Текущие игровые эпизоды: |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Часть III (1629 год): Жизни на грани » Between the devil and the deep blue sea. 14 января 1629 года
Шхуна «Подарок» (“The Gift”), открытое море
Между молотом и наковальней
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Хавьер слушал, понимая, что ничего хорошего парню не светит. Не в первый раз капитан видел такие раны. Конечно, бывали случаи, когда счастливцу удавалось поправиться, пожертвовав ногой или рукой, но как правило, особенно в условиях морского перехода, дело было гиблое. Ответ брата Рене только укрепил Хавьера в мысли, что шансов нет, но... испанцы не привыкли просто так сдаваться. И уж тем более - умирать в страхе.
- Ну что, парень? - спросил Хавьер, - попробуешь задержаться на этом свете?
Умирать страшно, особенно когда ты в жизни к этому не готовился, и мальчик боялся, так, что в его глазах Фернандес видел бездну ужаса.
- Я... я не знаю... - застонал несчастный.
- Знаешь, - отрезал Хавьер, наплевав на свой акцент и неловкость в общении на французском, - Я не дам тебе кричать, - пообещал Хавьер, - и подержу.
Он посмотрел на брата Рене, потом на палубу и обнаружил, что даже вахтенные сейчас косятся на них. Пираты не пираты, а знают моряки, что происходит и как это бывает.
Взяв принесенный кусок дерева, Фернандес осторожно вложил его в рот раненого, руки легли мальчику на плечи.
- Мы готовы, святой отец, - сообщил Хавьер, глядя при этом в глаза обреченного так, словно был уверен в их общем успехе.
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Пока испанец успокаивал юношу, Арамис правил пилу - молча и не спеша, и не потому лишь, что хотел продлить недолгий срок, который им троим будет позволено оставаться на палубе. Так же страшно, как его вынужденному пациенту, ему быть не могло, однако и ему тоже было беспредельно страшно: нанеся в своей жизни немало ран, сам он прибегал к помощи хирурга только для перевязок. Один раз ему случилось присутствовать при ампутации, когда какому-то из королевских швейцарцев разнесло ногу ядром, и оказавшийся рядом мэтр Дарлю был непривычно словоохотлив - возможно, полагая, что его невольный помощник может упасть в обморок, если позволить ему осознать весь ужас происходящего.
Судорожные всхлипывания за спиной затихли, наконец, и молодой монах повернулся, пробуя пальцем зубья. Вроде стало лучше, а скальпель был уже остер… Точно, потечет кровь!
Арамис развязал веревку, служившую ему поясом, и крепко затянул ее вокруг бедра юноши, на полпальца выше расползшихся из раны алых полос - стараясь при этом не смотреть ни на судорожно сжатые кулаки юноши, ни в его расширившиеся от ужаса глаза. Измученное тело била дрожь, которую не сумели погасить даже уверенно державшие его руки Фернандеса, и Арамис безотчетно позавидовал ему даже - потому что его самого никто не поддерживал в этот миг. По уверенному лицу молодого иезуита никто, однако, не догадался бы, сколь мало тот представляет себе, и что делать, и как.
- Cum deo, - пробормотал он, но мысленно слышал совсем другие слова: «Ne discesseris a me quoniam tribulatio proxima est quoniam non est qui adiuvet». - Держите крепче, сударь.
При первом надрезе юноша рванулся прочь, но испанец ждал этого, и рука молодого иезуита не дрогнула, даже окрасившись багрянцем, и после он не видел уже ничего, кроме отчаянно трепещущей плоти перед собой, источавшей кровь, ужас и запахи смерти, и грохот пульса в его ушах заглушал все прочие звуки.
Мясо, столько мяса, скользкого и горячего, жадно поглощающего стальное лезвие, так что не понять становилось вновь и вновь, где кость - какие-то жилы, бледные клочья кожи и жира - кость? Это кость?
Юноша стонал еще - почему он не умирает? Господи, хотя бы обморок…
- Factum est cor meum, - посеревшие губы Арамиса едва шевелились, - tamquam cera… - он в панике огляделся, схватил пилу, - liquescens in medio ventris mei…
Напряженное тело юноши обмякло наконец, когда пила вошла в кость, чуть не соскользнула, потом вновь пошла ровно, так что слышно было только тяжелое дыхание молодого иезуита и негромкое равномерное шуршание стали.
- Посмотрите… - Арамис не решился закончить фразу, сам не зная, на каком языке произнес ее, и на каком и кто ответил ему: «Живой». Ручка пилы блестела алым, ряса превращалась в одно отливающее смертью пятно, красные отблески солнца ползали по его взмокшему лицу, и вдруг что-то омерзительно хрустнуло, и ткань и плоть, в которую он вцепился левой рукой, ушла из под пальцев. Нога, огромная отрезанная нога, отвалилась в сторону, поворачиваясь внутренней стороной бедра к безоблачному небу.
«Перевязать», - подумал Арамис. «Нет, что-то еще. Сначала».
- Сдох он, святой отец, - сказал кто-то.
Арамис поднял голову и встретился глазами с Кирком.
- Как есть сдох, - жизнерадостно подтвердил приятель Мясника. - Проиграли вы, святой отец.
Глаза юноши были полузакрыты, на обращенном к небу бледном лице ярко блестели капли крови, а на палубе, рядом с его безжизненно повисшими пальцами, остались царапины.
XXI псалом, 11 стих и 14 стих
Отредактировано Арамис (2017-12-15 02:49:30)
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Хавьер старался как можно меньше думать о происходящем. Брат Рене все сделает - правильно ли, нет ли, но ничего лучше Хавьер предложить не мог, предпринять - тоже, и как бы ни закончилось, капитан был твердо убежден: нельзя не попробовать, если есть возможность. Так что он держал, реагируя вовремя, чтобы мальчик не помешал французу.
Слова брата Рене, стоны и вздрагивания раненого, голоса пиратов и бесконечные потоки крови - все превратилось в какой-то один фон. Фернандес все так же удерживал мальчика, даже когда тот перестал стонать и шевелиться, безучастно посмотрел на ногу, словно это был не кусок живой плоти, а какой-то посторонний предмет на палубе, и обернулся, посмотрев через плечо. За его спиной стоял капитан, наблюдая за всем с таким видом, будто все это - просто бесполезная трата времени и попытки оживить уже давно мертвого человека. Ну да, пленник - не матрос из команды, чего переживать. Кирк какое-то время смотрел, как темная кровь течет по палубным доскам, и сказал:
- Отмойте палубу, тело за борт.
Фернандес повернулся к французу. В такие моменты молитвы ему почему-то никогда не приходили на ум и тем более он не произносил ничего такого вслух. Вся поддержка обычно выражалась в жестах вроде руки на плече или даже взгляде. Что сказать брату Рене? Да и что тут скажешь?
Кто-то поставил прямо перед Фернандесом ведро и кинул рядом ветошь. Мыть палубу явно предлагалось кому-то из них двоих.
- Я могу сообщить отцу, - негромко предложил Хавьер, - а потом отмыть палубу.
Подумалось, что француз явно лучше, чем он, может позаботиться о почившем мальчике.
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Губы Арамиса шевелились в беззвучной молитве, и боль в черных глазах, полыхнув вспышкой гнева при словах Кирка, постепенно угасала. Mea culpa, mea maxima culpa. Он вел себя не как смиренный служитель церкви, но как военный, снова и снова как военный, как мушкетер. Он должен был исповедовать юношу перед ампутацией, даже если у него не было святых даров, он должен был хотя бы вознести молитву, должен был, должен был…
Последнее причастие - даже его он не мог дать тому, кого убил, и, при том, скольких он убил не задумываясь, эта смерть сводила его с ума. Но у него был также долг перед живыми.
- Нет, - сухо сказал он, поднимаясь с колен, - его отцу скажу я. И сию минуту.
Повинуясь его повелительному жесту, Мясник поднял крышку люка, и Арамис спустился вниз по трапу, надеясь, и что кровь на его рясе, лице и руках не будет бросаться в глаза в темноте, и что Прешене не убьет его на месте, и что никто не заметит, что он захватил с собой пилу. А что мытье палубы он оставлял Фернандесу - об этом он едва подумал, утешив себя тем, что у испанца так будет время осмотреться.
Вопль Прешене зазвенел в его ушах - тот понял все сразу.
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Хавьер проводил взглядом француза и взялся за тряпку. Непросто, когда у тебя на руках умирает молодой человек, еще тяжелее, если ты не смог помочь и чувствуешь себя пусть невольным, но виновником. Это понятно. Фернандес отлично понимал, что на душе у брата Рене сейчас кошки скребут, но понимал и то, что над каждым убиваться смысла нет. Все, что мог, - сделал, а там уж на все воля Божья. То, что святой отец не забыл захватить пилу, капитана обнадежило. Не теряет француз разума, как бы ни был сейчас расстроен. Хавьер отвел взгляд, чтобы не привлекать к святому отцу лишнее внимание.
Вода в ведре быстро окрасилась кровью, а доски едва ли стали чище. Фернандес поднял ведро и пошел к борту. На взгляд вахтенного и недвусмысленный жест - матрос потянулся к палашу- Хавьер только молча кивнул на палубу и так же указал на ведро.
- Валяй... - или что-то вроде того протянул вахтенный, отворачиваясь к морю, и Хавьер опрокинул ведро за борт, а вскоре набрал снова. В следующий раз, а потом еще и еще на его действия уже не обращали внимания, так что Фернандес успел хорошо пересчитать всех, кто находился на палубе, и осмотреться. Мастер над парусами на этой шхуне явно знал свое дело и отлично выучил людей. Но вот такелаж разбирали не слишком тщательно, кое-где Хавьер приметил огрехи, не очень тщательный крепеж, старые и кое-где треснувшие нагели, не слишком добросовестных людей. Он выглянул за борт, посмотрел на корму, борта, оценил ход, глянул на рулевого. К тому моменту, как Фернандес закончил мыть палубу, он успел оценить даже оружие вахтенных, повадки рулевого и внимательность парня на марсе.
Оставив ведро с тряпкой в бухте рядом с люком, Хавьер уселся рядом с крышкой, не торопясь стучаться внутрь. Мясник недовольно зыркнул на Фернандеса и направился к нему.
- Пусть поговорит, святой отец-то, - сказал Хавьер на родном языке, всем своим видом показывая, как переживает он за то, что сейчас наверняка происходит в трюме, - помолится там... а то... эээх, - он обреченно махнул рукой и покачал головой, сокрушаясь из-за произошедшего, - жалко парня, чего уж там, - Фернандес посмотрел на пирата, как бы ища понимания по поводу такого грустного события.
- Чего уселся? - поинтересовался Мясник на таком испанском, что Хавьер даже не признал родной язык и догадался, о чем речь, скорее по тону пирата, - марш обратно!
Он открыл люк, и Фернандес, пожав плечами, медленно спустился в душное пространство под палубой.
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
К тому моменту, когда крышка люка вновь поднялась, Прешене уже перестал рыдать и сидел с каменным лицом в углу трюма, даже не замечая, казалось, что молодой иезуит держит его за руку. Сам Арамис, с его одухотворенным и вместе с тем мужественным, несмотря на рясу, видом, мог послужить в этот миг моделью для статуи Давида, оплакивающего Авессалома, и сторонний наблюдатель принял бы, пожалуй, его сочувствие за страдание, а значит, убийцу – за жертву.
Именно убийцей и чувствовал себя Арамис, и пусть усилия корабельного плотника, которому он безмолвно сунул орудие убийства, и стерли кровь с пилы, она отшелушивалась с его кожи и засохла на его рясе, и запах ее пропитывал его до мозга костей - Боже, до мозга костей!
Отпустив ладонь несчастного отца, молодой человек метнулся к трапу и возгласом остановил Мясника, уже закрывавшего люк.
- Подождите, сын мой, - сказал он - повелительным тоном, но по-английски. - После живых – мертвые. Я должен позаботиться о покойном.
В этот момент пронзительный крик марсового возвестил о парусе на горизонте, и Арамис еле удержался на ногах, отпрянув, когда Мясник чуть не уронил крышку люка ему на голову.
- Парус, - перевел он во весь голос - сперва по-французски, а затем по-испански, и приказал на этих же двух языках: - Тихо все!
В трюме стало так тихо, что слышно стало, как шуршит одежда покачивавшегося взад-вперед Прешене.
- Не слышно… - Арамис отчаянно прислушивался, но голоса так и оставались неразборчивым гулом, пока не зазвучали первые команды. - А! Они заряжают пушки! Где пила? Пока им не до нас…
Он перевел на Фернандеса горящий взгляд, и Картье, вмиг сбросив уныние, также вскочил на ноги.
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Парус... Парус. Мало ли какой парус. Если военный, то пираты могут начать удирать, если пиратский - неизвестно еще, что хуже, если же торговец, то может быть и драка.
Поначалу шхуна шла тем же курсом, значит либо корабли просто не совпали, либо Кирк решил сближаться. Хавьер уселся на ступеньку трапа и все ждал, ждал, зная, что от момента, пока заприметили парус, до каких-то действий или, наоборот, их отсутствия, может пройти много времени. Особенно в такую ясную погоду. Но все-таки наверху забегали, много людей... значит капитан велел всех наверх. Фернандес молча слушал, ловил каждый звук, а корабль все шел тем же курсом, пока вдруг не стал укладываться.
- Отойдите от борта, - объявил Хавьер, поднимаясь.
Корабль поворачивал, пушки готовили к бою - грохот от них шел такой, что кажется, их возили прямо пленникам по головам.
- Будет бой, - сказал Фернандес, доставая пилу и разглядывая трюм, - двайте-ка с переборки, святой отец. Всех отправили наверх, вероятно, снаружи никого не осталось, так что лучше ломиться здесь, чем через люк.
Он осмотрел переборку, прикидывая, как лучше. Если боя не будет, то дыру заметят... так что пока непонятно, как дальше будут развиваться события, надо бы предусмотреть и то, что все останется по-прежнему. Рассудив так, Фернандес выбрал место и начал пилить. Сперва шло совсем туго, не было возможности зацепиться, но совсем скоро Хавьер приноровился. Грянул залп, загрохотало наверху, раздался жуткий треск, а шхуна стала заваливаться на бок.
- Держитесь, господа! - громко попросил Хавьер, хватаясь за какой-то ящик. Только бы вылезти отсюда... вылезти и найти оружие, а там... на все воля господа.
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Все в этом трюме кроме Арамиса и убитого горем Прешене были моряками и явно понимали, что происходит, гораздо лучше обоих дворян, которые оттого невольно придвинулись друг к другу, но если Прешене то поднимал обеспокоенный взгляд к низкому потолку, то переводил его на плескавшуюся посреди трюма лужу, то Арамис следил за лицами остальных в тщетной надежде подчерпнуть отваги в их видимом спокойствии. Если с кораблем что-то случится, им конец, никакой надежды на спасение, как бы умело Фернандес ни орудовал пилой, и Арамис, уступая, наконец, ужасу, опустился на колени и склонил голову в беззвучной молитве.
Корабль содрогался - то под ударами ядер, то от отдачи, сверху доносились крики и ругань, в которых терялось равномерное жужжание пилы, Картье и его помощник яростно ломились в запертую крышку люка, которая не подавалась под их объединенными усилиями ни на дюйм, и вдруг «Подарок» дернулся как-то совершенно иначе, и оглушительный треск расколотого дерева прозвучал, казалось, над самым ухом.
- Пробоина! - заорал кто-то, не поймешь, из пленников или с пушечной палубы.
Говорят, вся жизнь человека вспоминается перед смертью за единый миг, а значит, Арамису было не суждено еще умереть, потому что думал он только о нежных руках и лукавой улыбке вероломной герцогини де Шеврез и проклинал глупость, заставившую его отказаться от нее, не бороться больше за свою любовь и уйти узкой и тернистой тропой, приведшей его сюда, в провонявший тухлой рыбой и человеческой грязью трюм разваливающегося вокруг корабля. И вместе с тем он опустил правую руку на распятие - не прося Христа о защите, но готовясь взяться за оружие.
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Только застрявшая пила помогла Хавьеру удержаться и не отлететь в недра трюма. Он сел, проморгался, стряхнул с себя щепки и уставился на пробоину. Выше ватерлинии, дыра, с куском переборки. Это же прекрасно!
- Святой отец, - бодро сказал Хавьер, поднимаясь, - вы мне потом расскажете, что за молитва была? А то в таком шуме и не разберешь! Но главное - Господь услышал!
За бортом мимо дыры с криком пролетел человек.
Нельзя терять время. Непонятно, каковы шансы, но делать что-то необходимо! Перво-наперво убраться из трюма.
- Встаем и за мной! - велел он еще оставшимся в живых соотечественникам, и те, не раздумывая, похватали деревяшки. Капитан тоже огляделся, нашел обломок поудобнее и потяжелее и обернулся к французу:
- Вы идете? Пока пираты пошли на абордаж, здесь мало народа.
Он пошел первым. Цепляясь за все, что держалось в проломленой переборке, Фернандес перелез в соседний отсек. Вторая пробоина виднелась дальше тусклым светом. Матросы качали помпы как ненормальные, то и дело пригибаясь от очередного грохота. Пусть. Чем сейчас их трогать, проще подняться наверх.
Он обернулся и кивнул в сторону трапа, рассчитывая, что свои увидят.
Пора размять кости. Хавьер открыл люк и вылез наружу.
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Арамис принялся было переводить для соотечественников, но те и без него уже все поняли и тоже принялись вооружаться - только Прешене вопросительно смотрел на молодого монаха, пока тот говорил, а потом, разом о нем забыв, извлек спрятанный в сапоге стилет и кинулся за остальными.
- Пушки, - прошипел Картье и махнул рукой куда-то вглубь трюма, откуда знакомым запахом пороха несло, казалось, сильнее. Дымка света указывала на открытый люк, но француза, казалось, занимал не он, а работавшие помпами англичане. - Пошли, ребята! Возьмем их в клещи!
Ряса Арамиса зацепилась за торчащий обломок, и он вынужденно поотстал, освобождаясь и ругаясь про себя такими словами, что, произнеси он их вслух, никто не поверил бы, что он и вправду принял обеты, а затем устремился за Фернандесом. Прав был Картье или нет, что бы он ни имел в виду, если ему суждено было утонуть сегодня, Арамис хотел умереть, видя небо - такое же голубое и далекое как глаза герцогини де Шеврез.
Отредактировано Арамис (2017-12-23 23:06:55)
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Начало абордажа - как раз то, что нужно. Фернандес вылез и первым делом нашел укрытие. Привалившись спиной к шлюпке, он быстро огляделся. Корабли сцепились, пираты шли в бой вместе со своим капитаном, который оставил канониров по борту и одного на корме. Остались люди и на палубе, но они, пытаясь не попасть под случайную пулю, занимались такелажем и готовили шхуну на случай, если придется уходить. Фернандес посмотрел на мачты. Быстро корабль уже не уйдет, это ясно, так что англичанам придется выиграть эту схватку, если они собираются выжить. Рисковый человек этот Кирк, конечно.
- Ладно, не театр, - сказал сам себе Хавьер и, пригнувшись, перебежал к фок-мачте, где в нелепой позе и в луже крови лежал подстреленный матрос. Не обращая внимания на его булькающие хрипы, Хавьер забрал его палаш и вытащил пистолет. Матрос даже выстрелить не успел, как в него попали, - пистолет оказался заряжен. Фернандес немедленно прицелился в одного из канониров. Выстрел оставил облако дыма, а помощник убитого им пирата обернулся и тут же заорал. Оставив пушки, англичане бросились к освободившимся пленникам.
Хавьер хмыкнул, сунул разряженное оружие за пояс и попер вперед, с улыбкой, радуясь, что наконец-то можно заняться нормальным делом. Его первый удар был парирован, от второго противник увернулся, а Хавьер, споткнувшись об обломок, потерял равновесие и зацепил рукой палубу. Очень вовремя, потому что удачно подвернулся вырванный откуда-то нагель и такелажная бухта. Фернандес схватил ее и, распрямившись, швырнул в лицо нападавшему. Это дало ему время замахнуться и ударить палашом. Пират среагировать не успел, и удар пришелся по плечу. Для верности Хавьер воткнул нагель англичанину в шею и развернулся, уже выискивая одновременно и следующую жертву, и брата Рене.
Отредактировано Хавьер Фернандес (2017-12-24 18:12:24)
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Запах пороха, блестящее в пролитой крови солнце, грохот выстрела и звон стали - и вмиг не осталось монаха под черной иезуитской рясой, и мушкетер окинул палубу сосредоточенным взглядом, мгновенно отмечая каждого из врагов, их оружие - похоже, только холодное, и что могло бы послужить оружием ему самому. Однако первый же стремительный шаг к борту, где подле трупа несчастного юноши валялось еще ведро, остался незавершенным - чертова ряса оборвала движение, напомнив молодому иезуиту о его долге, огонь, пылавший в глазах брата Рене, потух, и молодой человек застыл на месте, молитвенно складывая перед собой руки.
Он был священнослужителем ныне, не воином, и мог лишь наблюдать, как кружит по палубе водоворот смерти, брызгая алым - как валится под ноги Фернандесу окровавленный канонир с нагелем в шее, как мечется Картье, уворачиваясь от абордажного топорика, лишь для того, чтобы получить удар ножом в спину от тощего жилистого моряка, который сам затем пал под ударами палаша в руках Прешене. Корабельный плотник Поль, снова завладевший пилой, с ожесточением размахивал ей, отбиваясь от О’Рейли, пытавшегося достать его тесаком, пока двое испанцев, один с расщепленной доской, а другой - с ржавой скобой, наседали вдвоем на перепуганного юнгу, отступавшего к юту, отмахиваясь кинжалом.
Тут какое-то движение над головой привлекло внимание бывшего мушкетера, и он, не успев осознать, что делает, молниеносно запустил мокрой тряпкой в повисшего на вантах моряка, сосредоточенно целившегося в Фернандеса из мушкетона. Пуля расщепила битенг, а моряк, взвыв от ярости, перехватил свое оружие за ствол и спрыгнул на палубу прямо перед носом испанца, явно собираясь одним ударом размозжить тому голову.
Отредактировано Арамис (2017-12-24 23:10:20)
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
А брат Рене не оставлял своих товарищей по несчастью ни в какой беде! Даже в этом маленьком аду, посреди смерти и ужаса, он все равно нашел возможность помолиться за своих грешных собратьев по топору, доске и сабле. Хавьер хмыкнул, крякнул и решил подбросить еще одному бывшему пленнику что-то получше, чем пила.
- Хей! - он швырнул Полю в ноги чью-то саблю и в этот момент услышал выстрел. Пуля просвистела, ударив в дерево и подняв мелкие брызги щепок, а Фернандес увидел движение брата Рене и сиганувшего сверху пирата.
- Этак у вас каждая молитва на вес золота, святой отец! - весело заметил Хавьер, поднимая оружие, - бесценный дар!
Клинок встретился с мушкетоном, и Фернандес еще подумал, что как это все-таки неправильно - ствол и клинок! Куда приятнее звуки холодного оружия. Хавьер вложил всю силу в движение навстречу, стараясь вынудить противника отступить.
- Ах ты тварь же ж ты безбожная! - пропыхтел Хавьер, не сдаваясь.
Отредактировано Хавьер Фернандес (2017-12-26 07:19:35)
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Не успел еще Арамис, несколько ошарашенный репликой Фернандеса, подумать, что только с такой силой как у испанца имеет смысл противопоставлять клинок дубинке, как англичанин, не то придя к тому же выводу, не то не сдержав неистового напора противника, отпрыгнул и замахнулся снова - открываясь настолько по-глупому, что очевидным сделалось, сколь мало он понимает в холодном оружии.
В этот миг и самому Арамису пришлось отпрянуть с прыткостью, совершенно неподобающей духовному лицу, уворачиваясь от налетевшего на него англичанина. Мерзавец, осмелившийся поднять свой палаш на священнослужителя, оскалился и зашипел совершенно по-змеиному, а затем атаковал снова, вынуждая Арамиса подхватить край рясы и метнуться прочь, на ходу подбирая с палубы брошенную Фернандесом саблю.
Следующий удар англичанина зазвенел о подставленный клинок, и Арамис вновь отшатнулся, проклиная и утратившие привычку руку и тело, и слишком короткое лезвие, и даже скользкую от крови палубу - напрочь позабыв о своих обетах.
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Хавьер остановился, когда пират отступил. Придурок, конечно, все пузо нараспашку. Хмыкнув, Фернандес пошел вперед, замахиваясь для удара. Обманное движение, обойти справа... Пират повернулся вслед за ним, но сделать ничего не успел - клинок вошел ему в бок. Англичанин захрипел, а Хавьер пнул врага в спину, высвобождая оружие. Второй удар в шею уже лежащего пирата прекратил его мучения.
- Эй! Оставьте его! - крикнул Хавьер по-испански своим людям, и успел как раз в последний момент - юнгу приперли к борту. Выругавшись, один из бывших пленников ударил мальчишку по лицу, отчего тот осел на палубу, потеряв сознание.
Фернандес посмотрел на француза. Справится сам или помочь? Не хотелось оскорбить приличного человека своей помощью, но и оставаться безучастным тоже вроде нельзя - священник все-таки. Впрочем, то, как двигался брат Рене, защищая свою жизнь, заставило Хавьера подумать, что не все так просто может быть.
- Святой отец, догоните или как? - с улыбкой поинтересовался Фернандес. Руки чесались перебраться на палубу соседнего корабля и навести там шороху.
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Стыдно признаться, но Арамис, парируя и отступая, ни разу не перешел в нападение отнюдь не потому, что что помнил о своих обетах. Нет, дело было всего лишь в незнакомом оружии, и, как это ни прискорбно, только насмешливый вопрос Фернандеса - или, если быть точным, избранный им эпитет - напомнил молодому иезуиту, кто он был теперь и кем не был.
- Сын мой, - сабля в руке Арамиса встретила новый удар палаша, отозвавшийся во всем его теле и пробудивший в нем отнюдь не родственные чувства. - Покайся, грешник!
Англичанин едва успел отшатнуться, отделавшись рассеченным рукавом, и голос Арамиса из гневного вновь сделался увещевающим:
- Сложи оружие, - он снова не завершил парад ответным уколом, - сын мой! Пока ты сам, - он вновь ушел от выпада, и тело само вдруг метнулось навстречу врагу, сделав все, что нужно, и оставив Арамису бесполезно закончить: - не пал от него.
Клинок чуть скрежетнул, покидая рану и оставляя на рубашке англичанина кровавое пятно, а мгновением позже тот повалился на палубу.
- Ибо сказано: Qui gladio ferit, gladio perit.
Арамис проследил за взглядом испанца и, не успев ответить, уловил движение краем глаза и прянул в сторону, уходя от предательски нанесенного удара абордажного топорика. Сабля в его руке, встретив следующий удар, бесславно разломилась.
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
"Эх... святой человек..." - подумал Хавьер, - "Как чисто пиратов укладывает!" Действиями француза невозможно было не восхититься. Все-таки не так просто был этот монах, нельзя так драться, если никогда этому не учился. Впрочем, раздумывать над тем, откуда у божьего человека такие навыки владения оружием и вообще умение так здорово драться, было некогда. Вот кончатся пираты, тогда можно и полюбопытствовать! Не о достатке же француза он хотел спрашивать, в конце концов, такое любопытство испанцу простительно.
Фернандес увидел, как очередной противник бросился на брата Рене. Успеть проблематично, даже если очень поторопиться. Он сделал шаг, другой, но сабля в руке монаха как раз не выдержала и переломилась, сейчас пират размахнется снова... Недолго думая, Хавьер нагнулся, оставил свое оружие на досках палубы и поднял здоровенный обломок рангоута. Замах... эх, дури много в тебе еще, Фернандес! - дубина полетела в сторону пирата и ровнехонько огрела того по хребту. Разбойник вскрикнул и, вскинув руки, выронил топор. Отборный мат - он на любом языке отборный и понятный. У Хавьера как раз было время еще на пару шагов, чтобы допрыгнуть до пирата и, подняв дубину, опустить ее на голову несчастного.
- Эх, черт! Покаяться-то он успел? - Фернандес посмотрел на бесчувственное тело и пожал плечами. Все что ли или еще есть кого стукнуть? Капитан выпрямился с дубиной в руках и огляделся.
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Второй удар абордажного топорика разнес бы Арамису череп, если бы бывший мушкетер не успел отпрянуть, не сделав ни малейшей попытки подставить под удар бесполезный обломок сабли. Скользкая от пролитой крови палуба попыталась уйти из-под ног, проклятая ряса вновь попробовала стреножить шаг, и молодой человек, в последний миг вскидывая в свою защиту столь скверно вооруженную руку, уже приготовился к худшему, когда противник, наполовину сбитый с ног, наполовину оглушенный ударом дубины, зашатался, теряя цель, и омерзительно ржавое лезвие ушло в сторону, а затем и вонзилось в палубу, выпущенное ослабевшей рукой.
Тe deum laudamus…
Арамис опустил руку с обломком, все еще не веря, что остался невредим. Этот Фернандес, ну и силач! Почти как… Лицо, внезапно всплывшее в памяти, показалось вдруг таким близким - и в то же время таким далеким, что молодой человек чуть не застонал. Все, что у него было - от чего он так глупо отказался!..
- Этот мерзавец, - дрогнувшим голосом проговорил он, - лучше точил свой топор. Чем мы с вами - пилу.
Доски, которые совсем недавно оттирал Фернандес, снова алели, и среди множества трупов не найти было тело несчастного юноши. Отца его Арамис, впрочем увидел - мертвым, и даже испытал какое-то извращенное облегчение. Мертв был Картье, ранен Поль, и незнакомый ему испанец корчился на юте, тщетно зажимая одной рукой обрубок другой, английские канониры заливали кровью свои пушки, и спускался со шканцев, покачиваясь, длинноносый шотландец, чье имя он не мог припомнить, и пистолет в его окровавленной руке подергивался, неуклонно поднимаясь для выстрела.
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Хавьер посмотрел на труп у них под ногами.
- Да уж, но это ему, к счастью, не помогло, - он хмыкнул и хотел было что-то сказать, как увидел еще одного пирата. В полуобморочном состоянии, раненый, он тем не менее не собирался сдаваться.
- Один момент, - Хавьер, с дубиной в руках, не придумал ничего лучше, чем просто ломануться навстречу врагу. Докинуть деревяшку с такого расстояния он бы не смог, пират явно собирался стрелять. Он мог промахнуться, свалиться замертво в любой момент, просто не устоять от слабости, а мог и попасть в Фернандеса раньше, чем тот успеет что-то сделать. Хавьер видел нож под ногами, но ножи он бросал хуже, чем обломки реев. Несколько шагов по палубе, Фернандес размахнулся, пират прицелился, рука его дрожала. Испанец просто бросил. Главное, лишить пирата равновесия. Хватило и того, что деревяшка задела его по касательной, он покачнулся, все-таки выстрелил, но пуля ушла в палубу, а пират рухнул с трапа под ноги Хавьеру. Тот молча вытащил саблю из-под ближайшего трупа и вонзил в спину раненого противника - и не мучить, и за спиной не оставлять.
- Ну что, святой отец? Какие планы? - Фернандес, пригибаясь на всякий случай, пересек палубу, подошел к раненому испанцу и посмотрел на его руку. Дело дрянь, конечно... Хавьер все-таки ободрал рубашку с какого-то мертвеца и как мог замотал руку. Это не поможет, но хоть дожить, может быть, человек сможет без паники.
- Капитан... - прохрипел матрос.
Фернандес положил руку ему на плечо.
- Я знаю, Рико. Но ты уж постарайся. А нам с братом Рене надо бы, видимо, наведаться к соседям. Что скажете, святой отец? - спросил он, оборачиваясь к французу.
Вся наша жизнь – это одно грандиозное кораблекрушение, и, если сам не выплывешь, вытаскивать тебя никто не будет.
Арамис, бледный как полотно, покачал головой и разжал руку, роняя на окровавленные доски палубы мокрый от крови обрубок сабли. Путь, который он выбрал, он выбрал сам, и, погибнет его душа или спасется, не в его силах было вновь сделаться тем, кем он больше не был. Пусть вернется в небытие мушкетер по имени Арамис, как исчез когда-то шевалье д’Эрбле, и пусть останется лишь брат Рене - отправившийся в отчаянии своем нести слово Божие язычникам, чтобы волей Божией найти для себя новую дорогу.
- Мой долг повелевает мне остаться здесь, - сказал он, величественным взмахом руки обводя окружавшую их бойню. - Я не тщусь спасти тела, но могу хотя бы спасти души.
В некоторой мере молодой человек лукавил - несмотря на судьбу несчастного юноши, вовсе бесполезным в роли врача он не был, и, расписываясь в собственном ничтожестве, надеялся в глубине души, что все не так скверно и что Господь, засчитав ему его искреннее раскаяние, не отвернется от него более. Странным образом он в то же время и упрекал себя за то, что, в своем стремлении добиться свободы для пленников, бессовестно использовал чужую жизнь - и также рассчитывал этим своим раскаянием заслужить прощение.
Проводив взглядом могучую фигуру испанца и последовавших за ним уцелевших пленников, молодой иезуит повернулся к Рико.
- Сядь, - приказал он. - Я перевяжу тебя по-настоящему.
Испанец недоуменно посмотрел на него, а затем, лишаясь чувств, повалился ничком - и брат Рене едва успел его подхватить. Новое начало явно было неудачным.
Конец эпизода
Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс
Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » Часть III (1629 год): Жизни на грани » Between the devil and the deep blue sea. 14 января 1629 года