Последние известия из Ларошели были столь удручающими, что мысли кардинала то и дело возвращались к мятежному городу и сосредотачиваться на домашних делах ему откровенно не хотелось. Никто другой, однако, не мог провести этот разговор вместо него - и не только потому, что г-н Шере хотел говорить именно с ним. Связи, которые мог создать для него этот мошенник, Ришелье не хотел оставлять ни в чьих руках - и уж тем более не хотел, чтобы кто-то еще знал, что он, первый министр короля, священнослужитель и дворянин, допускает саму возможность сотрудничества с всяким отребьем.

Возможно, ему следовало бы облачиться в алую мантию для беседы, сомнительные личности часто придают, немалое значение внешним признакам власти, даже не сознавая того, и, если бы Ришелье в этот день собирался в Лувр или рассчитывал появиться на людях, он сменил бы обычное дворянское платье на полное облачение еще с утра. Но его высокопреосвященство планировал сейчас военную кампанию, беседовать собирался только со своими и навешивать на себя туазы плотной ткани в жаркий июльский день не испытывал ни малейшего желания. Поэтому в библиотеку он вошел быстрым шагом человека, ничем не стесненного в своих движениях, и, следуя диктату одежды, махнул секретарю рукой на ближайшее кресло.

- Садитесь, господин Шере, я же вижу, что вам трудно стоять, - он сел сам, хотя предпочел бы  остаться на ногах, и взял из вазы зеленое яблоко. - Господин де Кавуа рассказал мне о вашем предложении, но я предпочел бы услышать все из ваших собственных уст.

Мошенник был неожиданно молод - моложе, чем его запомнил кардинал, или это его безусая и безбородая физиономия придавала ему вид менее опытный и более беззащитный? И глаза у него не бегали, но это ничего не значило: грош цена тому жулику, который не умеет вызвать к себе доверия.

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.

В то, что вопрос Шере диктовало простодушие, Ришелье поверить не мог, но торговаться так было наивно. Впрочем, возможно, тот и думал, что его сочтут глупцом - и ведь считали, даже Шарпантье, так глубоко не доверявший своему подопечному, что не поручал ему ничего, что могло представлять хоть какой-то интерес для шпиона. Даже самый большой хитрец, однако, может перехитрить сам себя, считая, что многократно не подводившая уловка сработает и на этот раз.

- Шевалье дю Роше, - размеренно повторил Ришелье. - Вы всерьез полагаете, господин Шере, что я, дворянин, стану наказывать дворянина за ваше поведение? Это унизило бы меня даже в качестве угрозы. Забудьте о шевалье дю Роше, его судьба не зависит от вашей. Или, может… - он выдержал паузу, не сводя с собеседника взгляда, в котором сдерживаемый гнев сменился раздумьем. - Или же взгляните с другой стороны. Я могу вознаградить его за ваши заслуги.

Изначально он не собирался предлагать ничего подобного, да и вообще не хотел обсуждать вознаграждение, не услышав сперва, как далеко готов зайти Шере в своих обещаниях, но два соображения заставили его сменить тактику на ходу: во-первых, своей просьбой, сколь бы униженной она ни была, Шере попытался перехватить контроль за беседой, а во-вторых, это предложение - а точнее, форма, в которой оно было сделано - должно было подтвердить, не словами, но самой своей внезапностью, что до того кардинал действительно не принимал в расчет шевалье дю Роше.

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.

В том, что Шере откажется, Ришелье не сомневался - разве что мать будет готова отказаться не глядя от всего ради ребенка, и то отнюдь не каждая, а Шере был когда-то ростовщиком и вряд ли презирал золото. Кардинал мог бы немало поведать ему и о том, что награда отнюдь не должна выражаться в деньгах, и о том, какие подарки юный шевалье дю Роше примет, не задумываясь, за какие заслуги - но не видел смысла. Г-н Шере был тем, чем был, и если его братская любовь была не вполне бескорыстной, то его страх за юного пажа королевы вполне это возмещал.

- Тогда расскажите мне, чем вы можете его заслужить, сударь, - мягко проговорил Ришелье. - Потому что с этой минуты мы говорим о вас, а не о вашем брате.

Он обдумывал, конечно, и угрозы в духе Рошфора, и здравомыслящие предложения Кавуа, но решил в итоге сбросить шевалье дю Роше со счетов - не по доброте душевной, разумеется, и, что бы он ни сказал своему собеседнику, не из благородства, но единственно следуя рассудку. Как подметил и сам Кавуа, Шере не прибегал к угрозам - но это не означало, что он не понимает, какую угрозу представляет собой, самим фактом своего существования и своими талантами. Его следовало либо уничтожить немедленно, либо превратить в безоговорочного друга, и то, что он просил о доверии еще до ночного вторжения в Пале-Кардиналь, заставляло Ришелье склоняться ко второму решению. Шере не пошел к королеве-матери, не пошел к королеве и не исчез. А значит, он сам хотел служить, и было глупым расточительством не использовать это его желание, даже если оно было вызвано жадностью.

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.

Амбиции своего визави Ришелье оценил, и ему стоило некоторого усилия сохранить на лице то же доброжелательное выражение. В отчете по захваченному капитаном головорезу было ясно указано, что тот полагал себя князем парижского дна, а Шере, похоже, хотел сделаться советником следующего такого князя - и вряд ли положение кардинальского секретаря ему в этом помешает. Оценил Ришелье и осторожность, с какой Шере не сказал, кому будет удобен следующий князь - это было тонко, и лишь подчеркивало то, что говорил Кавуа и во что верил он сам: мошенник был действительно хитер. Ростовщик, способный подделать любой почерк - никто из тех, кто имел в ним дело, не ждал от него большего, и лишь благодаря Рошфору…

- Вы мечтаете о должности первого министра? - с нескрываемым любопытством спросил он.

Ужас, отразившийся на лице Шере, был неподдельным.

- Нет! Прошу прощения, ваше высокопреосвященство. Нет, я… я не решился бы. Это слишком опасно, и… Я бы лучше просто был… человеком, к мнению которого стоит прислушаться – не больше. Добрым знакомым, с которым можно посоветоваться.

- Кукольником в тени, - кивнул кардинал.

- Упаси Создатель! - Шере забыл про свою трость и едва поймал ее, когда она начала падать. - Ваше высокопреосвященство, клянусь…

- Не клянитесь. Мне безразлично, как вы это назовете. Но, - тут кардинал наклонился вперед, подчеркивая жестом голос, - мне не безразлично, как это можно использовать. Как, сударь?

В том, что сейчас Шере начнет врать, что радеет только о благе своего покровителя, Ришелье не сомневался, но это не играло роли. Важнее было то, что сам Шере явно не хотел нарушать законы и бросаться в глаза, а значит, о том, что люди кардинала прямо связаны с парижским дном, будут подозревать немногие. Подумать только, стать секретарем первого министра - и поддерживать связи со всяким отребьем! Это говорило о немалой предусмотрительности, но не только о ней. Кем надо было быть, чтобы желать жить в двух столь различных мирах сразу - и суметь это сделать?

И это была еще одна причина, по которой Ришелье предпочел исключить из своих планов на Шере шевалье дю Роше. Юный паж королевы мог быть ложным следом с самого начала.

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.

- Вы не можете оскорбить меня, - сухо отозвался кардинал. Шере выбрал лучшую тактику из всех возможных - высказал предположение, что услуги парижского отребья дворянину ни к чему. Возражать ему в этом было неприятно, соглашаться, пусть даже молча - лицемерно. - Говорите прямо. В роли, которую вы для себя избрали, что вы сами сможете получить?

- Я? - Шере на миг отвел взгляд от набалдашника трости. - Многое из того, чего я совсем не хочу, ваше высокопреосвященство. Для меня самым главным будет что я смогу ходить ночью по улицам, а остальное… Возможность сделать жизнь неприятной для кого угодно, не считая совсем уж высокопоставленных особ. Защитить кого-то или хотя бы узнать, что он нуждается в защите. Получить особую цену, если мне надо будет кого-то… убить. Проследить за кем-то, не привлекая внимания. Все это можно купить, конечно, если деньги есть и если знать, кого и как спрашивать.

- А вы будете это знать, - полу-утвердительно произнес Ришелье. Вопреки всему он начинал если не опасаться своего секретаря, то испытывать к нему что-то похожее на уважение. Тот вел себя, мягко говоря, неожиданно и, кардинал был в том почти уверен, не лгал, что само по себе было еще неожиданнее. Нет, высказанное им отсутствие личной заинтересованности во власти легко можно было объяснить осторожностью, но зачем он сказал, что хочет ходить по Парижу ночью? И что все его новые возможности можно заменить деньгами - зачем? Если в этом был расчет, как можно было проследить в последнем уточнении, то Ришелье этот расчет не понимал. - Но если вы этого не хотите, зачем вам это?

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.

Ришелье столько раз приходилось покупать чужие услуги, делая вид, что обеими сторонами движет лишь преданность короне, любовь к ближнему или другая христианская добродетель, что понять завуалированное объяснение Шере ему не составило труда.

- И что же теперь? - с сочувственным любопытством спросил он - не потому, что его занимал сам ответ, но потому, как много он должен был сказать о собеседнике. - Когда вы знаете, что на шевалье дю Роше ваши действия не влияют?

Шере снова ответил не сразу, а когда заговорил, резкая бледность его лица ясно показывала, сколь хорошо он понимает, как рискует:

- Господин граф мне ничего не обещал, ваше высокопреосвященство.

Если он и хотел сказать то же самое и о кардинале, то ему либо достало здравомыслия этого не делать, либо не хватило храбрости.

Губы Ришелье плотно сжались, но он сдержался, не скрыв свой гнев, однако не позволив ему выразиться в словах. Этот наглец, он что же, считал, что дворянин обойдет свое слово, отдав приказ другому? Или позволив тому действовать по своему усмотрению?

Не то чтобы кардинал совсем не допускал такой возможности, но в ней не было ни малейшей нужды, и слова Шере это только подтверждали: он не поверил. А значит, его сомнения всегда будут его сдерживать, просто потому, что он не понимал дворянской чести.

- Я надеюсь, сударь, вы всего лишь неудачно выразились, - сказал Ришелье, когда решил, что пауза достаточно затянулась, и рассеянно подбросил на ладони яблоко. - Расскажите же мне о шевалье дю Роше. Кто его отец, как он попал ко двору, что вы для него хотите?

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.

Ришелье снова не спешил ответить, но на этот раз уже не стараясь напугать собеседника, но только пытаясь понять. Двое сыновей, и отец, принимая обеты, поручает младшего старшему, признанного - незаконнорожденному? Или младший был рожден уже после рукоположения? И признан, но отчего только он? Да и какая могла быть между ними разница? Самое большее - он вновь изучил тонкие черты лица Шере - пятнадцать лет, и то если шевалье дю Роше было около десяти. Что за отец поручает ребенка заботам другого ребенка, да еще когда старший из них должен отчаянно завидовать брату?

- Его мать благородного происхождения, - подытожил он, не спрашивая - в конце концов, это было единственное разумное объяснение. - В отличие от вашей.

- Да, ваше высокопреосвященство.

Ришелье задумался. Нельзя было не заметить, с какой неохотой Шере говорил о своем брате, и кардинал поклясться был готов, что с шевалье дю Роше что-то нечисто. Зная таланты Шере, можно было даже предположить, что именно, и, пристально разглядывая молодого человека, Ришелье задавался вопросом, хочет ли он проверять свою догадку и если да, то как. Напиши он аббату де Сен-Тийо, что тот ответит? Что он понятия не имеет ни о каком сыне? Или Шере смог как-то заручиться его согласием? Но зачем? Откуда такая преданность, с самого начала?

- В каком приходе он родился?

Дворянину Ришелье никогда не задал бы вопрос, столь очевидно указывавший на недоверие, но Шере был простолюдином, и с ним можно было церемониться меньше.

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.

Ришелье снова сдержался. Что такого мог сказать ему Кавуа, чего он так боится? Не угрожал, это точно.

- Что же он говорил? - мягко подбодрил кардинал.

«Он проявил отчаянную храбрость». Шере? Это вот до смерти перепуганное существо? Если он сейчас изображал страх, которого не испытывал, он должен был быть самым законченным лицедеем, какого только можно себе представить.

- Я в вашей власти, - тихо сказал Шере. Костяшки сжимавших кольцо пальцев побелели, но он снова поднял взгляд. - Я боюсь… что его будут пугать мной. Моей судьбой, если он…

- Я?! - кардинал понял раньше, чем его собеседник осекся или решил прерваться, и его глаза сверкнули. Затем он рассмеялся. - Вы сошли с ума, Шере. Во-первых, это просто нелепо: нет такой услуги, которую смог бы оказать мальчишка и которая стоила бы верности взрослого - тем паче, вашей верности. Во-вторых, это было бы недостойно. В-третьих… я не сомневаюсь, что он привязан к вам, но настолько, чтобы забыть свой долг? Он паж в доме королевы, Шере, и дворянин - его верность отдана ее величеству. Или ее можно приобрести с куда меньшими сложностями. Вы видите, я вполне откровенен. Не бойтесь за шевалье дю Роше, я же сказал: его никто не тронет.

Разумеется, ничего подобного он не говорил, но какое это имело значение?

- Послушайте меня внимательно, сударь, - продолжил он, наклоняясь вперед и заглядывая в глаза Шере. - Вы молоды, вы очень умны и вы умеете это скрывать. Господин капитан крайне высокого мнения о вас, и я, чем дольше мы с вами беседуем, тем больше с ним соглашаюсь. И главное, вы не найдете лучшего места чем у меня, разве не так? Посудите сами, зачем мне вам угрожать? Если бы я испытывал к вам неприязнь… но я ее не испытываю, я вас едва знаю. Скорее уж я хотел бы числить вас среди своих друзей, я превыше всего люблю умных людей, но… я понимаю, что вы все еще боитесь. Поэтому я еще раз говорю вам: выбросьте из головы ваши страхи за шевалье дю Роше и думайте о том, что вы сможете для него сделать у меня на службе. Ваши обязанности останутся прежними; если ваши новые возможности смогут пойти на пользу мне и королю, я этого не забуду.

К концу этой речи Ришелье улыбался уже без малейшего усилия, и если доброжелательность в его голосе была чуть снисходительной, так он же сам почти назвал тревоги Шере глупыми. Все сомнения, какие вызывал в нем его необычный собеседник, все негодование, которое он пробудил в его душе, все презрение человека храброго от природы к трусу - все было забыто, осталось лишь сочувствие, смешанное с глубокой убежденностью.

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.