Шере ответил понимающим взглядом. Руфус был прав, конечно, и самое важное выделил верно. Если бы речь шла о чем-то большем, чем необходимость отдать письмо и получить ответ, у них не было бы малейшего шанса - дворянина Шере и сам бы не рискнул играть, при том, что имел с ними дело каждый день и умел говорить на их языке. Соединить их умения - непробиваемую самоуверенность головореза и манеры кардинальского секретаря - перемешать, сдобрить долей чести…

- Тебе только письмо надо будет отдать, - напомнил он, снова проверяя тон - не нанимателя, но сообщника, - не разговоры разговаривать. Говоришь ты как надо - а слова другие нужны. Знать бы, откуда он, этот д’Омер… Итак. Подъезжаешь к дворцу - видел его? Привязываешь лошадь у коновязи во дворе…

Он был в Люксембургском дворце, даже дважды - раз с г-ном Бутийе, когда тот взял его с собой, не объясняя причин, и он увидел королеву-мать, и еще один - когда г-н Бутийе отправил его к ней с письмом.

- Вас там не знают, - сказал он тогда, - запомните всех, кто с вами заговорит.

Зачем это было нужно - Шере не знал, но приказ выполнил, а ее величество его неожиданно узнала, и в Пале-Кардиналь он возвращался в какой-то полудреме. Кто бы подумал, что он когда-нибудь не просто увидит королеву-мать, лицом к лицу, но она будет с ним беседовать? Если бы не эти встречи, он и два слова не смог бы связать при ее величестве, когда г-жа де Мондиссье его к ней привела, а ведь тогда ему надо было врать что велели и выручать Александра…

В этот самый миг он как-то по-иному посмотрел вдруг на Руфуса, который тоже ведь впутался в это дело не ради себя…

- У входа обычно какой-нибудь лакей болтается, - продолжил он. - Ловишь его и говоришь: «Милейший, сержанта де Пионтье вызовите, будьте любезны».

Он видел перед собой этот подъезд к главному входу - там наверняка толпится куча народу, и надо будет обговорить и это, но начинать надо с простого. С того, что будет по зубам сразу или почти сразу и даст уверенность для того, над чем придется попотеть.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере кивнул.

- Лакеи одеты в ливреи, - сказал он, - малиновые с белым. Для дворянина вроде д’Омера, которого ты будешь изображать, они… как я для Жана-Лепило. Пустое место вроде, но задевать опасно, потому что за ними чужая сила стоит. Поэтому делаешь так.

Он поднялся и преобразился внезапно - даже как будто выше ростом сделался и в то же время сгорбился слегка, создавая для Руфуса внешне почтительного и угодливого, однако внутри преисполненного осознанием собственной важности лакея из Люксембургского дворца.

- Разумеется, ваша милость. По какому делу видеть изволите?

Он отступил в сторону, поворачиваясь к исчезнувшему лакею и меняясь снова - на этот раз в весьма точное подобие самого Руфуса.

- Это будешь ты. «Передайте, что его господин д’Омер ждет, любезный», - хотя голос его остался ровным, холоду в нем прибавилось. - Можешь добавить: «Он поймет». И смотришь - сверху вниз, тебе проще. Но помнишь, что эта скотина - опасна, и поэтому…

Взгляд его из высокомерного стал снисходительным, и он швырнул невидимому лакею несуществующую монету.

- Четверть экю, - пояснил он, уже своим голосом и сбросив личину.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Художник, чьи наброски обрели бы вдруг цвет или шевельнулись бы на бумаге, не удивился бы больше. Глаза Шере широко раскрылись, и заемная дворянская личина сползла с него, как подтаявший снег с крыши.

- Ну ты даешь! - выдохнул он и тут же, спохватываясь, вновь нацепил лакейскую маску. - «Туточки подождите, ваша милость… А то, может, в кордегардии?..» Но это если вёдро, - продолжил он уже своим голосом, - если нет… Ты не милости просить явился, у тебя поручение, и важное. Поэтому вообще-то ты и во дворец зайти можешь. Я бы не советовал, если нет нужды, чем больше народу, тем оно рисковее, но можно и так.

Он прикрыл на миг глаза, вспоминая.

- Есть парадный вход, для знати, туда еще и кареты подъезжают. Я не уверен, но думаю, нам с тобой не туда, спрашивать нужно. «Милейший, как в кордегардию пройти?» У простых солдат караулка, у гвардии - кордегардия. И тогда там уже сержанта Пионтье спрашивать, вот только его может и не быть. Если это вообще человек, а не пароль…

Маска соскользнула снова, сменившись внезапной сосредоточенностью. А ведь почти наверняка пароль - сержанты не торчат целый день на службе, а курьеры не ждут их возвращения…

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

- «Найду, о чем говорить», - негромко поправил Шере. Эта новая личина Руфуса пугала его едва ли не больше, чем уже привычная: с той он знал, как иметь дело, а эта была, во-первых, внезапной, а во-вторых, бесспорно, дворянской. Тон был схвачен настолько верно и произношение переменилось настолько разительно, что впору было задаваться вопросом, не был ли тот Черный Руфус, которого он знал, не более чем маской, под которой скрывалось что-то куда более опасное. И сейчас, словно походя поправляя выбор слов, он также проверял и границы, в которых собирался оставаться.

Руфус, однако, только кивнул, и Шере продолжил, на ходу вспоминая, что знает о паролях и тайных знаках:

- Скорее всего, это никакой не пароль, - от кого-то же знал г-н Бутийе, что надо обратиться к сержанту де Пионтье, и разве не заметил бы кто-нибудь, если бы такого в гвардии ее величества не было? - Но на всякий случай, если скажут, что такого нет…

Все его инстинкты говорили, что в этом случае надо исчезать… но тогда письмо не будет доставлено, г-н Бутийе может решить, что его обвели вокруг пальца, а вторая попытка станет невозможной. Но все это можно было проверить в Пале-Кардиналь, а пока…

- Настаиваешь, - сказал он. - И требуешь проводить тебя в кордегардию, чтобы спросить там. Как?

Это была не просьба о мнении, но предложение - покажи, как?

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Восхищение в глазах Шере было непритворным, и сейчас, впервые, он испытал к англичанину какое-то чувство, более теплое, чем страх или расчет. Ничего не изменилось между ними на деле, и он, глазом не моргнув, принес бы Руфуса в жертву любым обстоятельствам, но чужая отвага всегда вызывала в нем смесь самых противоречивых переживаний - уважение, презрение, зависть… Сам он никогда не отличался храбростью, не рисковал, если можно было не рисковать, и ни за что не стал бы принимать то решение, которое принял сейчас Руфус.

- Я узнаю, есть ли там такой, конечно, - сказал он, отдавая должное не столько храбрости наемника, сколько тому краткому колебанию, которое сказало ему, что англичанин осознавал, в какую ловушку может влезть, настаивая. - Я почти уверен, что есть, или меня бы предупредили, но… люди бывают глупы, и самые умные люди - тоже.

Шере прикрыл на миг глаза, вспоминая поточнее облик и манеры оставшегося в Париже сержанта де Неренна, чтобы вновь измениться, примеряя новую маску.

- Пионтье, - отрывисто проговорил он, думая, есть ли нужда в продолжении. Как ни странно, Руфус оказался мастером перевоплощения не только внешне - даже речь его зазвучала иначе, насытившись и высокомерием дворянина, и словами, которые наемный убийца должен был едва понимать. - Вы искали меня, сударь.

Что-то, Шере сам это слышал, звучало не так, но что - он понять не мог.

Отредактировано Dominique (2019-03-08 19:10:26)

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере забрал «письмо», уже не делая попыток сыграть роль - слишком остро он ощущал, насколько она у него не выходит. Впору было позавидовать Руфусу или встревожиться, что с ним было не так, что он не мог изобразить дворянина. Г-н Бутийе не видел в этом ничего сложного, и даже у англичанина вышло с первого раза - у наемного убийцы, всю жизнь проведшего на дне! А он - не мог!

Усилием воли Шере заставил себя отрешиться и от зависти, и от сомнений.

- Он прикажет подождать ответа… или вернуться за ним позже, - это они с г-ном Бутийе не обсуждали вовсе, и сейчас он снова чувствовал себя неуверенно. Что надо было делать? Скорее всего за ответом будет велено явиться на следующий день - королевы не пишут записки на скорую руку. - Соглашайся, но не жди. Нет, точно не жди - если он предложит или прикажет подождать во дворце, то?..

Он поднял на Руфуса вопросительный взгляд, уже не проверяя, но признавая его превосходство. Убийца вернее поймет дворянина - это было уже не смешно - но это было, похоже, так. Сам бы он сослался на лошадь, но в лошадях он не разбирался - можно ли было сказать, что она голодна или нуждается в отдыхе или в новых подковах?

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

Шере, который едва коснулся губами вина, а потом слушал как завороженный, смущенно опустил глаза.

- Я не могу как обычные люди пить, - признался он, - мне худо становится. Черт знает что.

Все это было, разумеется, чистой правдой, пусть недоговоренного хватило бы в этих словах на добрый десяток исповедей. Он не сказал, конечно, что ненавидит такую кислятину и что пуще всего боится даже не наболтать лишнего, хотя этого он тоже боялся до холодного пота, а просто заснуть, оказаться в чужой власти и, может, ничего потом не знать о том, что с ним случилось, если вообще остаться в живых. Но смерть не самое страшное, на самом деле - страшнее то, что будет до, и то, что будет после, а в том, что его ждет ад, Шере не сомневался. А еще… еще он знал, что бывает иначе: когда приходишь в себя в воде, от удара о воду, и волны захлестывают с головой, а вокруг тебя ночь, в тебе одна только боль и нет места надежде. Он остался тогда жив, повезло, и до того повезло, верно, не раз и не два, только он не знал, конечно, что тогда произошло.

- Мне рассказывал один врач, - продолжил он, - что бывает так, что если много слишком выпьешь, то не просто худо становится, а дышать уже не можешь и так вот и подохнуть можно - запросто. Врал, правда, может - он вообще много врал, но проверять, знаешь, не хочется. И как тут за чужака не сойти?

Он думал еще и о том, что обязательно надо будет спросить у г-на Бутийе, есть ли точно среди людей королевы-матери такой Пионтье, и не нужно ли обратно прийти за ответом, и что будет потом - не потому, что он боялся предать Руфуса, но потому что надо же знать… и решить, кого подставить.

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.

- Влюбился, - усмешка вышла кривоватой, но это было правильно. - Не в Мадо, ясное дело. В другую… женщину.

Каждое из этих предложений было чистейшей правдой, но составлялись они в ложь. Влюбился, и не в Мадо, да. И в другую - не бабу, женщину, но не тогда, а сейчас, много лет спустя, в самую красивую женщину Парижа и самую опасную, и всякий раз, думая о ней, он сходил с ума, от непреходящей неуверенности и от воспоминаний. Ее руки, ее губы, ее тело, ее ласки - и его тайны.

Он посмотрел на кружку.

- Мой отец дворянин же, - сказал он, и так это было странно, что полузнакомому наемному убийце он рассказывал больше чем ей - и как он был благодарен ей и за то, что она не спрашивала, - меня ж учили. Не латыни, конечно, но так - чему ублюдка в приличной семье учат. Военным бы я не стал, но чем-то мог бы… кто знает чем. Но ей были нужны деньги…

Да, были, и сейчас тоже были, да. Он все-таки сделал глоток и не переменился в лице, и не дрогнул обращенный в себя взгляд человека, вернувшегося на миг в прошлое, взвешивающего свои решения.

- Знаешь, - сказал он, - я бы все сделал бы точно так же. Ничего бы не изменил. Может, получше бы в доме порылся, наверняка больше можно было вынести. Но все остальное…

Он всегда думал об Александре, но сегодня, сидя с почти не тронутой кружкой напротив человека, который убил бы его так же легко, как отпил бы еще глоток, он впервые подумал о том, чем бы он стал иначе - и понял, насколько он этого не хотел. Сейчас - быть женой, матерью, гонять горничную, ругаться с лакеями и кухаркой?

Он подумал, что уже несколько дней не видел Реми и, наверно, можно бы зайти, это же не будет… слишком?

Подпись автора

Никто.
И звать меня никак.