Бесконечно прекрасен месяц май, когда весна царствует на земле, небо звенит от предвкушения лета, воздух напоен ароматом цветов, а влюбленные, которых соединил хоровод под майским деревом, предвкушают упоение Ивановой ночи. В провинции, во всяком случае, можно надеяться, что дела обстоят именно так, а в Париже… Париж смердит за несколько лье до городских ворот, в нем нет ни майских дерев, ни цветов, царствует в нем ничтожный монарх, а вместо любви там живут одни только гибельная страсть да похоть.

Именно это рассказывал своему спутнику Арамис последние два часа, и если г-ну де Лавардену и поднадоела горечь, которой неожиданно переполнились речи бывшего мушкетера, то он либо оказался чересчур тактичен, чтобы сказать об этом, либо просто не слушал.

Расстались молодые люди чуть не доезжая Нового моста: Арамис отправился в Марэ, в иезуитскую резиденцию, а куда поехал Лаварден - только подъезжая к небольшой часовне Людовика Святого, Арамис сообразил, что и понятия о том не имеет.

Приходится признать, что подобное равнодушие к товарищу, с которым он плыл в Новый свет и назад, выдавал замуж красавицу и вытаскивал из костра ведьму, не лучшим образом характеризовало нынешнего брата Рене, и, что много хуже, сам брат Рене, осознав это и испытав неминуемый укол совести, очень быстро позабыл об этом, стоило ему переступить порог резиденции.

О том, что происходило за ее стенами, сам Арамис не распространялся, но если бы Лаварден увидел его на следующее утро, когда тот выехал из резиденции на испанском жеребце, по-прежнему в светском платье и даже в скрывшей почти заросшую тонзуру шляпе, он мог бы смело предположить, что молодой человек либо сделался расстригой, либо никогда не принимал сан, столь безупречно он врос вновь в облик и манеры военного. И в ворота особняка де Шеврез въехал не скромный священнослужитель, но блестящий кавалер, и ловко спешился у коновязи не иезуит, но дворянин, и приказал сообщить о себе г-же герцогине де Шеврез не брат Рене и даже не Арамис, но некий шевалье д’Эрбле.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Те краткие минуты, которые Арамис провел в ожидании ответа, показались ему длиннее месяцев плавания. Она могла быть занята, она могла быть в обиде на него, она могла хотеть его проучить… Он готовил себя к долгому ожиданию или даже к вежливому «Госпожа герцогиня не принимает»… но нет, этого не будет: она знала, кем он стал, и не могла не преисполниться любопытством - хотя бы на это мог рассчитывать…

Но лакей вернулся почти сразу, его примут, и Арамис спешил за ним словно в волшебном сне: узнавая дорогу с каждым шагом - не в большую гостиную, не в малую, не в библиотеку, в ее покои! Не в спальню, это было бы чересчур, а в ее кабинет, залитый потоками весеннего солнца, теплыми квадратами сияющего на паркетном полу, золотящегося в ее небрежной утренней прическе и искрами качающегося в ее волшебных глазах.

- Мадам, - выдохнул Арамис, чтобы, едва затворилась за лакеем тяжелая дверь, тут же поправиться: - Мари!

Он заключил бы ее в объятия, если бы внезапный страх не бросил его на колени к ее ногам - столько времени он не видел ее! Все могло измениться!

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

- Навсегда, - соврал Арамис, не осознавая даже, что лжет. Повинуясь ее голосу и жесту, он поднялся с колен и взглянул на нее снова - как равный: он был выше ростом, она была выше по положению, и в это мгновение они были равны. В час, когда он, неизбежно, усомнится в ней снова, она вновь станет герцогиней, а он - скромным монахом, но сейчас они были равны, и он не сравнивал их, шевалье и Мари, забыл о том, что швырнуло его прочь, за полмира, не думал о том, что она делила имя с Пресвятой девой и с блудницей, и не гордился тем, как хорошо он ее забыл: каждый день помнил, как она ему больше не важна.

Навсегда. Они будут вместе, несмотря ни на что, ни на ее легкомыслие, ни на его честолюбие, он снова окунется в интриги, которыми оба дышали как воздухом - в ее интриги, да, но и в свои тоже, и не тот был момент, чтобы думать, что они - о, неизбежно - не всегда будут союзниками. Пусть она думает, что он снова стал ее покорным орудием, пусть он будет уверен, что она станет ярмарочной куклой в его руках - но это будет потом, все это был разум, это был расчет, а расчету не было места тут, в кабинете, залитым майским солнцем и ароматом благовоний - ибо здесь, между ними двумя, место было только чувству.

- Я писал вам, - признался он. - Писал и рвал мои письма, и писал снова.

Он просил и прощении в одном письме, которое так никогда и не запечатлелось на бумаге - потому что он сочинял его в утлой шлюпке посреди Атлантического океана. Он горько упрекал ее за неверность в другом - сожженном на свечке в иезуитской миссии в Гаване. Он клялся ей в любви в третьем - которое бросил в воду, когда их с Лаварденом корабль пристал в Бресте. И это были только те, которые он дописал до конца.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Арамис остался бы на коленях, если бы герцогиня не приказала ему подняться, и так же остался бы стоять, если бы она не поманила его к кушетке. Увидеть ее снова было счастьем, на большее он не рассчитывал… хотя и надеялся. Теперь же, когда она так явно выказала ему свое расположение, простив его побег - и, разумеется, тем самым рассчитывая на то, что он простит ее сам - за документ, который он не смог вернуть Атосу. Честь говорила, что прощать нельзя, но само чувство давно стерлось из его души: даже все еще осознавая ее предательство, он не мог больше ее ненавидеть, как не мог больше переживать то бесконечное отчаяние, швырнувшее его к тому единственному, кто мог его простить там, где он не мог простить себе сам. Он стал предателем ради нее, был предан ею и не чувствовал ничего, кроме восхищения. Она не изменилась - все тем же теплым светом сияли ее загадочные глаза, все так же соблазнительна была улыбка, и в словах ее все так же угадывалось обещание, которого она не давала.

Ах нет, давала - если это будет в ее власти. И кто лучше Арамиса знал, что не в ее власти было противоречить своим желаниям?

Но одно имя - Рене - и он готов был обо всем забыть.

- Я теперь всего лишь скромный служитель церкви, Мари, - вздохнул он, - моим желаниям положен предел моими клятвами.

«Которые, - говорил его страстный взгляд, - я с радостью нарушу ради вас».

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Котенок ее светлости настойчиво привлекал внимание, и Арамис, здраво рассудив, что диета из кружев и бусинок, украшавших утреннее платье герцогини, может закончиться для котенка несварением желудка, а для него самого, если не как рыцаря герцогини, то как ее гостя - необходимостью справляться со всеми сопутствующими обстоятельствами, проявил достойное служителя божьего сочувствие к малым сим и решительно подхватил котенка за пухлое брюшко.

- Увы, - вздохнул он, - из всех добродетелей скромность мне давалась едва ли не тяжелее всего. Вы знаете, сударыня, и в любви я метил выше чем королева, и в отчаянии я достигал ада, и в счастье - воспарял к небесам, и даже сейчас не мечтаю о меньшем чем кольцо с аметистом. Но сие - суета сует и грех на моей бессмертной душе, хотя… - тут во взгляде его снова вспыхнул хорошо знакомый герцогине огонь, - и грешить я согласен не иначе как смертно. Мой Бог, Мари!

Монах, падающий на колени иначе чем пред алтарем или иной святыней, всегда выглядит смешно, но Арамис носил светское платье, и к страстному порыву его не подходил лишь котенок, которого он все еще держал в одной руке.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

- Я поклялся любить вас вечно, - поцелуй герцогини оставил душу Арамиса не в меньшем смятении, чем его дыхание, и если голос его срывался, то и мысли его были ныне далеки от воспоминания о том, что клятвы, которые он принес Богу, не только были нерушимы, но и отрешали его от всех прочих. - И не могу иначе, мой ангел, мое божество!

Души язычников не менее, а то и более дороги Господу, чем души самых добрых христиан, но подозревал ли Арамис, что, отправляясь в Новый свет, он увеличит число первых вернее, чем вторых? Неизвестно - однако Господь милосерден, и, исступленно целуя возлюбленную, Арамис не помышлял более ни о чем, кроме нежных губ, отвечавших его губам, тела, дарившего ласки с тем же упоением, с каким принимало, ясных глаз, встречавших его затуманенные страстью глаза, и если какие-то разумные соображения и посещали его в эти долгие счастливые мгновения, то ни одно из них не привело к действию и ни об одном из них он не вспомнил потом, когда захлестнувший из обоих бурный поток страсти вынес их на солнечный берег неги и нежности, а снедавший их жар растворился в крови, сделавшись теплом объятия, в котором оставалась одна только любовь.

Герцогиня де Шеврез приняла вновь своего беглого возлюбленного, и можно ли было ждать от Создателя всего сущего меньшего великодушия?

- Душа моя, - шепот Арамиса был преисполнен нежности, - скажите, что я смогу остаться в Париже и быть подле вас.

Иными словами, давайте обсудим наши планы, сударыня, мы можем быть друг другу полезны. Мушкетер стал иезуитом, и от перемены этой герцогиня обрела новые возможности ему помочь, с тем, чтобы сам он оказался ей более полезен - ибо где-то, не за ним, так рядом, таился грозный орден, с которым он связал свою судьбу.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Арамис глубоко вздохнул - вдыхая благоухание духов, неуловимый и дразнящий запах любимой женщины и с ними - сладкий и острый аромат удовлетворенного самолюбия и неутоленного честолюбия, и вновь приник к возлюбленной, осыпая ее поцелуями тем более страстными, что она читала не только в сердце его как в книге и с тела его как с открытого листа, но и, казалось порой, в самых глубинах его разума.

- Тот, кому помогаете вы, обречен на величие, - прошептал он. Осознавая, сколь горяча его кровь, он привык поверять холодным рассудком ее порывы, и однако в эти минуты, перебирая ее шелковистые локоны, приходившие во все больший беспорядок под его пальцами, и отбрасывая прочь батист ее сорочки и шелка ее постели, и теряя разум, чувства и выдержку в страстных ее объятиях, он поверил ненадолго в то, что сказал, забывая так же легко про судьбу Шале, как и про все свои планы, и был всего лишь безумно влюбленным, бесконечно очарованным и навеки покорным ей слугой, которым себя называл. Долго ли, коротко ли? Часы становились мгновениями рядом с ней, и годы он назвал бы короткими, потому что любой срок короче той вечности, на которую он хотел бы быть с ней.

Однако, как закат, неистовой своей красотой останавливающий взгляд и шаг, не переставая гореть исчезает постепенно даже для самого восхищенного взгляда, так и любовь, пылающая в сердце, истощает в некий миг все его силы, и человек вынужден тогда отвести глаза, чтобы в передышке этой увидеть вновь и прочий мир, и свое в нем место. Небо за окном все еще оставалось голубым, и котенок все так же играл с бумагами, успев подремать, пока люди были заняты собой, и солнце, сверкавшее в золоте рам на одной стене, дробилось теперь в радугу на ободе роскошного венецианского зеркала, украшавшего противоположную, но Арамис, слегка опомнившись, вспомнил и то, с чем пришел в этот дом - то, что было не его мыслью и, может, не его желанием.

- Вы сказали, - напомнил он, произнеся все слова, которые умный влюбленный может только сказать своей возлюбленной в такие минуты, - что сюда съедется весь свет. Ждете ли вы госпожу де Рамбуйе? Я не навестил ее еще, спеша к вам, а вы знаете, как она самолюбива…

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

- Я поеду к ней, - пообещал Арамис, садясь на кровати и глядя на возлюбленную. Невозможным казалось оторваться от нее - не более возможно, чем оторвать от нее глаза, и, давая это обещание, он вынуждал себя перейти к действию… только еще не сию секунду, еще не сейчас, еще мгновение он хотел полюбоваться, еще раз коснуться шелковистых волос, осенним золотом рассыпанных по подушке, и запечатлеть еще один поцелуй на мраморно-белом плече. - Уговорю приехать… чтобы не бросать на вас тень.

Его собственная, вполне реальная тень упала на тело Мари за миг до того, как он снова заключил ее в объятия и привлек к себе, но плоть, как известно, немощнее духа, и мысли его были уже всецело заняты будущим. В будущем его ждала госпожа де Бальзак.

Законная супруга г-на Сегье де Сен-Бриссона, парижского прево на протяжении уже почти двадцати лет, полагала себя любительницей изящной словесности, но, к счастью, держала свое мнение при себе, ограничиваясь вспомоществованием тем молодым талантам, кои могли оценить в полной мере те немногочисленные преимущества, которые дает женщине опыт. Арамис к числу таковых никогда не относился, но поддерживал с г-жой де Бальзак, как и с множеством других дам, отношения ровные и любезные - которые собирался использовать, если не сегодня, то вскоре. Делать супруге судейского в доме герцогини де Шеврез было нечего, но кто недооценивает женское тщеславие? И, окажись очаровательная Мари не слишком склонна проявить отвращение - или находи она в своих интересах вовлечь в свой круг ее супруга, приглашение в ее дом могло быть полезным козырем.

Отредактировано Арамис (2019-04-11 13:44:55)

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс