- В таком случае, монсеньор... "В Париж, к вашим ногам" - чудесно, но дальше не помешает еще "помните ли вы" - потому что скоро начнется другой листок, а вам нужно, чтобы ни один из них нельзя было показать даже близким подругам.

Ришелье чуть слышно рассмеялся.

- Вы слишком высокого мнения о женщинах, друг мой. Или слишком низкого обо мне. Я не могу вспомнить за собой и ею ничего такого, о чем женщина не могла бы рассказать близкой подруге… и что не постеснялся бы доверить бумаге. Но… - он прикрыл на миг глаза. - "Я счастлив, что уничтожено еще одно препятствие, задерживающее мое возвращение в Париж, к вашим ногам, и если я когда-либо мечтал о лаврах победителя, то только для того, чтобы вы снова могли подарить мне тепло ваших рук, возложив их на мою голову". Боже! Это, во-первых, пошло, а во-вторых, безграмотно.

Бульон уже остыл, и свою чашку он допил не отрываясь.

- Вы правы, монсеньор, а я сглупил, - Рошфор смотрел на него с улыбкой. - Конечно, она похвастается подругам. Но ведь не сыну же.

Напряжение в комнате, которое он ощущал почти физически, спало, и граф был этому рад. "Руки на голову", боже мой. Что у них там происходит? Какого черта священникам предписано хранить целибат отцы-иезуиты Рошфору так и не объяснили - тогда ему было неинтересно, а позже... Не спрашивать же духовника об этом?

- Боже милостивый! - прозвучавший в голосе кардинала ужас был нескрываемо наигранным. - Неужели какая-то женщина заговорит с сыном о таком? Хорошо - чувства вы одобряете, грамматику исправить легко: "…то только для того, чтобы вы, возложив их на мою голову, могли снова подарить мне тепло ваших рук. Я не могу… - на миг он закусил губу и продолжил много медленнее: - однако, как бы я того ни хотел, радоваться этой победе наших войск всем своим сердцем, потому что победа эта была омрачена несчастным случаем, о котором я также должен вам сообщить…" Опять отчет, Рошфор! "О котором вам расскажут другие". И это будете вы, я полагаю?

Рошфор помолчал.
- Это все о вас, монсеньор, а где же о ней? - подсказал он тихо, тем мягким голосом, которым ему чаще приходилось говорить с дамами, нежели с покровителем. - Вы посылаете ей подарок? Вы, может быть, страдаете в разлуке, и задаете себе вопрос, не страдает ли она сама хоть немного? Вы сомневаетесь в принятом решении - конечно, ею самой принятом решении, пусть и по вашему совету, о котором вы..., - он помедлил, подбирая слова, - сожалеете? Или, может, не сожалеете, но лишь потому, что оно ее защищает?

Взгляд Рошфора стал очень внимательным. Он знал, что кардинал виртуозно умеет скрывать свои чувства, и если сейчас неловкость была настолько очевидна, в осанке, в голосе, в выборе слов... То что же было в душе? Что такого, в конце концов, в том, что два кавалера пишут письмо даме, от которой один из них хочет добиться многого? С любым из своих друзей - хоть с тем же Вардом, на которого находили порой приступы неуверенности в себе - он сделал бы это с шутками и насмешками над предметом "страсти", и над самими собой, и друг другом тоже. И оба получили бы удовольствие от проделки. Похоже - он раньше не понимал этого - что Ришелье вся эта сфера жизни была не только незнакома, но и глубоко болезненна. Весь мир любви, желания, ревности и близости, невинного обмана и страстного лицемерия, в котором сам граф в молодости чувствовал себя как рыба в воде, да и сейчас не покинул полностью - не миновал его, как Рошфор полагал раньше, из-за понятных обстоятельств, связанных с саном и положением, а ранил так глубоко, и, видимо, рано, что каждое соприкосновение... Черт возьми. Он вспомнил тот разговор с монсеньором, перед отъездом, когда тот высказался о женщинах, и чуть не поморщился от досады на себя за то, что не вспомнил раньше. Длить эту итальянскую комедию, в которой монсеньор играл отнюдь не роль драматурга, было... ну, попросту невозможно.

- Я передам на словах, монсеньор, если вам угодно, - произнес он тихо, стараясь, чтобы сочувствие не прозвучало в голосе слишком явно. - Напишите только, что вы за нее тревожитесь. Что есть вопросы, которые не доверишь бумаге. И ваш отчет о Прива, - он почти улыбнулся, - чтобы мне не пришлось перемежать разговор о любви с политикой.

Рошфор занялся ветчиной и сыром, не особенно чувствуя, что именно ест, но через несколько минут шорох пера затих. Он поднял голову, и взглянул на патрона, осторожно, чтобы не потревожить. И тут же отвел глаза. Письмо явно еще не было закончено: кардинал по-прежнему сидел за столом и смотрел перед собой отсутствующим взглядом, то ли подбирая выражения, то ли задумавшись о чем-то ином. Движение ли Рошфора помогло ему опомниться, составились ли в уме нужные строки - вскоре он снова склонился над бумагой.

Кардинал писал, граф исподтишка наблюдал за ним, и это до странности напоминало раннюю юность, когда Рошфор мог подолгу находиться в кабинете Люсонского епископа, занимаясь чем-то своим, когда он работал - для того, чтобы быть под рукой, что составляло часть обязанностей пажа, или для того, чтобы быть на глазах, случалось с ним и такое после различных выходок. Вопоминание было теплым. И очень далеким. Таким далеким, словно не о себе самом, а о каком-то совсем постороннем мальчике.

- Посмотрите, - предложил кардинал позже, посыпая написанное песком. - Не знаю, право… Добавить клякс? Помарок? Следы слез?

"Я решаюсь взяться за перо, не зная, сумею ли закончить или это письмо, как те, что я писал вам раньше, окажется в камине. Как ни сильна боль разлуки, страх причинить вам боль или вред сильнее. Смею ли я надеяться, что ваше молчание продиктовано теми же чувствами - что и вас каждое написанное слово жжет как огнем, пробуждая воспоминания, слишком сладкие и слишком опасные, чтобы я смел подвергать вас риску, вызывая их в памяти или мечтая возродить прошлое? Сегодня, впрочем, у меня больше причин написать, чем обычно, сегодня я могу написать вам о счастье, которое я испытал при падении Прива. Я счастлив, что уничтожено еще одно препятствие, задерживающее мое возвращение в Париж, к вашим ногам. Вы знаете, что если я когда-либо мечтал о лаврах победителя, то лишь для того, чтобы вы, возложив их на мою голову, на миг снова подарили мне тепло ваших рук.

Здоровы ли вы? Счастливы ли? Вопросы, которые я не могу обычно задать - и на которые вы не сможете ответить. Но это письмо вам передаст человек, которому я верю как себе - вы его знаете - он же расскажет вам все то, что я обыкновенно могу доверить бумаге, чтобы вы сразу узнали о том несчастном случае, которым была омрачена наша победа. Если вы найдете минуту, чтобы заверить меня, что не гневаетесь на меня, за прошлое или за настоящее, я пойму, что прощен за то, что осмелился вам написать.

Остаюсь…"

Рошфор поднялся, и зашел за спину кардиналу, склонился к столу, чтобы не потревожить еще не высохшее письмо.

- Я должен был знать, что вам не нужна никакая помощь, - улыбнулся он минутой позже. - Вы разыграли меня, монсеньор, это безупречно.

Кардинал, наблюдавший за ним с непривычно напряженным выражением лица, на мгновение замер.

- Нет, - помедлив, сказал он, снова отводя глаза. - Вы подсказали мне и слова, и мысли. Я… я не умею так писать. Или может, не умел.

При всем его самообладании, в его голосе за насмешкой слышалось сомнение и взгляд, который он поднял на Рошфора, был испытующим.

Острый взгляд кардинала заставил Рошфора тут же выпрямиться, отступить назад, и, снова обойдя массивный письменный стол, остановиться напротив, там, где стояли обычно посетители кабинета.

- Вам осталось лишь сообщить мне, что именно произошло в Прива, - произнес он куда более деловым тоном. Речь шла, конечно, о том, что сказать королеве-матери.

Отредактировано Рошфор (2019-12-13 21:29:36)

Если бы Рошфору сказали, что он "обиделся", он бы удивился снова. Но вероятно, сам кардинал удивился бы больше, узнав его собственные мысли. Только что Ришелье осадил его строгим взглядом, словно он что-то сделал не так - да все он сделал не так! Разве не знал, что нельзя никогда учить тех, кто выше по положению, даже если тебя об этом попросят? Но кардинал был не тот человек, которому можно вложить свои мысли как-нибудь в обходную, исподволь. С ним Рошфор всегда выбирал прямоту, как единственный способ сохранить доверие между двумя людьми, чьим хлебом в равной степени было притворство. Кое-что скрывал, многое скрывал, но в лицо не лгал никогда, даже если в итоге ему влетало. Осадил, и ладно, имел право, а теперь ведет себя так, словно чуть ли не прощения готов просить. Так, что хочется его высокопреосвященство - ну куда это годится, к черту! - успокоить. Совершенно сбитый с толку, он тем не менее выбрал то же, что выбирал и всегда - правду.   

- Если позволите, монсеньор, - произнес он, почти извиняясь тоном за то, что снова спорит. - В этих играх считать на несколько ходов вперед - верный путь к проигрышу. И если женщина выберет оскорбиться на такое пламенное письмо, у вас появится сто ходов вместо одного.

Сомнения на лице кардинала меньше не стало, но к нему примешивалось теперь чуть больше уверенности.

- Вы знаете лучше… Хорошо. - Он отложил перо, которое вертел в пальцах, встал и обогнул стол, чтобы жестом снова пригласить Рошфора вернуться к столику у камина. - Но… Вы действительно считаете, что это надо писать… так?

Если бы Рошфору случалось как-нибудь присутствовать при беседах Ришелье с его друзьями-поэтами, он опознал бы этот тон - как просьбу еще раз повторить похвалу.

Рошфор улыбнулся. Если бы он посмел, он подумал бы, что это было трогательно.

- Вы написали все, что необходимо. И втрое короче, чем я бы смог.

- Мне бы никогда не пришло в голову… и то, что вы сказали… - Ришелье взял себе сыра, но есть не спешил, напряженно размышляя. - Это безумие, доверять такое бумаге. И эта ваша Сюзон… Если кто-то свяжет вас с пропажей письма… Она же будет искать?.. Нужен кто-то другой. Может… Из Нового света недавно вернулся один из людей Кавуа, некто Лаварден. Я посылал его в Барселону с Ронэ, может, вы помните. По делу Федерико де Тамарита.

Рошфор смотрел на его высокопреосвященство, и думал совсем не о том, о чем должен был в этот момент думать. О том, что у кардинала не будет ни одного спокойного дня, пока письмо путешествует с кем-то чужим по дорогам Франции.

- Она не будет искать, если уничтожить письмо на месте, - осторожно предположил он. - Вместе с ларцом. Мне будет нужна помощь, но я, вероятно, смогу сжечь этот ларец так, чтобы вина пала на кого-то... Кого-то, кого она не сможет вслух обвинить. Кто тоже ей пишет, и мог быть заинтересован не оставлять улик.

Ришелье задумался, поворачивая в пальцах бокал с канарским. Солнечный свет, оставленный за окном, мерцал сейчас, казалось, в гранях венецианского стекла, отбрасывая золотистые блики то на его лицо, то на лицо Рошфора, и загляни кто-нибудь в комнату, он мог бы ошибиться, принять этих двоих за родственников, и родственников близких, так схожи были выражения их лиц.

- Силлери, - предположил кардинал. - У меня есть возможность выманить его в Париж, но это время… пара дней? Монморанси? Кстати, этот его кузен покинул Тулузу… может, это не случайно?

В глазах его сверкнула лукавая искорка.

- Или кто-то очень высокопоставленный, - с готовностью подхватил Рошфор. - Его Святейшество, или король Испании. Или наоборот, какой-нибудь прохиндей. Алхимик. Врач. Художник, может быть. О! Одного мы знаем.

Они знали двоих. Жербье, и господина Рубенса, к которому кардинал питал не совсем понятное Рошфору пристрастие, невзирая на все сложности и проблемы, которые этот господин доставлял им сперва во Франции и в Брюсселе, а теперь уже и в Мадриде, и вот-вот собирался продолжить в Лондоне.

Отредактировано Рошфор (2019-12-16 23:40:15)

- Образцов его почерка сколько угодно, но о чем он должен писать, чтобы ее величество захотела письмо непременно спрятать? - Рошфор прищурился, припоминая прежние столкновения с фламандцем.

Ришелье задумался, поворачивая в пальцах бокал и улыбаясь - быть может, тому, с какой охотой Рошфор брался подстроить неприятности живописцу.

- О ее дочери, - сказал он мгновение спустя. - По условиям брака, вы знаете, его величество король Карл принял на себя определенные обязательства - которые, к сожалению, до сих пор не счел возможным выполнить. В то же время приданое королевы Генриетты до самого последнего времени было выплачено не до конца - к естественному огорчению ее величества, которая надеялась, что этот вопрос будет решен. Когда мы закончили переговоры в апреле в Сузе, мы оставили эти вопросы в стороне насколько могли, но устно обсудили те возможности, которые нам дают наши взаимные обязательства… - он осекся и неожиданно фыркнул. - К делу. Господин Рубенс может переслать своей уважаемой патронессе попавшее ему в руки письмо, в котором его величество выскажется более конкретно, чем обычно - скажем, о своей готовности не препятствовать католической церкви в Англии в обмен на некоторые наши уступки в Новом свете. Как укажет господин Рубенс, подобные предложения его величества, будь они преданы гласности… а, мне не нужно вам объяснять. Он попросит ее вернуть ему это письмо, но она его спрячет. Даже если решит вернуть, в чем я до крайности сомневаюсь.

Разговор пошел о финансах, и у Рошфора немедленно запершило в горле - до такой степени, что он потянулся к бокалу, и сделал пару больших глотков. Но дальше было куда понятнее. "Не препятствовать"... Только что король Карл распустил парламент, успевший, несмотря на монаршью волю, принять еще одну резолюцию против католиков, прежде, чем разойтись. Не препятствовать. Такое письмо могло вызвать в Англии настоящий взрыв. Еще бы королева Мария его не спрятала.

- Я бы не стал выпускать такое письмо из рук, направляясь в Лондон, - заметил Рошфор. - Но.. художник, в конце концов.

- Он попросит ее переслать это письмо к нему в Антверпен, - кивнул Ришелье. - Или нет! Конечно, нет. Он попросит ее отдать его своему человеку. Боюсь, оставить этого агента в Париже надолго будет рискованно… но если он поедет во Фландрию, возможно, она пожелает что-то с ним передать.

В голосе его звучало сомнение.

- Этот Лаварден, он же, кажется, говорит по-испански, как испанец? - припомнил Рошфор.

- Он сошел за испанца в Испании, это что-то да значит. Но… он служил у меня в гвардии, не забудьте - кто-то может его узнать. Не она сама, но кто-нибудь из ее людей, когда его к ней проводят.

- Поменяем внешность, - легко отозвался Рошфор. Этим он занимался не в первый раз.

На лице Ришелье возникло ностальгическое выражение.

- Не все на это соглашаются. В Барселоне, судя по их отчету, переодевался только Ронэ - ваше влияние, надо думать? Но на всякий случай лучше бы иметь запасной вариант. А, и если у вас будет возможность заглянуть в эту шкатулку…

С мыслью заглянуть в шкатулку Рошфор согласился коротким кивком, продолжая внимательно слушать.

- Бутийе говорит, что Шере, - прорезавшуюся в голосе кардинала испытующую нотку услышать было легко, а вот тень неуверенности в его взгляде заметил бы только кто-то из самых близких, - нашел человека, который делает ему печати - из пуль. Я не знаю, как и почему из пуль, и не уверен, что это такая уж хорошая мысль, если честно, но это может оказаться полезным.

Теперь уже он сделал паузу и, отведя глаза от собеседника, подвинул серебряную вазочку с паштетом еще ближе к нему, чем в первый раз.

Проигнорировать вторичное приглашение было бы невежливо, и Рошфор занялся паштетом, заодно выгадывая время на размышления. После расследований, сопровождавших внезапную гибель леди Винтер, он окончательно убедился, что Шере не тот, за кого себя выдает. Монсеньор запретил его трогать - может быть, сам что-то знал, чем не собирался делиться? - такая мысль тоже приходила ему в голову. Но не думать, и не сопоставлять он не мог, уверенный, что тут какая-то тайна.

- Я собирался попросить господина Бутийе, чтобы письма были скопированы. - ответил он не вполне на то, о чем его спрашивали. - Как-то так, чтобы для Шере не была очевидна связь между ними.

Если монсеньор хочет, чтобы он что-то сделал с этими печатями, пусть скажет прямо. Он не собирался напрашиваться на то, что ему уже один раз прямо запретили.

Отредактировано Рошфор (2019-12-19 18:55:44)

- Я спрошу Бутийе, и, если вам угодно, посмотрю на этого мастера. Это все, монсеньор? - Рошфор очень постарался, чтобы напряжение в его голосе прозвучало не слишком явно. Запрет беспокоить Шере когда-то задел его гордость сильнее, чем он был готов признаться даже себе, а сейчас, когда вскрылись новые факты, всерьез стал мешать делу. Но он еще ни разу не просил покровителя отменить однажды данный приказ, и не собирался этого делать.

- Бутийе может не знать, кто это, - на лице Ришелье читалась внутренняя борьба. - У Шере своя клиентела, и с большей их частью порядочному человеку иметь дело не захочется.

Пауза оказалась длинной.

- Поговорите с ним сами, Рошфор. Только… Он очень полезен.

Возможно, кардинал хотел что-то добавить, но после краткой паузы повисшая в комнате тишина изменилась, и Ришелье протянул руку за своим бокалом - почти полным.

Рошфор опустил глаза. Каждый раз, когда он пытался сказать или сделать что-нибудь поперек, Ришелье каким-то образом ухитрялся заставить его почувствовать себя виноватым, вроде бы ничего особенно не сказав.

- Я знаю, что в этом вы мне не доверяете, и знаю, что я это заслужил, - это признание не далось ему легко. - Но мне два года было запрещено лезть в его дела. Есть что-то, что мне следует знать теперь, чтобы снова не допустить ошибку?

Отредактировано Рошфор (2019-12-23 20:39:28)

- Я говорил о нем с Кавуа, - Рошфор бессознательно побарабанил пальцами по подлокотнику, подбирая слова. В последнюю очередь он бы хотел как-то наговаривать на капитана, тем более в этом деле, где они были союзниками. - Мне кажется, что капитану, мм... трудно принять всерьез кого-то, кто до такой степени не похож на бойца. Но меня смущает, что человек, который выглядит трусливым ничтожеством, оказывается столь на многое способен. И подобрался так близко к нескольким сразу из лучших ваших людей. Он проводил ночи в спальне леди Винтер. Он свой человек в доме Кавуа, поскольку дружит с его хирургом, а тот в нем души не чает. Он имеет доступ к архивам, и господин Бутийе полагает это естественным - при том, что он может подделать и подменить любой документ, теперь и с печатями.  Его брат служит при королеве, а сам он оказывается причастным то к той истории с ходом в Лувр, то к спасению капитана. Монсеньор, если бы я рассказал вам все это о человеке, которого вы не видели лично, какую фигуру вы бы представили? Вот этого жалкого слизняка, который теряет дар речи, стоит поднять на него голос?

- Совсем не то, что мы видим, - признал Ришелье. - Но…

Он задумался снова и продолжил с явной неохотой:

- Клейрак не считает, что на результат его проверки стоит полагаться, тем более что я просил его шевалье дю Роше не вовлекать. Шарпантье… по-моему, слегка к нему смягчился. После истории с Кавуа, кажется, но не поручусь. Отец Жозеф… - Ришелье провел пальцем по кромке бокала. - Вы, наверно, знаете. Отец Жозеф говорит, что у него нет духовника.

Рошфор не знал, что сказать, перебирая в голове новые факты. То, что Шере прошел проверку, его нисколько не удивляло. Нет духовника? Что бы это могло значить? Еврей? Да полно, было бы с чего так трястись, мы же не в Испании. А впрочем, он ведь и ростовщик... странно все равно, и больше ни с чем не вяжется. Какой-то сектант? Ришелье продолжил.

- Один из людей Клейрака… женщина, кстати… расспрашивала тех голодранцев, которых Шере нам сосватал для слежки. Они про него ничего не рассказывают - ожидаемо, конечно, но один из них - восьмилетний мальчишка. Другая, - по лицу кардинала пробежала тень, - женщина легкого поведения. Еще одна… Кстати, ни одного взрослого мужчины. Я же вам не рассказывал про Сен-Манде?

Мальчишек, и прочую уличную шушеру Рошфор и сам охотно использовал, но сейчас он только кивнул, продолжая напряженно слушать.
- Нет, не рассказывали, монсеньор, - отозвался он.

- Шере сказал, что начал искать Кавуа по просьбе госпожи де Кавуа, но… вряд ли он при этом всерьез рассчитывал, что я поверю. Так или иначе, он взял с собой господина Атоса и поводил его по парижскому дну… как он сам сказал, там, где мы искать не будем. Я избавлю вас от подробностей, но люди, которые похитили Кавуа, наняли карету, и кучер проболтался, откуда он. Дальше начинается самое любопытное: Шере пошел к Барнье, хирург Кавуа, вы знаете, они дружат. Сказал, что не думал, что гвардия его примет всерьез - вообще у меня сложилось такое впечатление, что он предпочел бы, чтобы мы об его участии не знали, и если бы госпожа де Кавуа не подслушала их разговор, мы узнали бы все от Барнье.

Ришелье кратко пересказал то, что ему было известно о событиях в Сен-Манде, от визита в дом кюре до обосновавшихся в предместье колдунов, и закончил:

- Тут еще можно верить, что Шере сам же это подстроил. Но потом выяснилось, что женщина, которая это похищение устроила, родом из-под Ларошели, мстила за старые обиды и сама была инструментом в руках Россильяка - помните?

Вот как, Шере был знаком с графом де Ла Фер. К моменту убийства Миледи - уже был. Из этого могло что-нибудь следовать, но это нужно было обдумать, прежде, чем вываливать монсеньору такие смутные подозрения, а к тому же и Кавуа просил... Когда кардинал закончил рассказ, Рошфор покачал головой.

- Я бы не заподозрил, что это подстроено, монсеньор. - Он подумал, перебирая еще раз всю череду событий. Факты, стараясь оставить свое отношение в стороне. - Но что его побудило вообще ввязаться? Искал возможности быть полезным? Так может действовать человек решительный, который ждет шанса отличиться, и не упускает его. И это, как вы уже сказали, совсем не похоже на то, что мы видим перед собой.

- Маска, - подытожил Ришелье, - и маска очень хорошая. Хотя…

Он подумал, сменил бокал с вином на такой же, с водой, и покачал головой.

- Вы думаете, она соскользнула или он ее снял? Или… или все это не то, чего он боится?

- Не могу судить, монсеньор, - Рошфор не стал напоминать, что не может ответить на этот вопрос потому, что не мог наблюдать, - но... Вы ведь знаете, лучший соглядатай, это тот кого не боятся и слегка презирают. Не присматриваются. Нищий, ребенок, слуга. Я бы предложил... Я представляю себе примерно, что в таких случаях проверяет Клейрак - не торгует ли он секретами, и так далее. Почему не проверить другое? Как он поведет себя, например, если придется себя защищать, в ситуации откровенной опасности для жизни? Я не выдал себя в Брюсселе, когда на меня напали на улице, но это было труднее... Много труднее всего прочего. - он первый раз сказал хоть слово о том, что произошло в Брюсселе, помимо сухих отчетов об операции, но этой короткой фразы хватило, чтобы правую руку свело судорогой, так, что он вряд ли смог бы быстро разжать кулак, если бы захотел. Но голос его продолжал звучать достаточно ровно. - Если правильно рассчитать силы. Чтобы был шанс отбиться, но небольшой. И совсем никакого шанса, если не отбиваться. Скажем, двое на одного. Немного пьяных, и с очевидыми намерениями.

Ришелье ответил недоумевающим взглядом.

- Чтобы вы могли его спасти, в случае чего? И что мы узнаем? Умеет ли он себя защитить? Человек, который ходит по Парижу ночью? Уличная крыса?

- Я хотел бы знать, как он будет защищаться, - все еще несколько отрывисто уточнил Рошфор. - Что это будет, уличное оружие, или... что-то иное. Он не тот, за кого себя выдает, я в этом убежден. Но, монсеньор, ведь больше мы ничего не знаем, и не узнаем, пока не заставим его раскрыться.

У него были домыслы, но о домыслах он говорить пока не хотел, больно уж необычно они звучали.

Отредактировано Рошфор (2019-12-25 16:24:58)

Рошфор невольно улыбнулся. Двум сразу мыслям, одну из которых - насчет совершенно случайно подслушанного разговора - он постарался прогнать подальше.

- Не боится приближаться к вашей племяннице, о, это говорит о многом.

Когда-то Рошфор немного пытался ухаживать за мадам де Комбале, и, хотя ничего особенного из этого не вышло - да и к лучшему, надо полагать - был, признаться, благодарен уже за то, что кардинал не взвился с порога, и не запретил ему даже приближаться к своей любимой племяннице - участь, которая ожидала практически всякого мужчину, кто покусился бы на этот очаровательный образец христианской морали и милосердия. Но именно в силу упомянутых превосходных качеств дамы, очередная новость из биографии мошенника графа не особенно шокировала - кому, как не ей, привечать убогих? Тем более, что нет никаких сомнений, что уж она-то границ приличий не переступала ни с кем. А вот что вступило в голову леди Винтер, об этом нужно было еще подумать.

Ришелье кое-как скрыл улыбку поднятым к губам бокалом.

- Он был нам полезен, - повторил он. - И я не могу представить себе, чтобы кто-то мог дать ему больше, чем даю я.

Если в повисшей паузе и угадывалось внезапное сомнение, то его могли вызвать не воспоминания о миледи, а мысли о тех благах, которыми мог одарить своего агента Карл I, который охотно продавал титулы, или Филипп IV, который их раздавал.

Рошфор про себя подумал, что Шере, возможно, станет еще полезней, если получится разобраться, с чем они тут имеют дело, но не стал произносить очевидное вслух.

- Вы нашли его для меня, - уже серьезнее сказал Ришелье, - возможно, мне надо было оставить вас разбираться с ним. Теперь, когда я думаю, что действовать он начал из страха перед вами… я напоминаю себе, что просить о доверии он начал раньше. Будьте очень осторожны, Рошфор - во всех смыслах. Теперь - вам нужно собраться, а мне написать эти письма. Господина Рубенса я оставляю вам - у вас будут образцы, и вы лучше понимаете, что писать. А насчет короля Карла… одна-две фразы, и я их напишу. Это будет просто обрывок послания - постскриптум, я полагаю. Все верно?

Рошфор тут же поднялся.
- Осторожен, монсеньор? - повторил он не без упрека. - Это ведь я оставляю вас на войне, а не вы меня, - и, может быть, не стоило, потому что отказ ведь будет прямым запретом, но все же спросил. - Вы позволите мне вернуться?

Ришелье заметно заколебался, но затем кивнул.

- Я буду рад, если вы вернетесь, но… не сразу. Вы очень нужны в Париже, вы же знаете. А здесь, я надеюсь, осталось немного, - его улыбка стала скептической, - и может, я поеду к вам раньше, чем вы вернетесь ко мне. Только не ездите один, прошу вас.

- Со мной слуга, - в этот раз Рошфор улыбнулся только про себя. Реабилитировать себя в этом отношении в глазах кардинала не стоило и пытаться. - Я пришлю человека с письмом о прочем, и он на словах сообщит вам, что то, что должно было быть уничтожено, уничтожено. Или вам угодно назначить другой знак? Условное слово в почте?

Отредактировано Рошфор (2019-12-28 16:44:28)