Даже такой невозмутимый человек, как Рошфор, не мог не смутиться хотя бы чуть-чуть, вырвавшись из пылающего за стенами города - дым, грязь, драки на каждом углу, насилие, чьи-то визги, пьяные выкрики - в перепачканном пеплом и кровью костюме, с закопченным лицом и царапиной поперек щеки, только чтобы напороться на прямой взгляд кардинала де Ришелье.  Освещенная солнцем группа всадников напротив, мирный летний пейзаж у них за спиной, выглядели словно из другого мира. И взгляды свиты кардинала доброжелательными не были - так смотрят нормальные, аккуратно одетые люди на кого-то, кто выглядит так, словно только что вывалился из преисподней. Особенно если обычно именно он имеет обыкновение смущать собеседника безупречным костюмом и надменными манерами.
Рошфор сунул в ножны уже не нужную шпагу, стянул перчатку, и бессознательно провел тыльной стороной ладони по лбу, испачкав теперь и руку. 
- Ничего поделать больше нельзя, монсеньор, - произнес он, переведя дух. - В этом городе сколько угодно вина, но практически нет воды. Боюсь, что мы сегодня потеряем от огня больше своих людей, чем от взрыва. Я подобрал сколько-то из тех, кто был в состоянии повиноваться, но многие потеряли голову.
Богатый город. Много вина. И практически нет женщин. И сотня, не меньше на глаз, погибших солдат, и их товарищи, которые убеждены, что город заманил намеренно их в ловушку. Каменный мешок на вершине горы, из которого нету выхода, кроме нескольких городских ворот, большинство из которых заперты.
- Прикажите трубить в рог, монсеньор, чтобы те, кто еще блуждает в дыму, нашли направление, - предложил граф. - Те, что побежали кверху, обречены, но у ворот еще можно дышать.

Отредактировано Рошфор (2019-12-02 03:22:34)

Что бы ни хотел сказать кардинал, Рошфор услышал сдержанный упрек, и в душе признал его справедливым: приказа отправиться в город у него не было. Бросился он туда почти инстинктивно - не желая оставаться в стороне, и предположив, что, если солдаты, вошедшие в город первыми, перешли к насилию и грабежам, еще один человек с холодной головой и командным голосом лишним в гуще событий никак не будет. Но оказавшись в той самой гуще событий - то есть, въехав через покореженные недавним взрывом ворота в самую свалку - сразу же осознал, что он тут не только один из немногих, кто еще в состоянии командовать, но и едва ли не единственный, кто хоть как-то ориентируется в незнакомом городе, в котором стремительно разгоралась паника - благодаря своей легендарной способности разбираться в картах, и цепкой памяти. До "той" стороны еще надо было дойти, по петляющим задымленным улочкам расположенного на склоне холма города, где мостовые непредсказуемым образом переходили в лестницы и тупики, а местные, если их вообще удавалось поймать, то и дело указывали неправильную дорогу. И для любого отдельного человека из того разношерстного сброда, в который мгновенно превращаются вышедшие из повиновения войска, это было не только не слишком простой задачей, но и не самым очевидным решением. Собственно, поэтому граф и задержался в городе так долго.

Площадь перед воротами после взрыва напоминала собой филиал ада, но возиться с раненными - не его стезя, так что, невзирая на стоны, крики и безобразия, Рошфор медленно поехал вверх, стараясь по дороге выдергивать из безумной толпы грабителей тех, кто остался в своем уме, в надежде сколотить мало-мальски управляемый отряд, и прорваться к ратуше: захватить-спасти-арестовать, да какая разница, в общем, взять хоть кого-то из так называемых отцов города, кого-то, кого можно допросить, узнать, что собственно произошло, а в случае необходимости и возложить ответственность за нынешнее развитие событий. К тому моменту, как граф осознал, что огонь распространяется по всему склону вверх быстрее, чем движется он сам, у него под рукой уже было два десятка человек, и оставалась единственная осмысленная задача: вывести из задымленного лабиринта как можно больше боеспособных солдат.

Солдаты, кто в ярости, кто в пароксизме жадности, не столько грабили, сколько жгли, разрушали, и пытались насиловать - но почти всех своих женщин и детей горожане отправили восвояси раньше, а следовательно, за оставшиеся потенциальные жертвы шла драка. И, разумеется, прорывались в первую очередь туда же, наверх, в центральную, торговую часть города, обещавшую больше шансов на поживу. В городе, расположенном на вершине холма, почти не было воды - несколько неубедительных ручейков, фонтанчики на перекрестках улиц, в которые бережно выведены скуповатые горные ключи - да и тушить пожары особо некому было, так что к ослепленным бешенством скоро стали добавляться охваченные иррациональным страхом перед огнем, надышавшиеся дыма, обожженные, и так далее - и бегущие в противоположную сторону, что бардака только добавляло.

За два часа проведенных в городе Рошфор успел заколоть несколько мародеров из своих, и пару местных фанатиков, почти получить горящей балкой по голове, заставить своих солдат разнять две-три массовых драки, направить паникующую толпу мирных горожан, скопившуюся в районе церкви, к нижним - главным - воротам, чем, очень возможно, оказал им не самую лучшую услугу, не зная, что Новые ворота открыты. Застрелил безумца, который бросился на него с пикой, выдернутой, кажется, из ограды какого-то особняка. Уже недалеко от ворот истратил последний свой пистолетный выстрел, чтобы привлечь к себе внимание пьяного сброда, столпившегося не то у винного склада, не то у большого кабака, невзирая на языки огня, уже плясавшие на крышах соседних зданий, и громовым голосом, и протянутой рукой указал им направление к выходу из крепости - кто жить захотел, тот внял, остальные уже не его забота. И довел-таки до городских ворот свой импровизированный отряд, обросший по дороге новыми людьми уже практически без его участия - просто потому, что уверенно распоряжающийся дворянин и организованно движущийся отряд показались тем, кто еще сохранял хоть ошметки разума, лучшим шансом на спасение, чем блуждать по горящему городу в одиночку.

- Слушаю, монсеньор, - произнес он пересохшими губами, и развернулся к "своим" людям. - Кто грамотный? - оборванец в кафтане, бывшем когда-то синим, поколебавшись, выступил вперед. - Составишь список всех, кто был с нами сегодня. Имя, откуда, полк. Потом принесешь его в Энтрево, - солдаты начали неуверенно переглядываться, и Рошфор все-таки уточнил. - Монсеньор желает вознаградить вас.

Еще одним поручением, разумеется.
- Я готов, монсеньор, - отозвался Рошфор почти что автоматически. Сзади тянуло дымом, и крики, и шорох рушащихся перекрытий все еще стояли у него в ушах, и перед глазами плясали языки пламени.
- Не сию минуту, - откликнулся кардинал. - Граф, наша армия настолько ничего не стоит?
- Люди были растеряны, оглушены, и сочли случившееся вероломством. Я не знаю солдат, которые бы повели себя по-другому. Но, - Рошфор сделал паузу, понимая прекрасно, что его слова будут переданы, и понизил голос, - в той части города, где я был - это там, где все собственно началось - я не видел ни одного офицера.
- Не вероломство, - сказал Ришелье, оборачиваясь - не то на город, не то на тех, кто двигался в арьергарде. По узкой горной дороге между холмами ехать можно было только попарно, и гвардейцы разделились, оставляя кардиналу и Рошфору возможность продолжить разговор. - Несчастный случай. Вам не следовало туда соваться, друг мой, но я рад, что вы это сделали. Вы ведь невредимы?
- Совершенно, монсеньор, - царапина и пара мелких ожогов в счет не шли. Голову ломило от дыма, и во рту было сухо, но его фляга была пуста уже час, и у любого другого собеседника он давно бы уже попросил воды.

Признаться, что попросить у кардинала воды, или хотя бы сделать паузу в разговоре, чтобы обратиться с тем же к кому-нибудь из свиты, он попросту постеснялся, Рошфор не смог бы, наверное, и под пытками. Глупое, мальчишеское смущение давно его не охватывало с такой силой, как сегодня - с мутной головой всякие мелочи такого рода вдруг становятся трудными, как в пятнадцать лет, а чувства, с которыми ты давно привык справляться, как подобает взрослому мужчине, непривычно сильными.
А еще он терпеть не мог демонстрировать при других подчиненных кардинала свое положение воспитанника патрона, ту близость, которая связывает людей, много лет проживших в одном доме. И испытывал головокружительную благодарность, когда ее позволял увидеть сам патрон.
- Спасибо, ваше высокопреосвященство, - он стянул перчатку, чтобы не оставить следа пепла на рукаве или безупречно чистой перчатке Ришелье, и с благодарностью принял предложенное.
Если бы в фляге была вода, Рошфор бы в первую очередь плеснул немного себе в лицо, но из горлышка нежно пахнуло в ноздри ароматом белого канарского - запах, который вытеснил на миг даже запах гари, сопровождавший его. Граф сделал несколько глотков, и не стал возвращать замаранную флягу.
Вдалеке затрубили сбор, и Рошфор от души понадеялся, что это Комон добился выполнения приказа монсеньора. Может быть, кому-то еще повезет выбраться. В голове слегка прояснилось.
- Если позволите, монсеньор. Вы упомянули, что часть горожан вышла в сторону Эмбер. Не прикажете ли допросить нескольких, прежде, чем всех перевешают? Сомневаюсь, чтобы Бассмопьеру или Шомбергу пришло в голову выяснить обстоятельства происшествия, прежде, чем заняться казнями.
И еще сомнительнее - чтобы этим господам захотелось составить такую картину происшествия, которая отвечала бы желаниям кардинала.

Гримасу-не гримасу, но тень, пробежавшую по лицу кардинала, Рошфор заметил. И тут же подумал, что поднял тему зря, невзирая даже на то, что патрон с его предложением согласился. Один из немногих, он знал, что Ришелье не относится легко к жестокостям войны и политики - к потерям, страданиям мирных жителей, пыткам, казням. Те, кто думал иначе, видели маску. И хотя ему случалось задумываться, насколько маской является то, что видит он сам, граф все же надеялся, что ему доверено больше. И сегодняшние события - погром и пожар вместо триумфального входа в город - должны были монсеньора весьма тяготить. Так что Рошфор умолк, молча ехал рядом, и в следующий раз обратился к кардиналу уже на старинном каменном мосту через ров, упиравшемуся прямо в ворота замка - и только для того, чтобы попросить разрешения отлучиться и привести себя в порядок.

Получив разрешение, Рошфор спешился во дворе, бросил поводья первому подбежавшему слуге, и направился в комнату, временно отведенную ему в ставке. Жак мирно дремал на лавке - похоже, что ему удалось благополучно проспать и взрыв, и всю суматоху после - и граф, бросив на столик у двери флягу, которую все еще держал в руке, а на пол - безнадежно испорченные перчатки, пихнул его кулаком в бок.
- Умываться, живо.
Жак открыл глаза, изумленно вытаращился, всего на какой-то миг, а оценив состояние одежды хозяина, и его самого, мгновенно вымелся из комнаты, не задавая вопросов, и понесся в сторону кухни. Его вид неторопливого увальня и глупца был более, чем обманчивым, хотя неотесанной дубиной он, в некотором смысле, безусловно, был. Собственно, именно поэтому из всех своих слуг граф именно этого взял с собой в ставку. Заниматься натаской Жака в Париже времени вечно не хватало, а поездка не представлялась ни сложной, ни даже очень уж срочной: доставить монсеньору сведения, оказавшиеся в их руках после гибели леди Винтер, а заодно парижские новости из первых рук. Но поездка затянулась, Рошфору на войне нашлось и одно, и другое применение, чему тот был чрезвычайно рад. Однако, свободного времени у него и здесь оставалось не так уж много, так что если хозяин в искусстве уличных драк благодаря слуге весьма преуспел, то слуга, несмотря на усилия хозяина, все еще оставлял желать много лучшего - не как агент и помощник в авантюрах на благо его высокопреосвященства, а как, собственно, слуга. Несмотря на вышесказанное, обратно Жак нарисовался с большим кувшином, над которым вились струйки пара, в одной руке и ведром в другой, даже раньше, чем граф успел, осушив подряд два больших стакана воды, избавиться от грязного прорванного в паре мест камзола и пропотевшей рубашки, и совсем не по-графски плюхнуться с деревянное кресло, запуская руки в пропитанную дымом шевелюру. В висках все еще колотилась тупая боль, но от воды и прохлады замка ему стало значительно легче.
- На костре вас, сударь, коптили что ли? - не слишком-то вежливо поинтересовался слуга, стягивая с него сапоги.
- Зарево видел? - Рошфор потянулся за новым стаканом воды. Жак глянул за окно, и присвистнул - до сих пор ему недосуг, похоже, было обращать внимание на такие мелочи, как окружающий пейзаж.
- Это что же, город..., - Рошфор с интересом поднял голову на его потрясенный тон; того, что бедствия гугенотов произведут на Жака столь яркое впечатление, он не ожидал никак. - И вы, сударь, меня не взяли..., - слуга даже сокрушенно покачал головой, оторвавшись от своего занятия, и физиономия его вытянулась. - Это почему? Это из-за тогдашнего, что ли? Так я не буду больше.
- Не будешь, потому, что я шкуру с тебя спущу, - беззлобно оборвал Рошфор. Жак клялся и божился, что потасовка была шуточной, но лакея де Фло он отделал так, что пришлось объясняться с хозяином.
Жак промолчал, сделав вид, что он исключительно занят, раскладывая причиндалы для умывания в правильном, сто раз показанном ему Бийо порядке. Рошфор поднялся, и наклонился над умывальным тазом. - Давай, полей.
На густые и жесткие волосы Рошфора, нацеплявшие, несмотря на шляпу, чуть ли не всю мерзость, летавшую в воздухе при пожаре, одного кувшина горячей воды не хватило, и Жак отправился за второй порцией.
- И для питья, - распорядился граф ему вслед. Графин был пуст, а пить из ведра, принесенного для умывания, он побрезговал: в доме Ришелье, хотя бы и временном, за качеством питьевой воды следили.
Стакан, который протянул ему вернувшийся Жак, никаких подозрений не вызывал, но глотнув, Рошфор громко фыркнул от неожиданности, и выплюнул все, чего не успел проглотить.
- Это что? - вот к чему-чему, а к глупым розыгрышам этот слуга до сих пор никакой склонности не показывал.
- Так это, господин граф.... У нас так. Если человек от жара сомлел, то дать соленой воды хлебнуть.
Рошфор выпрямил спину, и снова воззрился на своего слугу с искренним интересом.
- Почему? - требовательно спросил он без всякой злости. Этим вопросом он никогда не забывал задаться.
На лицо Жака тут же выползло то выражение беспросветной тупости, которое он почему-то считал необходимым принимать при угрозе любых практически неприятностей.
- Так это... Люди ж. Делают так.
- Ну да. Конечно, - к тому, что вопрос "почему" большинство людей занимает обычно лишь в тех редких случаях, когда  обсуждаемое явление им угрожает, или не нравится, Рошфор за тридцать пять лет своей жизни так до конца и не привык, каждый раз приходилось напоминать себе.
Поразмыслив, он решил, что от щепотки обыкновенной соли хуже не станет точно, и сделал несколько глотков, решив проверить "так делают" на практике. Труды сэра Фрэнсиса Бэкона целиком прошли мимо его внимания - он лишь слышал, что сей недавно усопший государственный муж на досуге пописывал философские трактаты - но по природе граф был верным последователем экспериментального метода познания мира, решительно предпочитая последний методам схоластическим.
Хуже, действительно, не стало.
- Я похож на сомлевшего? - мимоходом задал вопрос он.
- Ну, это..., - Жак замялся, всем своим видом изобразив, что такого хамства в лицо хозяину ни за что, конечно, не скажет, понятие все-таки имеем, но вообще-то немного есть...
- Ну, полей холодной, - Рошфор снова наклонился над умывальным тазом, и зажмурился, когда ему на голову обрушился целый фонтан ледяной воды. - Болван! Кто тебя учил...
- Так это... Бийо, ваша милость, и вы.
Граф расхохотался. Соль, или вода на голову, или просто прохлада в замке, и свежий воздух в дороге, или вино монсеньора - что-то определенно подействовало. Он выпрямился, и протянул руку за полотенцем.
- "Вы, ваша милость, и Бийо", - произнес он почти по слогам, намешливо-поучительным тоном. - Все, дальше я сам. Сапоги приведи в порядок.
Через час после прибытия в Энтрево, граф уже явился в приемную его высокопресвященства. С влажными, но тщательно расчесанными волосами, в черном костюме с расшитыми серебром отворотами - ничего менее парадного на смену не нашлось - и наскоро почищенных сапогах, подтянутый и готовый к действию. И сообщил секретарю, что ждет распоряжений монсеньора.

Отредактировано Рошфор (2019-12-05 04:20:11)

Отъезду Рошфор был не рад. Ему нравилась жизнь, которую он вел в ставке. Сопровождать монсеньора на войне, выполнять его поручения, напрашиваться в свободное время охотником в опасные вылазки с военными, чтобы не сидеть без дела, и не чувствовать ответственности за что-то большее - почти отдых. Тем более, на прекрасном юге. Но он без слов понимал, насколько важно то, что ему поручают. Обогнать официальных курьеров, привезти в Париж свою версию событий, и... он ведь мог кое-что передать и на словах, чего не поручишь курьеру.

- Конечно, монсеньор, я готов выехать, когда вам угодно.

- Вы всегда готовы, - Ришелье указал ему на стул и вместо того, чтобы сесть там, где сидел до этого, напротив, притянул себе другой и развернул письмо, которое писал, так, чтобы граф тоже мог в него заглянуть. - А я вот еще нет. Официальных вестей, на самом деле, тоже еще нет, его величество должен написать первым.

Он взглянул на собеседника, и в его глазах ясно читалось что-то заговорщицкое - но также и очень пристальное внимание.

Рошфор взял пододвинутый к нему лист, и пробежал послание.
- Это ваше письмо королеве, монсеньор? - поинтересовался он, словно ответ не был очевидным. Граф знал, что патрон священник не по призванию, но ничто не заставляло сомневаться в этом сильнее, чем его поведение с дамой сердца.

Ришелье с нескрываемым отвращением посмотрел на бумагу.

- Это мое письмо ее величеству, - вздохнул он. - Королеве и регентше… Я знаю, она ждет другого, но проклятье!.. Даже если бы я рискнул доверить бумаге что-то… более личное, я…

Он протянул руку за письмом так, словно собирался смять его в кулаке.

- Может, вы передадите на словах?.. - ни в его смешке, ни в его улыбке особого веселья не было.

Рошфор вернул письмо, и откинулся на спинку стула, задумался, представляя себе, как он бы... Нет, это невыполнимо.

- "Тоска и робость сковывают уста, но я знаю, как он страдает," - процитировал он то, что под страхом смерти не решился бы повторить монсеньору в лицо тогда, после первой поездки в Блуа. - Я был взбалмошным юнцом. Вы были изгнанником. Она сама была взаперти. Что я смогу сказать ей сейчас, чего ей с радостью не наболтал бы любой придворный, на кого только упадет ее благосклонный взгляд, и не повторял бы о вас самих Бутийе, и другие ваши друзья?

- Мой бог… - Ришелье во все глаза уставился на друга. - Вы так и сказали?

Скулы Рошфора немного порозовели.

- Мне было двадцать лет, монсеньор.

Отредактировано Рошфор (2019-12-17 00:51:29)

Теперь уже Рошфор взглянул на патрона с удивлением.
- Красноречив, монсеньор? Я путался в словах, и краснел, как девственница. Она услышала то, что хотела услышать, вот и все.

О нет, королева Мария выслушивала его пылкие тирады не потому, что он был красноречив. Выражение сытой довольной кошки - то выражение, которое бывает у женщин, когда их самолюбие накормлено до краев, а сердце приятно тронуто - показывало, что она получает то, что хотела.  За ним-то граф и последовал, расписывая тоску, и вину за внезапный - порывом - отъезд, и мучения монсеньора, неуверенность даже в тени ответных чувств  - разве она не оплакивала Кончини все это время? Воспоминание было ярким, все же не каждый день видишь перед собой настоящую королеву, и объясняешься ей в любви, хоть и за другого. "Простите мою дерзость, ваше величество, - взбалмошный юнец поднялся с колен, смущенный своим порывом, потянулся было отряхнуть, смутился еще больше и непридворного жеста, и излишней патетики положения, и закончил, не глядя больше в глаза, и не пытаясь хватать королеву за руки, - я просто не могу больше видеть, как монсеньор убивает себя, когда вы... Когда ваше величество могли бы его оживить одним только добрым словом."  Он прикрыл глаза, словно ожидая, что ответные слова королевы Марии будут больше похожи на пощечину. Но она была добра.

Ответ последовал не сразу.

- Бог мой, монсеньор, вы меня благодарите, - медленно произнес Рошфор, - Да ведь я простить себе не могу, что навлек на вас, - он запнулся, явно заменяя одно слово другим, - множество опасностей. Особенно в последнее время, когда она вами недовольна.

- О, мне было бы несравненно предпочтительнее остаться в Люсоне и спокойно окармливать деревенские души, - Ришелье покосился на друга с нескрываемой иронией. - Но я вынужден вас разочаровать - этого бы не случилось. Я вернулся бы и… вы же знаете.

Он умолк на мгновение, собираясь с духом, а потом закончил:

- Вы же знаете, я бы не отказался от… от нее. Кто знает, к чему бы привели мои попытки без вашей помощи. Я боюсь, все кончилось бы намного хуже. А сейчас…

"От нее - от власти" - невольно уточнил Рошфор в уме. И промолчал. В душе он уверен был, что судьба нашла бы Ришелье так или иначе. 

В дверь почтительно поскреблись, кардинал откликнулся, и появившиеся тремя безмолвными тенями лакеи торопливо расставили у пустого камина небольшой столик и сервировали на нем легкий обед. Когда они вышли, Ришелье поднялся и, взяв недописанное письмо, поманил Рошфора за собой.

- Я давно собирался написать ей лично, - признался он. - То, что произошло там, - он глянул на окно, - хороший предлог.

Граф молча последовал за патроном. Что тут скажешь? "Прекрасная мысль, ваше высокопреосвященство, давно пора?"

Отредактировано Рошфор (2019-12-08 13:08:49)

Улыбки Рошфор себе не позволил.
- Вы пишете ей только потому, что здесь случилось несчастье? - спросил он без всякой иронии в голосе. - "Спешу сообщить вам о падении Прива", это первым делом, само собой, потому что эта новость ее порадует, а потом... "Беда, омрачившая нашу победу, дает мне повод, повод...", - Рошфор запнулся. Искусством диктовки он владел куда хуже монсеньора, поэтому просто пояснил. - Вы давно хотели ей написать приватно, скажите же ей об этом.

- Рошфор, возьмите себе что-нибудь поесть, окажите мне такую любезность, - легкое раздражение, проскользнувшее в голосе кардинала, запросто могло быть и поддельным, но граф принял его всерьез. - Или вы уже успели перекусить? Вы думаете, ей будет радостно узнать о падении Прива? Всякая моя победа отдаляет меня от нее, подчеркивая, что я и сам по себе что-то значу. Впрочем… Может, так? "Война, удерживающая меня вдали от Парижа, приближается к завершению, и падение Прива дает мне повод исполнить давнее намерение и написать вам. Это еще один шаг на пути к дому, пусть он и оказался тяжелым и был омрачен бедой". Я думаю, моя неудача будет причиной для жалости, а жалость действеннее чем торжество, пусть даже разделенное… а может, в особенности разделенное. "Вы получите в ближайшие дни множество противоречивых сведений о произошедшем, но вам, более чем кому бы то было…" и так далее.

Он взялся за ложку.

Рошфор налил себе супа, и съел несколько ложек, мгновенно, невзирая на отповедь, почувствовав, что проголодался. В двадцать лет он тут же бросился бы спорить - в том совершенно невероятном случае, разумеется, если бы кардинал удостаивал обсуждать с ним такие материи в те годы. Мол, жалость годна на то, чтобы получить от дамы уступку - но какой уступки вы ждете, когда вы здесь, а она там? Она пожалеет вас там, в Париже, может быть напишет несколько добрых слов, и вы останетесь ей должны вдесятеро больше! Причем должны именно того, чего не хотите дать - приятных слов, сочувствия, и... дальше этого граф не посмел пойти даже мысленно. И когда следующего письма ей придется ждать очень долго, раздражение будет только нарастать, и обрушится на вас при первой же встрече.

- Боже мой, монсеньор, вы так холодны, словно это она за вами ухаживает, - все, что он себе позволил заметить вслух, спокойным, немного шутливым тоном.

Отредактировано Рошфор (2019-12-09 00:55:27)