Галоп охладил голову. Но, промчавшись с тысячу туазов, Теодор перевел лошадь на рысь. И не только потому, что впереди замаячила группа всадников. Одним из которым, без сомнения, была женщина.

«Конь – ваш друг, Тодеро, – с упреком говорил Дженнаро. – Вы же не станете без нужды бить друга плетью?»

«А из нужды можно?»

«У всякой метафоры есть свой предел. И у моего терпения тоже».

Всадники обернулись, когда он подъехал. И пока он проезжал мимо. И Теодор не сдержался – снял шляпу, приветствуя даму. Которой было от силы пятнадцать, и позарился бы на такие мослы разве что изголодавшийся кобель. Но она все одно покраснела, а ее спутники убедительно нахмурились. Возможно, потому что и ее кобыла, и платье были очень дорогими.

Теодор проехал мимо. Соскочил с коня несколько минут спустя, чтобы, съехав с дороги, спуститься на несколько шагов по поросшему молодой травой склону и взглянуть внимательнее на узкую песчаную косу. Но берег оказался топким, и он поехал дальше. Чтобы чуть позже вновь оставить дорогу и осмотреть растущий за свежевскопанным полем лесок.

Потом впереди показалась деревня. И Теодор развернул коня и поехал обратно. Чтобы снова спешиться у той же косы, развернуться опять и пойти пешком, ведя лошадь в поводу. Гадая, догонят ли его девица и ее свита. И глядя бездумно на расстилавшуюся по левую руку Луару. На тихую ртуть воды, на церквушку на том берегу, опрокинутую в отраженные облака, на плоты, спускающиеся по течению, и потрепанную баржу, которую неторопливо тащили два идущих по тому берегу тяжеловоза. На все, что он едва заметил бы, если бы не знал, что это может быть последнее, что он увидит.

Кавуа Бутвилю проиграл.

Ветерок гладил щеку, жадными поцелуями чмокала под ногами грязь, и солнце, не по-весеннему теплое, глядело вниз с тронутых пухлой белизной небес.

        Я не хочу, чтоб ты из ночи в ночь
        Спала и не звала меня во сне,
        Не тосковала и не обо мне
        Гадала и любила быть одной
        И вспоминала, может, раз в году,
        Что что-то было. Чтобы было столь
        Легко забыть.
        А только нет. Не стоит.
        Я не прощался. Значит, не уйду.

Скрип колес и мерный перестук копыт оказался вдруг совсем рядом. И Теодор обернулся на знакомый голос.

– Вы забыли добавить – «увы!» – подразнил он.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2020-05-23 18:33:11)

Новый порыв ветра донес издали дробный стук множества копыт. Теодор метнул взгляд через плечо – четверо конных, летящих во весь опор. И потянул за повод, сходя на обочину. Как и они перешли на рысь, перестраиваясь, и проехали мимо – одна пара, вторая. Ехавший последним обернулся. И рывком натянул поводья, едва не подняв лошадь на дыбы.

Время замедлилось. И Теодор рванул за повод Киски. Подгоняя ее вперед. И сам отставая. Укрываясь – сперва за ее шеей. Потому что он тоже узнал. Еще до того, как раскрылся в вопле щербатый рот:

– Одноглазый!

«Брат».

Эту ярко-красную царапину на этой небритой щеке оставил он. Два дня назад, а значит…

Совпадение?

Возгласы, конское ржание, перебой в мерном ритме копыт. И Теодор отпрыгнул назад, выхватывая из кобуры пистолет. Один – от второго его отделял блестящий гнедой круп.

– Это он! Это…

Щелкнул, отдаваясь во всем теле, взведенный курок. И бретер вскинул пистолет, находя цель.

Время текло как мед. Как золотистый мед, как белые облака над Луарой, как его мысли. Гораздо медленнее чем пуля. А потом понеслось вскачь.

Грохот выстрела оглушил его. И на груди «брата», сбоку, расплылось алое пятно. Взвилась на дыбы, сбрасывая седока, его перепуганная лошадь. Киска, напротив, и ухом не повела.

«Настоящий боевой конь, – клялся барышник. – Не смотрите, что кобыла». Не солгал.

Это могла быть ошибка. Могла не быть. Но в любом случае – остальные всадники развернули коней, Теодор пригнулся, увидев взлетающее навстречу черное дуло – это был конец, их было слишком много, у них было…

– Не стре-!..

Крик оборвался грохотом нового выстрела. И шляпа бретера слетела с головы – едва успел – если у него есть второй…

– Не смей! – орал старший из всадников. И взлетевший в его руке клинок метнул в глаза бретера солнечный зайчик. – Не…

Теодор присел снова, увидев и не увидев высеченную кремнем искру, услышав и не услышав щелчок спущенного курка, и пуля, пробив свисающий с седла сапог, безвредно чиркнула по колету на вылете, и грохот закончил фразу.

– Услышат! – орал старшой. – Да какого!..

«Если у них есть еще один пистолет, – подумал Теодор с удивительно медленной четкостью, – я ничего не сделаю».

Он бросился вперед – к ним. Обнажая аялу, схватывая взглядом открывавшуюся перед картину.

Солнце стояло в зените, прорисовывая каждую мелочь с невероятной четкостью, несмотря на расползающийся вокруг них пороховой дым. Четверо. Двое успели спешиться, один, в нечищенной кирасе, уже со шпагой в руке, другой, в зеленом камзоле, вытягивает свою из ножен. Двое еще верхом. Пистолет в руке одного из них.

«Ничего не успею».

Но они услышат же выстрелы? Насторожатся. Он же служил, Бутвиль – у него же хватит ума не возвращаться, не ехать на разведку?

Тишина длилась и длилась, мгновение за мгновением. В эти мгновения уложился неровный стук копыт – уносящейся прочь лошади убитого «брата». Скрип кожи – когда спешился третий. Шелест металла об устье ножен – когда Теодор обнажил дагу. Не думая, по привычке.

– Все равно бы услышали, Краб, – сказал тот, с пистолетом. – Он же стрелял.

– Баск, я ж велел!..

Монсеньор играл в шахматы. Теодор видел шахматную доску у него в кабинете – шеренги пешек, донжоны ладей, коронованные фигуры посередине… Здесь было куда меньше фигур – только кони и пешки, расставленные вперемежку. И шанс, который он не имел права потерять.

Выстрела не будет – в него стрелял Баск.

Теодор метнулся вперед – быстрее чем когда-либо в жизни. Быстрее чем мысль, в которой он увидел вдруг эту свою партию. Пока не спешился Баск. Пока между Крабом и ближайшим к нему противником стоит лошадь. Пока третий не достал шпагу.

Сталь зазвенела о сталь – жалобным вскриком потерянного мгновения. И Кираса успел парировать, и клинки скрестились, и кто-то заорал.

Он слышал чмоканье сапог по грязи – шаги бегущих к нему. Он видел их силуэты – один за другим – четко, как и все вокруг. Как широкое полотно реки слева, как лужи и рытвины дороги, как парящего между облаками ястреба, как солнечный блик в черном хвосте каштанового жеребца. И как алый поток, хлынувший вниз по потускневшему металлу, когда аяла, войдя в мягкую плоть под эспаньолкой, рванулась прочь.

Едва глянув на летящего на него Краба, Теодор перепрыгнул через бьющееся в грязи тело и бросился бежать.

Они кинулись за ним, конечно. Но на них были плащи и ботфорты. И они начали отставать.

– Верхом! – это был Баск, он узнал выговор. – Я догоню!

У него не было шансов против троих сразу. Если они хоть что-то умели, не было.

Он развернулся снова, встречая их улыбкой. И кинулся навстречу, когда тот, кто бежал первым замедлил шаг. Не думая, не рассчитывая – бросаясь в атаку, пока не присоединился отставший Баск, уже поставивший ногу в стремя. Пока перед ним было только двое, и один чуть впереди, и никто не мог подобраться сзади.

«Пресвятая Фортуна!» – мысленно взмолился он.

Конечно, такой святой не было. А может, она благоволила другому. Красавчику в щегольском зеленом камзоле, который успел отбить укол – не должен был, но успел, вывернув кисть в почти невозможном параде. Открывшись для кинжала – но в следующий миг рядом с ним оказался Краб. И Теодор отпрянул, парируя его клинок дагой.

– Сука! – прорычал Краб.

– Убирайтесь, – предложил Теодор. Это было опасно, он уже сбил дыхание. Но у него не было шансов, и даже если он умрет сейчас, ничего больше не сделав, их осталось трое против троих. – Если хотите жить.

Впереди, где отходили к обочине лишившиеся седоков кони, трусил, обнажая на бегу шпагу, Баск. Которого им надо было подождать. Но они были слишком злы.

– Ты справа, – приказал Краб.

– Так нечестно! – возмутился Красавчик. – Он левша! А у меня кинжала!..

И Теодор атаковал снова, ловя дагой один клинок, парируя аялой другой. И опять не сумел дотянуться до Красавчика. Который на сей раз шарахнулся прочь.

Все случилось затем очень быстро. И Теодор видел, казалось, каждое движение. Красавчика, который, теряя равновесие, отпрянул еще на один шаг. Лезвие даги в левой руке Краба. Редкие, белесые его ресницы – так близко они оказались.

Руку, встретившую клинок кинжала, пронзила острая боль. Пальцы разжались, и дага Теодора шмякнулась в грязь. И его аяла слетающей с небес молнией упала на грудь Краба.

Он не рассчитывал это так. И укол этот, из позиции сверху, использовал прежде только в залах, и подставляться так не собирался. Но Красавчик шарахнулся, и не успевал вернуться вовремя, и это был шанс. И отозвавшийся в теле скрежет кости, по которой прошло лезвие, приглушил боль в сладкой вспышке триумфа.

Двое! Их осталось лишь двое!

Вся драка не заняла и пяти минут.

Красавчик издал горлом какой-то невнятный звук и вскинул шпагу, но не напал – не напал! – оторопел, и Теодор рывком выдернул аялу и развернулся к нему.

Порыв ветра донес стук копыт. И Красавчик дрогнул, оборачиваясь к бегущему к ним Баску. Шанс.

Теодор поднял глаза на Эмили. И не мог не улыбнуться. Не потому что ему было смешно. Но потому что она была так встревожена. А ведь все они остались живы – даже, похоже, Лапен.

Он понял вдруг, что жив и что не ждал остаться в живых. Даже когда Красавчик и Баск отступили – не ждал. Тогда надо было добиться, чтобы они не добрались до Эмили – он этого добился. А она вернулась, ¡Santa Virgen!

– Мадам… – «вы дура». Черт, еще ее муж! – Вы единственная женщина, которую я знаю, которая мчится на звук выстрелов, а не в другую сторону. Эй, Судари!

Наемник, рассыпавшийся в благодарностях Бутвилю, обернулся.

– Там есть еще три лошади. И еще моя, – напомнил Теодор. – И трупы. Обыщите. Бумаги все мне. И лошади. Прочая добыча вам. Обоим.

Благодарностей он не ждал. Вряд ли наемники не видели, в каком он состоянии. Вряд ли не понимали, что он не станет разбираться сам. А значит, обобрали бы трупы и без его разрешения. А с ним – забрали бы почти все.

Благодарностей и не было.

– Займитесь, – велел Судари товарищу. И соскочил на землю. – А вы покажите-ка руку, сударь. Черт, пятеро!

– У меня в сумках есть бинты, – надо было поблагодарить. Но тогда пришлось бы благодарить и Бутвиля. Хотя он примчался, когда все уже было кончено и убийцы бежали. А теперь еще и предлагает место в карете, за которую даже не платил – неслыханная щедрость! – Простите, граф, чуть не прослушал ваше великодушное предложение. Если мадам де Бутвиль не возражает…

Не надо было этого говорить.