Ой-ой-ой. Какие еще сожаления? Катарине и так казалось, что она похожа на бочонок, стягивающие который обручи вот-вот лопнут. Ровно так бы и случилось, если бы она попробовала хотя бы кусочек какого-то еще другого блюда. Наверное, все из-за вина. Оно было сладким, и в нем явственно чувствовался медовый вкус. Это было гораздо вкуснее, чем пиво с медом и чем просто вино. Она увлеклась им, а еще лакеи тут такие предупредительные: стоит сделать глоток, как они подливают еще, и совершенно невозможно понять, сколько же на самом деле ты выпил.
И вот теперь случилось ужасное. Это правда был мед, и теперь от вина с ним у нее горели щеки. Катарина не видела себя со стороны, но была уверена, что у нее теперь по такому красному пятну на каждой стороне лица, что никакое бы солнце не смогло повторить такой же рисунок.
По правде говоря, на этом месте лучше бы было выскочить из-за стола и побегать на свежем воздухе, но здесь же они не в Фонё. Улафу пришлось бы долго объясняться с хозяином. И еще передавать матушкины сожаления.

Господин де Виньякур предложил остаться назавтра. Катарина подумала, что с удовольствием бы так и поступила, потому что после такого обеда езда в карете будет сущей пыткой. А новости об украшенном святом вообще изумили ее. Кости в носках... Нарисовавшаяся в голове картинка едва не заставила ее фыркнуть.
- Левый носок? - пожалуй, слишком изумленно вскрикнула она. - А... а как полагается украшать святых? Никогда о таком не слышала.

Улаф сидел между мадемуазель Луизой и мадам Луизой. Обе оказались весьма любопытными и словоохотливыми. Мадам Клод, вероятно, тоже, но, находясь прямо напротив супруга, возглавляющего стол, старалась вести себя более строго. Да и присутствие по ее левую руку фру Анны, видимо, действовало примерно так же. Улаф поддерживал серьезный разговор с хозяином дома и одновременно развлекал дам рассказами, может, не такими затейливыми, какими умели делиться его кузины, зато точно правдивыми. Как раз теперь он в ответ на просьбу мадемуазель поведал о медвежатах, которых один из незадачливых фермеров его отца умудрился угостить медом, из-за чего они стали приходить к нему с требованиями повторного угощения постоянно. И бедняга так и платит вот такую дань, а ведь милые детеныши давно уже превратились в больших зверей "воооот с такими когтями".
Но фермер-то был простаком, а вот до настоящих затейников ему далеко. Примерно так подумал Улаф, услышав предложение господина де Виньякура. Вот когда он с особенным чувством радовался, что не принадлежит лону католической церкви, так это когда сталкивался с очередным свидетельством прямо-таки сладострастного отношения к смерти. Если изображения прекрасных Мадонн могли вызвать в Улафе понимание, то склады черепов и костей, выставленных часто в стеклянных ящиках, - нет. Впрочем, им явно предлагали развлечение, а не возможность приложиться к святости.
- Это очень интересно. Но неужели нужно ждать обязательно завтрашнего дня? Разве сейчас впечатление будет не сильнее?
Улаф сказал так, что было не понятно, шутит он или нет. При этом, кажется, с настоящей опаской посмотрел на руки женщин, сидящих рядом с ним. Мысль о том, что именно ими они украшали кости, не сильно ему понравилась.

Обратился господин де Виньякур к Катарине, которая по милости собственной сестры была представлена как Кристина, так что как бы хозяин не обратился к ней, он бы оказался прав, хотя и по-разному.
У нее, сказать по правде, даже под ложечкой засосало, когда Улаф предложил отправиться к святому прямо теперь. Костей Катарина побаивалась. Не так, как троллей и привидений. Вот если бы ей предложили к ним сходить, то она бы пошла, чтобы набояться всласть. А останки она бы лучше посмотрела при свете дня, так что заверения дам семейства Виньякур, что увидеть их удастся только утром, Катарина выслушала с настоящей благодарностью. Хорошо еще, что этого Деко... Дебо... в общем, нового святого еще не привезли.
- Мы едем в Париж, - кивнула Катарина. - И думаем пробыть там до весны... до шведской весны, господин Виньякур.
Веселенькие тут часовни. А вот в их маленькой часовне в Фонё вообще ничего нет. И самое красивое в ней - резная скамья. Но вряд ли это интересно рассказывать.

После позднего обеда дамы почти сразу ушли к себе. В гостиной, кроме хозяина дома и Улафа, осталась только мадам Клод, но она вела себя теперь настолько тихо, что вообще можно было забыть о ее присутствии. Возможно, она думала услышать что-нибудь интересное, но разговор о хозяйственных тонкостях, который только и велся, а также рассуждения об университетах и том, где лучше молодым людям набираться ума, ее должны были разочаровать. Во всяком случае, к концу она уже дремала, прислонившись головой к спинке стула.
Было еще далеко до Парижа, но Улаф уже примерял на себя образ человека, далекого от политики и плохо представляющего себе, где теперь на карте Европы находятся больные точки. Это давалось не без труда, но пора было привыкать. Впрочем, господин де Виньякур, кажется, больше горел желанием говорить о прошлом, чем о настоящем.

Оставшись один в предоставленной ему спальне, Улаф, как ни странно, начал думать о том же, о чем и дамы, которых он сопровождал - о том, как лучше поблагодарить господина де Виньякура за предоставленный ночлег. Однако его размышления были лишены метаний и драматизма разговора фру Анны с дочерьми и длились не дольше четверти часа. В отсутствии других вариантов можно было распаковать картину одного из голландцев с видом на дворец Трех корон. Впрочем, возможно, завтрашний день может внести коррективы в это решение.
Гораздо больше времени у Улафа заняло письмо к герру Акселю. Каждый день он составлял для него подробный отчет о всем случившемся, важном и неважном. Отправить послание можно было не так и часто, но писал Улаф каждый день по свежим впечатлениям. Отчасти потому что такая подробность развлекала заботливого отца и мужа, отчасти чтобы предупредить россказни, которыми осчастливят своего отца его милые выдумщицы-кузины. Он имел все поводы предполагать, что их послания на треть состоят из тех дополнений, что никогда не существовали в реальности, зато делают повествование живее и более волнующим.
Заснул Улаф совсем поздно, зато утром был свеж и бодр, как будто проспал часов десять кряду. Постель была удобной, хотя вот воздух, по его привычкам, мог бы быть и похолодней.
- Ну что, мои дорогие фрёкен, - он с некоторым облегчением вздохнул при виде Кайсы и Кикки, как будто они могли испариться за ночь. - К вам приходило ночью привидение или, может, кто-то странный лаял за окном совсем не по-собачьи?

Отредактировано Улаф Бильке (2020-08-11 12:21:56)

- Разумеется, это был я, - невозмутимо ответил Кристине Улаф.
Он был весел и расслаблен так, что невозможно было сомневаться - кузен желает сестре доброго утра и заверяет ее, что и его ночь была удобной, а утро - замечательным.
- Я не только бродил привидением и лаял, как собака, я еще и подвывал волком. От разбитых надежды, утерянной мечты, забытой любви... не знаю чего еще... ты придумаешь, я уверен.
После выражения уверенности в способностях кузины Улаф тепло поприветствовал всех прочих.
- Ну что же, господин де Виньякур, мы все в нетерпении. Мои кузины только сказали мне, что глаз не сомкнули в ожидании местных чудес.

Разумеется, сестры не имели ничего против того, чтобы немного отстать и оказаться в компании с мадам Клод. Ну какой же девице не захочется разговора тет-а-тет с замужней женщиной, то есть той, которая знает об этом мире много больше, особенно если она явно хочет сказать что-то особенное? У Катарины даже уши от нетерпения под прической зашевелились - зрелище, которое, когда она была маленькой, вызывало неизменный восторг у взрослых, но которое со взрослением пришлось, конечно, прятать под прической.
- Это было настоящее чудо? - уточнила она, потому что иметь дело с чудесами (даже слышать о них) было для нее чем-то совершенно невероятным, так что она не была уверена в своей догадке.
Одновременно про себя она порадовалась тому, что у нее никогда и ничего в жизни не болело, если не считать горла, но это никогда не рассматривается как что-то важное. Живот, голова, спина - все, на что иногда жаловались дамы, у Катарины было в порядке.
- Ох, я поняла! - от удовольствия, что догадалась, у Катарины покраснел кончик носа. - Мадемуазель Франсуаза скоро подарит мужу наследника!

Мадам Клод кивнула, очевидно не видя в проницательности юной шведки ничего сверхъестественного, и полюбопытствовала:
- Вы же проезжали через Амьен? Вы видели там череп Иоанна-Крестителя? Или вам… - она замешкалась, смутилась и добавила явно не то, что хотела: - нельзя?

- Нет, мы не видели, - вынуждена была ответить Катарина.
Она-то хорошо понимала, что ее мать и кузен ни за что бы не воспользовались такой возможностью, но ей показалось, что говорить "нельзя" будет как-то совсем неприлично.
- Но мы в Амьене были уже в темноте, а уехали еще засветло.

Главную достопримечательность Катарина разглядела сразу. "Реликвия" произвела на нее тем более сильное впечатление, что старшая фрёкен Оксеншерна была уверена - она находится где-нибудь не на виду. Например, в каком-нибудь специальном помещении или капелле... да даже крипте, в конце концов, пусть и дамы Виньякур утверждали, что облаченный в пышные одеяния скелет доступен прихожанам из деревни.
"Ой-ой-ой", - подумала про себя Катарина, изо всех сил сдерживаясь. Ей хотелось рассмеяться - то ли от страха, то ли от того, что вид восседающего на троне скелета показался ей до неприличия комичным.
- Мама, вот это и есть сюрприз, - доверительно сказала она фру Боот, скашивая глаза на жутковатую фигуру. - Только ты не ужасайся, потому что для них это как-то очень уж важно и даже почетно.
- Нет-нет, нам ничего не надо, - замотала она головой, уже отвечая на обращенный к ней вопрос мадам Клод, - мы... мы просто будем присутствовать.
Про себя она пыталась понять, как будет выглядеть хуже - правда не принимать деятельного участия или принимать, но как-нибудь ужасно ошибиться и сделать что-то не то.
Хорошо, что взгляды не способны убивать, иначе бедного святого испепелило бы на месте. А на дочерей, унаследовавших ее стальные глаза, фру Анна поглядела так холодно, что им впору было задрожать.
- Может, — вежливо сказала она, - нам следует еще и облобызать ногу этого… этого идолища? Кикки, дитя мое, спросите, пожалуйста, будет ли вам прилично приложиться к его руке?
- Это… это будет идолопоклонничество, мама, - торопливо возразила Кристина. - Мы же…
- Мы же пришли сюда, - безмятежно улыбнулась фру Анна, - будет невежливо не поступить, как положено. Улаф, спросите наших хозяев…
- Не надо! - в ужасе прошептала Кристина.

Г-н де Виньякур приосанился, хотя очевидно было, что сам он к созданию этого шедевра портновского искусства имел лишь малое отношение.

- Мы выписали золотошвейку из Амьена, - поведал он, - а мадам Клод сочинила узоры…

- Сначала мы придумали это одеяние, - перебила мадам Луиза, впервые за все время знакомства. - Мы писали нашим подругам, в несколько разных обителей, чтобы узнать, как выглядели одежды того времени, чтобы сделать это облачение как можно более точным… как если бы он сам решил одеться.

Она остановилась, чтобы набрать в грудь воздуха, и мадам Клод вступила вслед за ней так быстро, словно опасалась, что ее муж вмешается снова:

- А я написала еще моей дальней кузине в Рим, чтобы узнать, как там одеваются, поэтому, видите, у него кружевной воротник не по нашей моде?

- А я связала ему носки, - добавила мадемуазель Луиза. - То есть один носок, но теперь я вяжу лучше. И сейчас тоже вяжу, для святого Деодоранта. Только он все не приезжает и не приезжает.

Легкий гул толпы позади них исподволь становился сильнее по мере того, как в храм божий заходили все новые прихожане.

- Кристина, прошу тебя, конечно, нет! - поспешил вмешаться Улаф.
Может, кто другой и не заметил, но он-то знал обеих сестер как облупленных и видел, что им стало совсем не по себе. Фру Боот была далека от восторгов, но все-таки ее, жену Акселя Оксеншерна, было не так просто смутить.
Ничего, переживут как-нибудь, не смертельно, зато впредь будут аккуратнее с обещанными сюрпризами и стремлением к чему-нибудь новенькому.
Сам Улаф тоже не был в восторге, не в первый раз убедившись, что у католиков тяга к смерти и ее атрибутам достигает таких высот, к которым лучше бы не приближаться. И даже с самыми милыми людьми никогда не знаешь, где наступит момент, когда они будут казаться едва ли не сумасшедшими. Улафу было почти жаль этого несчастного, чьим костям не дают упокоиться спокойно в земле, а вынуждают мозолить глаза живущим. Вероятно, чтобы они не вздумали выбрать себе такой же святой путь.
Ну это бы еще ничего, если бы они не были связаны необходимостью быть вежливыми и благодарными к людям, давшим им приют.
- Не обращайте внимание на наше незнание, - доброжелательность Улафа выглядела несколько натянуто. - Моя дорогая кузина права, мы лучше просто поприсутствуем.
"Надеюсь, после такого мы доедем до Парижа без лишних приключений, потому что фрёкен Ина будут тихими, как само безмолвие", - добавил он про себя.