Симон, услышав этот хрипловатый голос, подскочил, точно подброшенный пружиной:

— Planó! Planoró! — он кричал, не понимая, что кричит по-цыгански, не думая о том, что его слышат солдаты и галерники: — Дэвла! Подвиньтесь, дайте мне спрыгнуть!

— Себастиан! — воскликнул Санчо, и с кормы откликнулись с такой же радостью: — О, Цыган здесь!

— Что, попал-таки на галеры?

— Ну, все, теперь до Кадиса там и останется!

— Что, цыганенок, нашел брата?

— А чуть всех не взорвал!

Галерники, поняв по этим последним словам, что происходит, также обрадованно загалдели, и в гуле их голосов потерялся голос капитана.

Какой-то могучий детина поймал Симона, спрыгнувшего вниз, на руки и бережно усадил его на банку, рядом с братом, так словно мальчишка был драгоценной китайской вазой и мог разбиться.

— Братец! — цыганенок уткнулся носом в плечо Себастиана и замер на целую минуту, а потом вдруг отпрянул:

— Ты... я... это... грязный, - он прижал ладони к щекам и в ужасе замотал головой. — Ты ко мне пока не прижимайся, я потом...

Что именно он сделает потом, мальчик так и не сказал, да и не знал толком. Зато он хорошо знал, что бывает с теми, кто не предупредил цыган о своем бесчестье. Таких, прознав, что они оскверненные, били всей улицей, и от позора им было уже вовек не отмыться.

В трюме Симон старался не думать о ренегате и о собственной одежде, провонявшей мочой, а потом и думать стало некогда. Но теперь, когда он нашел брата, и смерть и плен им больше не угрожали, обида захлестнула цыганенка с головой.

— Я тебя звал, — он шлепнул ладонью по банке. — Я тебя звал, а тебя не было...

— И дурак, если звал, — Себастиан, отстранившийся было, снова привлек братишку к себе, и голос его, противореча словам, звучал почти нежно. — Я ж тут это… на цепи сижу.

— Qu'est-ce qu'il y a, qu'est-ce qu'il y a? — заволновался давешний француз с соседней банки.

— Дурак, — согласился Симон, прижимаясь щекой к груди Себастиана.

Только дурак станет укорять брата за то, что тот не пришел на помощь, если брат закован в кандалы. Стыдно... Хорошо еще, что дед его не слышал.

— Ты как? — он снова отстранился и украдкой смахнул слезы. И тут же затараторил, не давая брату ответить: — Там такое было! Видел, как мы туркам всыпали?

— Еще как всыпали, — подтвердил Себастиан, и если в его голосе вдруг прозвучала усталость, то ничего удивительного в том не было — после боя они еще и гребли. — Я тебя и не увидел сперва. И вдруг — шум, суматоха! Как вы выбрались?

Рука, обнимавшая Симона, сжалась, привлекая мальчика теснее.

— Нежности тут еще, — буркнул сосед цыгана по банке. — За зубилом пускай сходит лучше!

— А ты помалкивай! — тут же озлился Себастиан. — Два года сидел, еще две минуты выдержишь!

— Как выбрались?.. — Симон опустил глаза, возблагодарив небо, что еще темно, и брат не видит, как он краснеет. — Ну, там дыра была... пушечное ядро задело. Один турок в нее сунулся - а дон Родриго его ножом! У него нож в сапоге был, представляешь! А потом Санчо, то есть дон Алехандро, в эту дыру вылез и открыл крышку люка.

От волнения цыганенок аж заелозил на банке: а ну, как брат спросит, что турку в трюме понадобилось?

— Может, я, правда, за зубилом сбегаю, а? — спросил он. — Ты ведь устал, небось?

- Ну, не, он... - Симон даже растерялся.

Ему и в голову ничего подобного не приходило, пока Санчо не заговорил. Он только-только собирался спросить, почему Санчо такой встрепанный и дону Хосе будто бы и не рад. А оно - вот оно что...

- Нет, что ты! Он обязательно похвалит - потом. Может, даже перед всеми. Представляешь, соберет всех на палубе и скажет...

Что дон Хосе скажет, Симон так и не придумал, потому что вдруг вспомнил, сколько среди них раненых, сколькие из них - при смерти, если не умерли. Как мало их вообще осталось.

- Как думаешь, - упавшим голосом спросил он. - Теруэль еще..?

— Не знаю, — подавленно отозвался юноша. — Погоди, может, в крюйт-камере тоже глянуть?

На "Санта-Фе" плотник хранил все свои инструменты в носовом трюме, и, получив приказ, мальчики механически направились туда, но сейчас оба остановились, едва миновав крюйт-камеру.

Симон опасливо покосился на Санчо: возвращаться к бочкам с порохом ему ой как не хотелось.

- Ну, давай, посмотрим, - нехотя отозвался он.

Юноша молча ткнул факелом назад:

— Посмотри ты! Или…

Со стороны берега внезапно донесся гортанный вскрик — и снова стало тихо.

- Турки?.. - цыганенок замер и, кажется, даже дыхание затаил.

Банка, на которой дон Родриго сражался с турком осталась позади, все остальные банки были заняты, и посмотреть, что происходит за бортом, мальчики не могли. Но гребцы, повскакав на ноги, уставились в предрассветный полумрак, и, пока друзья, забыв о крюйт-камере, спешили к носовому трюму, гам улегся, оставив перекличку ближайших к борту рабов — по большей части, французов, но в их спорах время от времени звучали и испанские реплики:

— …pas de sable…

— Гляди, тащат…

— Хасан, гляди, выплыл, сволочь…

— Qu'il soit maudit, espèce de…

— Думал, хоть ногу подвернет…

— …ne boite même pas…

— Споткнулся кто-то, — пояснил Санчо и, сунув факел Симону, спрыгнул в трюм. — И все, даже не хромает. Выше подними…

Симон послушно поднял факел повыше, вглядываясь в темноту. Помолчал немного и, наконец, не выдержал:

- Санчо... - стоять одному ему было неуютно: а ну как турки вернутся?

— Тут! — юноша выложил на палубу у люка зубило, молоток и, на всякий случай, еще и долото. Долото он заметил первым — турецкий плотник держал все свое хозяйство в образцовом порядке, заткнутым в приколоченные к переборке скобы или в ящике, прикрепленном ремнями прямо под ними. И, собрав все, что надо, он засомневался — не стоило ли прихватить весь ящик? — уже поднимаясь по трапу. — Давай, скорее!

С носовой надстройки видно было много лучше чем с куршеи, и теперь можно было разглядеть и последних выбирающихся на берег турок, и ренегата, которого они как раз вытаскивали из воды, и даже человека, споро спускающегося по крутому склону и еще незамеченного солдатами. Или это был кто-то из них, кто сбегал на разведку и уже вернулся? Бухта, похоже, была совсем мелкой… убираться надо было отсюда, и поскорее!

— Дон Алехандро! — знакомый голос прозвучал совсем рядом, едва они ступили на куршею. — Сюда!

- Дон Мануэль! - ахнул Симон. - Там, на банке!

То, что турки посадили их капитана на весла, было такой чудовищной несправедливостью, что цыганенок на миг потерял дар речи.

— Дон Алехандро! — окликнул в это же время лейтенант, то ли не догадавшийся, кто их позвал, то ли не считавший спасение капитана самым важным. И Санчо, сделав уже шаг вперед по куршее, вдруг остановился.

— Сейчас, дон Хосе! — он сунул зубило Симону и забрал факел, поднимая его над головой: — Лезь лучше ты… ладно? А я посвечу.

Пространство между банками было совсем узким, и протиснуться между ними куда лучше мог бы цыганенок, но шедшая от рабов вонь была чудовищной.

— Дон Алехандро! — в голосе лейтенанта лязгнула сталь.

Мальчики переглянулись и, поняв друг друга без слов, нарочито засуетились, бормоча извинения: они вот тут не протиснутся, а вот если соседи помогут… Факел тут же перешел в жадно протянутую руку заросшего по самые уши гребца с передней банки, зубило схватил незнакомый испанец рядом с капитаном, и следующий окрик лейтенанта застиг Санчо и Симона на полпути к корме, когда они приостановились поглазеть на дона Родриго, которого уже перевязывал Метис.

Солдат неодобрительно зацокал языком, укладывая на банку внезапно обмякшего дона Родриго:

- Ну, я же говорил, сеньор капрал! А вы: турки, турки...

- Метис! - зычно гаркнули с куршеи. - Тебе Игнасио на помощь позвать? Вдвоем оно сподручнее...

Что именно сподручнее - так и осталось тайной, потому что солдаты заржали, как табун ретивых скакунов. Жизнь на галере - пусть это и не была "Санта Фе" - стремительно возвращалась в привычное русло.

Метис отбросил со лба прядь волос, одной рукой нащупал у себя на груди кулон в форме кувшинчика, снял с шеи потертый шнурок и так же наощупь отвинтил миниатюрную крышечку. Секундой позже крохотный сосуд оказался под носом у Родриго.

- Очнитесь, сеньор капрал! - сквозь зубы бормотал индеец. - Вам придется мне помогать, один я не справлюсь.

---

Темнота отступила - так же стремительно,  как совсем недавно накрыла молодого человека. Кто именно привел его в чувство, Родриго по-прежнему не понимал, но слова солдата вполне расслышал.

- Из меня сейчас плохой помощник, - Агилар усмехнулся. - Левая рука вообще не слушается. Позови еще кого-нибудь.

---

Метис огляделся по сторонам: Игнасио все еще был прикован, да и помощник из него был не ахти, у него руки солдата, а не лекаря. Он думал еще, что пресной воды на галере не осталось, и раны придется промывать морской, а это еще хуже, чем промывать их агуардиенте - и капрал, наверняка, снова потеряет сознание.

Он мгновенно вспомнил, как толстуха-негритянка в полосатом балахоне склонилась над ним, называя его "бедной сеньоритой", и Игнасио поправил ее:

- Сеньора... Сеньора - моя жена.

Толстуха закивала:

- Конечно, сеньор, конечно.

А он, Метис... Хотя, нет, тогда его звали иначе, и говорил и думал он о себе иначе, но какая теперь разница... Он смотрел на нее снизу вверх, на ее потешный двойной подбородок, на полоски на балахоне, на пятна пота под мышками - и размышлял, что ткань стоило скроить по-другому, тогда бы это одеяние не так её полнило - если бы полосы шли вдоль, а не поперек... Он неплохо шил, он мог бы...

А толстуха вдруг коварно плеснула чем-то из темной склянки на его изодранный бок - и у него зарябило в глазах от полосок на её платье, и враз нечем стало дышать, и он, наверное, упал бы с кровати, если бы Игнасио его не держал.

Да, если бы не Янга и не его мятежники, им бы с Игнасио тогда худо пришлось.

А капрал точно потеряет сознание. Главное, прежде успеть его раздеть. Раздевать бесчувственное тело - задача не из легких.

Метис тряхнул головой, убрал кувшинчик и осторожно взял дона Родриго за плечи:

- Попробуйте сесть, сеньор капрал. Надо снять ваш колет.

Отредактировано Провидение (2022-01-30 18:45:51)

Капрал теперь сидел лицом к нему, и Метис подался вперед, отводя его руку:

- Я помогу... - ловкие пальцы индейца в два счета справились с крючками. Это было самое простое. Дальше будет сложнее.

- Теперь руку. Попробуйте вытащить правую руку, сеньор капрал. Только осторожно, -  предупредил он.

Почему-то вспомнились холодные ладони медика, осматривавшего его в пустой казарме, откуда выгнали всех солдат. Он весь провонял табаком, этот медик, и голос у него был сиплый, прокуренный, когда он обсуждал с начальником форта его, Метиса, судьбу.

- Я не слепой, сеньор доктор, - горячился начальник форта. - И не вчера родился! Мне сорок лет, и в бабах я кое-что смыслю. Ну, не бывают они такими!

- Где вы изучали анатомию? В Саламанке? Кто был вашим учителем?

- Чего? - бравый вояка так опешил, что, похоже, не заметил, что доктор обратился к нему без чинов. - Да не учил я никакую...

- Вот то-то же, - хмыкнул лекарь. - Командуйте солдатами, а медицину оставьте мне, дорогой мой. Говорю вам: это девочка, двенадцати лет. Послужите Асклепию с моё, еще не такое увидите. Девчонка это, готов присягнуть в суде.

Он - она, Черешенка, - стояла тут же. Ноги у неё совсем замерзли: башмаки и чулки она потеряла, а от праздничной юбки остались одни грязные лохмотья. Но грех жалеть о юбке, когда сама осталась жива и невредима.

Когда её, наконец, отпустили с Богом, какой-то солдат догнал её уже на улице и отдал ей свой плащ. Она взяла, а что было делать? Не бежать же зимой нагишом?

А дома мать устроила ей знатную головомойку, потому что взять плащ у юноши - все равно, что согласиться стать его женой.

---

- Сейчас... С правой рукой особых проблем не возникло -  какой-то турок располосовал ее от локтя до запястья, но неглубоко. Так что боль была самая обычная, можно даже сказать заурядная - Родриго даже в лице не изменился. А вот дальше будет уже веселее, да...

---

- Тихонько... - Метис привстал, снимая колет с дона Родриго. Он старался не сильно задевать левую руку капрала, висевшую плетью.

Ладони у него быстро стали липкими: у Агилара вся спина была мокрой, словно он вспотел после боя или попал под дождь.

Метис задумался, что лоскутов для перевязки понадобится немало - а где их взять, когда свои рубашки они пустили на бинты еще в трюме?

Уф... От колета они избавились. Индеец отёр руки о штаны.

Солдаты сегодня смеялись, что он не полез в драку, когда Агилар его ударил. "Баба..." - Метис покачал головой. Что они о нем знали!

Отец с матерью расстались еще до его рождения. У отца была семья в Испании, и срок его службы в колониях подходил к концу. Он подарил матери таверну на прощание. Выходит, любил? Или просто откупился? Метису хотелось верить, что любил. И его любил бы, если бы остался жить с ними.

Впрочем, ему с лихвой хватало материнской любви. Все его детство прошло на кухне таверны, среди закопченных чугунков и сковородок, под материны сказки и песни. Ему не дарили деревянных лошадок и воинов, кукол ему с успехом заменяли поварешки, ложки и ложечки. Это бабка, это мама, это дочка... Мудрено ли, что он сперва научился печь пироги и штопать чулки и лишь затем - лазить по деревьям, удить рыбу, ставить силки на кроликов и драться.

Он принадлежал обоим мирам - мужчина и женщина одновременно. Белым этого не понять.

И все же, научившись драться, он усвоил непреложное правило: белых бить нельзя. Белые коварны и не признают честного боя. У них всегда найдутся солдаты, чиновники и судьи, а также тюрьмы с  прочными решетками на окнах и виселицы с крепкими веревками.

Нет, белых бить нельзя. И дон Родриго был капралом, а Метис - простым солдатом. Дон Родриго был испанцем, а Метис - индейцем. И этим все было сказано.

- Утолять жажду агуардьенте? - возмутился Метис, выхватывая флягу у поляка. - Уж лучше сразу морской водой! Сеньору капралу, - он покосился на бледного (даже в утренних сумерках - бледного) Агилара, - можно немного, а остальное пойдет на раны.

С появлением Божьего-Дара Метис заметно приободрился, хоть друзьями они никогда не были.

А поляк не терял времени даром: водка на него что ли так подействовала, или боевой пыл еще не угас, но он решил взять командование в свои руки:

- А-уу, сеньоры! У кого найдется лишняя рубашка, которую он готов отдать ближнему своему?

Испанцы шутку оценили - и через минуту в руках у Метиса оказались целых две рубашки - рваных, окровавленых, но куда целее, чем у капрала. И одна из них принадлежала Игнасио. Он узнал ее даже в темноте - по запаху, по своей штопке - и едва удержался, чтобы не зарыться в нее носом.

Жив! Они оба были живы! У него, чуть сердце не разорвалось, когда ему сказали, что Игнасио на веслах. Жив...

Метис утер лоб рукавом куртки и кивнул дону Родриго:

- Ваша рубашка больше не пригодится, сеньор капрал.

Метис неодобрительно присвистнул: напускная бодрость дона Родриго ему совсем не нравилась. Он видел раньше, как люди отказывались от помощи лекаря, заверяя, что чувствуют себя хорошо, а утром уже не просыпались. Дон Родриго потерял много крови, надо было спешить.

- Отхлебните, сеньор капрал, - посоветовал он, и пока Агилар прикладывался с фляге, осторожно снял с него то, что оставалось от рубашки.

Разорвал по швам рубаху Игнасио, потом каждый кусок полотна - на куски поменьше и, перегнувшись через борт намочил один лоскут в воде.

- Я сейчас смою кровь, предупредил он, меняясь местами с поляком: - Держитесь за банку, сеньор капрал, или вон, за сеньора Божьего-Дара.

---

Пойло оказалось отменное  - более всего оно походило на жидкий огонь. Самое то сейчас!Родриго сделал глоток, потом еще один - но бывшее в лазарете в Бизерте почему-то повторяться не спешило.  Не было ни темноты, ни забытья, на который Агилар очень надеялся. Третий глоток  должного эффекта тоже не произвел. Что же, эта самая водка хотя бы боль приглушит...
- Спасибо друг, - ответил капрал давшему ему дельный совет солдату. - Я все это помню не хуже, чем Pater noster - не единожды доводилось.... И снова усмехнулся.

---

Метис провел по спине капрала мокрой тряпкой и прикусил губу: когда соль попадет на порезанный палец - и то больно...

Рана прочертила спину дона Родриго наискось, но, к счастью, была не очень глубокой и только сильно кровила.

Он подумал вдруг, что Игнасио точно узнает, кто разбил ему нос: солдаты разболтают. И в который раз пожалел, что его "кузен" родился идальго. Игнасио не сердился, когда, обращаясь к нему, испанцы забывали про слово "дон". И на шуточки про индейцев тоже не обижался. Но тут... Тут дело пахло дуэлью.

Упасть дону Родриго не позволил Божий-Дар, подхвативший его под мышки и усадивший обратно.

- Куда торопитесь, сеньор капрал? - поцокал он языком. - Никак турок догнать решили?

- Их попробуй догони, - Родриго криво усмехнулся. И больше не сказал ничего.

Метис придвинулся ближе, пытаясь рассмотреть рану на плече капрала. Колотая - ничего хорошего.

- Я перевяжу, - индеец провел мокрой тряпицей, смывая кровь. - Но вам бы потом показаться сеньору Рольдосу. Он в этом смыслит побольше моего. Если... Если он здесь...

Кожа на плече Агилара была какой-то шершавой, бугристой что-ли. Будто его когда-то давно посекло картечью, и хирург не сумел извлечь осколки.

- Вам повезло, - сказал Метис, желая отвлечь своего пациента, - что кости целы. Осколки - препротивная вещь. У Игнасио один в ноге. Говорит: в холодную погоду ноет. Это ведь осколки?

---

Проще всего было бы сказать, что да, они самые и есть - даже придумывать ничего не надо. Но Агилар неожиданно для самого себя отрицательно мотнул головой  (лучше бы он этого не делал - перед глазами все снова заколыхалось) и ответил:

- Нет. Там было раскаленное железо...  Причем не раз и не два.

А потом зачем-то еще пояснил:

- В Тунисе, в проклятой Бизерте.

Нынешней боли Родриго почему-то сейчас  почти не чувствовал, а вот тогдашняя снова напомнила о себе - так, что пришлось стиснуть зубы, чтобы не застонать.

---

Поляк, сидевший у капрала за спиной, глухо крякнул: то ли выругался, то ли подавился водкой - он снова завладел флягой и не собирался с ней расставаться, видно, решив, что дон Родриго обойдется и морской водой.

На скулах Метиса заходили желваки, словно он сейчас был отражением Агилара. Он никогда не задумывался, что довелось пережить дону Родриго у турок. Ну, был в плену - и был. Многие были. У Божьего-Дара, вон, дядя или кузен там...  А оно вот, значит, как. 

Лусии-Ласточке, которая была лишь на год старше его, испанцы подпалили волосы и ржали, глядя, как она мечется по двору:  - Тебя бы не мешало подстричь покороче. Глядишь, и на мужика станешь похож! 

Метис заморгал, прогоняя эту жуткую картину, и потянулся за новой тряпицей. 

Значит, этот холеный красавчик тоже был чьей-то забавой? Игрушкой, которую не жалко сломать и выбросить? 

Он сам не заметил, как справился с перевязкой - словно руки работали помимо его воли - и, бережно затянув узел, вдруг пообещал: 

- Я вам приготовлю мазь, потом, когда мы... когда мы куда-нибудь доберемся. Шрамы старые, все не сойдет, но, может, хоть немного да поможет. 

Зачем он это сказал? Они были в море, одни, в любой момент мог появиться турецкий флот, и капралу, наверное, куда большее неудобство причиняли свежие раны, а не старые шрамы. Но... Одно Метис знал точно: он не станет жаловаться Игнасио на дона Родриго за разбитый нос.

Отредактировано Провидение (2022-03-05 22:55:02)