[nick]Симон[/nick][icon]https://forumupload.ru/uploads/0016/eb/73/134/t62128.jpg[/icon][info]<hr><b>Полное имя:</b> Симон де Сото <br><b>Возраст:</b> 11 лет <br><b>Статус:</b> паж <hr>[/info]Когда Симон шагнул за порог следом за Птицей, подбадривавшим его негромким: «Быстрее уйдем — быстрее придем», — его поразило, как темно, холодно и пустынно было на улице. Он и не думал, что уже так поздно.
Цыганенок плотнее запахнул свою тесную курточку, отчаянно жавшую под мышками, и зачем-то запрокинул голову, глотая свежий ночной воздух. Наверху было только черное небо, такое же черное, как дедов воскресный дублет, и на этом небе редкими, как попало нашитыми жемчужинами блестели звезды.
— Пойдем, — выбив трубку, Птица фамильярно подхватил мальчика под руку. — Холодно, а? Ничего, тут близко. Значит, ты цыган, а?
—Я еще не в тех летах, чтобы цыганом зваться, мне только двенадцатый год пошел… — от холода в голове у Симона немного прояснилось, и он удивленно посмотрел на Птицу: — Ты, дядя, разве не знаешь?.. Я цыганкин сын. Вот женюсь, тогда… — ему почему-то снова стало весело, и он захихикал, прикрыв рот ладонью.
— Я ваших обычаев не знаю, — Птица удержал мальчика за локоть и кивнул на ярко освещенный дом напротив. — Пришли, сюда нам.
Он стукнул в окованную железом дверь, и та тотчас же отворилась, обдав обоих потоком теплого воздуха, благоухающего смесью кардамона, корицы и гашиша. Обнаружившийся на пороге юноша с большими, подведенными черным глазами почтительно поклонился хозяину и бросил на мальчика настороженный взгляд.
— Гость наш, — весело сказал Птица. — Пойдем, дорогой гость, сейчас все тебе отдам. Фиников хочешь, может? Или рахат-лукума? Как это по-вашему… такие… мягкие…
Он щелкнул пальцами, и юноша протянул ему невесть откуда взявшееся блюдце, на котором, поблескивая в свете свисавшей с потолка бронзовой лампы, лежали нарезанные кубиками сладости.
— Я думал, ты цыган, дядя, — невнятно пробормотал Симон, засовывая в рот липкое лакомство. — А ты… — он поднял глаза на юношу, застывшего, словно истукан, и впервые задумался: — Кто ты? И почему дружишь с цыганками?
— Соседки же, — засмеялся Птица, — как не дружить? Иди сюда, я сейчас.
Он приподнял тяжелый цветной ковер справа от входа, открывая дверной проем, в который тут же проскользнул юноша. Мгновением позже на низеньком столике посреди крошечной, обильно устланной коврами комнатушки загорелась лампа.
— Заходи, не на пороге же стоять. Сейчас все принесу.
Он добавил несколько слов на местном наречии, и юноша словно по волшебству извлек откуда-то и поставил на столик кувшинчик с вином и чашку без ручки.
- Угум... — хмыкнул Симон, пытаясь достать языком застрявший между зубов рахат-как-бишь-его, но сладкая пакость не поддавалась.
Мальчик украдкой вздохнул и заглянул в комнату, по-гусиному вытягивая шею, точно ожидая подвоха. Но среди ковров никто не прятался, и Симон шагнул следом за юношей.
— А вот это лишнее, — решительно сказал он, указывая на столик. — Я не пить сюда пришел. Бери деньги, Птица, и отдавай, что обещал.
Это было грубо — цыганский мальчик не должен так разговаривать со старшими. И пить после угощения, на самом деле, страшно хотелось. Но Симону не нравилась комната, в которой он очутился. Уж слишком она напоминала бордель — даже больше, чем дом Аны и Марии. И этот puto с накрашенными веками тоже не нравился. Приличные люди таких слуг не держат.
А пуще всего ему не нравилось то, что Птица так и не ответил на вопрос.
И вообще, у него давно по спине бегали мурашки, и он охотно бы развернулся и убежал. Но тогда Санчо назвал бы его трусом...
Ах, Санчо! Сидит сейчас в теплом доме, за столом, курит трубку и, наверное, целует Ану, а, может, и Марию. А они смеются. И только он, дурень, стоит тут и трясется от страха.
— Не наглей, малец! — холодные черные глаза Птицы недобро сощурились. — Не с дружком своим разговариваешь! Подождешь минуту, не помрешь.
Он сделал знак юноше, и тот, скорчив Симону непонятную гримасу, также вышел из комнаты. Портьера опустилась за ними, оставляя мальчика одного.
Симон еще повздыхал, повертел головой по сторонам и, немного успокоившись, опустился на ковер, возле столика, поджав ноги, как делают портные. Ничего не попишешь - надо ждать.
Минуту спустя его рука сама собой потянулась к кувшину. Он наполнил чашку и боязливо отхлебнул. Сразу вспомнились рассказы брата о том, как мальчишкам в вино подмешивают дурманящие снадобья, чтобы украсть их и обесчестить. Однако вино было совершенно обычным на вкус. Не хуже, чем у Аны. Утолив жажду, Симон отставил чашку. Хватит! Он и так уже перебрал. Надо быть начеку: того гляди еще обсчитают.
В доме оказалось шумно. Слышался перебор струн, смех. Пел что-то на местном языке звучный мужской голос, время от времени припев подхватывали другие. В дверь дважды стучали, и тогда снаружи доносились невнятные разговоры. Один раз за стеной начали орать, и тогда же внутрь опять проскользнул тот же юноша.
— Занят хозяин, — сказал он на едва понятном испанском. — Гости. Будет скоро. Вот.
Он положил на стол трубку и снова исчез.
— Передай, чтобы поторапливался. До первых петухов мне тут сидеть что ли? — буркнул Симон в спину юноше и взял трубку.
Трубка оказалась раскуренной, и цыганенок, повертев ее в пальцах, поднес ко рту и затянулся.
А чем еще прикажете заниматься? Он успел порядком заскучать, рассматривая узоры на коврах, и даже начал злиться: на Птицу, на его не в меру шумных гостей, на Санчо, который, поди, не терял времени даром, на самого себя...
Курево в трубке вовсе не напоминало дедов табак, оно не горчило. От дыма защекотало в носу, и Симон звонко чихнул несколько раз подряд - аж слезы выступили, а потом засмеялся. Дурное настроение как рукой сняло, но сидеть в одиночестве ему надоело, и мальчик, пройдясь по комнате, откинул завесу и отправился на разведку.
За завесой обнаружилась все та же прихожая, оканчивающаяся лестницей, но теперь можно было догадаться, что висящие на стенах ковры скрывают двери в такие же отдельные комнатушки. Новый взрыв смеха, донесшийся из-за одного из ковров, подтверждал эту догадку.
Цыганенок смекнул, что в одной из этих комнат может обнаружиться Птица - и тогда у него можно будет потребовать оставшиеся трубки и уйти, наконец, домой... То есть не домой, конечно, а к Ане и к Санчо, но не важно... А если нет - то хотя бы скоротать время в веселой компании. И, недолго думая, заглянул за ковер.
В комнате было трое: двое мужчин, одетых как испанцы, и смазливый юнец лет пятнадцати в женском платье. Парик, украшавший его голову, валялся на полу как отрубленная голова Иоанна Предтечи. При появлении Симона они замерли. Первым опомнился старший:
— О, г-г-гости! — уголок его рта дернулся — собственное заикание его очевидно раздражало. — Хочешь вина, з-заинька?
Симон застыл, будто его пригвоздили к полу — не в силах выпустить ковер или хотя бы отвести глаза, не в силах даже прикрыть глупо разинутый рот.
— Н-не хочу, — пролепетал он, словно передразнивая испанца. И лишь сказав это, очнулся: — Какая я тебе заинька, содомит чертов?!
Мужчины помрачнели, и второй — по-видимому, настроенный решительнее чем первый — вскочил на ноги, выхватывая из ножен кинжал. Юнец, явно не на шутку перепуганный, попытался удержать его за руку, но испанец увернулся и кинулся к Симону.
Странно, но в первое мгновение Симон даже не испугался. Точно во сне, он смотрел на перекошенное от злости лицо испанца, и только, когда это лицо оказалось настолько близко, что он, казалось, мог разглядеть каждую морщинку на нем и пересчитать все оспины, мальчик вдруг догадался отпустить ковер, отскочить назад и завопить:
— Спасите, убивают!
Вышло так по-девчоночьи визгливо и громко, что он сам устыдился своего крика.
В следующий мгновение ковер отлетел в сторону, отброшенный сильной рукой, и испанец вылетел в прихожую.
— Стой! — заорал из комнаты второй. — Стой, не смей!
— Нет, нет! — юнец, кинувшийся следом за клиентом, схватил его за руку. — Нет, милость ваша!
— Боже! Сеньор! — появившийся невесть откуда Птица бросился между Симоном и разъяренным испанцем. — Мир, сеньор, это…
— Не смей, не смей, — второй испанец, выбежав в прихожую, обнял товарища за плечи, также пытаясь удержать его руку, и Птица, воспользовавшись моментом, с коротким "Тихо!" затолкал мальчика обратно в ту же комнатушку. Во входную дверь в это же время начали стучать.
Цыганенок вяло запротестовал, но вскоре затих: кой толк ворчать, когда тебя никто не слушает? Можно было, конечно, выйти и продолжить знакомство с теми испанцами, но Симону почему-то этого не хотелось. И мальчик снова сел на ковер, скрестив ноги, и крепко задумался.
Что же это за вертеп? И кто такой Птица? И почему Ана и Мария с ним якшаются? И почему он, Симон, сидит здесь вместо того, чтобы уйти? И почему он не взял с собой кинжал, когда пошел с Птицей? И почему Санчо его отпустил?
Но мысли разбредались, как стадо коров на лугу, и ничего путного Симон не придумал.
В прихожей между тем продолжали ругаться, а в дверь продолжали стучать — и теперь, судя по звуку, еще и ногами. Но постепенно испанцы успокоились, Птица снова начал смеяться, а затем послышался скрежет засова.
— Простите, ваш-…
Извинения Птицы прервал вскрик и грохот падения. И хриплый мужской голос прорычал:
— Мальчишка где?
— Ваша милость…
Только очень тонкий слух уловил бы шелест выскользнувшего из ножен клинка.
— Где?!
Симон за портьерой навострил ушки, но с места не двинулся: в доме у Птицы были и другие мальчишки, а значит, искать могли и не его.
Почти сразу портьера отдернулась, и на пороге комнаты появился оборванный немолодой солдат — тот самый, который заговорил с Симоном и Санчо, когда те познакомились с девушками.
— Вставай, — приказал он. — Пошли.
— Да ваша милость… — в голосе оставшегося в прихожей Птицы ясно слышался страх.
— Дядя?.. А как?.. — цыганенок неуклюже поднялся, чувствуя, что и язык, и ноги плохо его слушаются. Но поплелся к выходу: тон солдата не сулил ничего хорошего — ни Птице, ни Симону.
— Как ты меня нашел? — спросил он, протягивая цыгану руку.
— Пошли, — в одной руке у солдата был обнаженный тесак, но второй он схватил мальчика за запястье и поволок к выходу. — Приятель твой где, умник? Тоже тут?
— Да нет его, ваша ж милость!.. — взгляд Птицы был преисполнен ненависти, но голос оставался угодливым. — Да вы ж сами видите, ничего…
— А ты заткнись лучше, — солдат остановился и грубо тряхнул Симона. — Где, я спрашиваю?
— Сан-чо? — от неожиданности у Симона даже зубы клацнули. — Он та-ам... — мальчик махнул рукой за порог. — Только я дорогу забыл. Тут все дома одинаковые. — пожаловался он.
— Болван, — прошипел цыган, вытаскивая мальчика на улицу. — Два болвана. Я же говорил…
Он умолк и, наклонившись к Симону, с шумом втянул в себя воздух.
— Ты! Ты что, еще и дурь курил?
— Ничего я не... — искренне обиделся Симон. — Только пару затяжек. Ты, дядя, небось тоже трубку куришь.
— Трубка другое… — солдат осекся, когда из темноты впереди донесся звонкий юношеский голос. Мелодия была хорошо знакома любому солдату, но пел Санчо не про обычные похождения Родриго Мартинеса, и участвовали в них не коровы, а веселые девицы.
— О, Санчо! — цыганенок расплылся в блаженной улыбке. — Он лучше всех на "Санта-Фе" поет. Санчо, мы туточки! — Симон зевнул во весь рот и попытался сесть прямо на пыльную немощеную дорогу между домами: — Я что-то устал, дядя. Ты иди, я Санчо здесь подожду.