Теодор швырнул плащ и перчатки обратно на стул и сел. Упоминание об Эжени разбередило раны, которые все еще не давали ему покоя. И ничего хорошего от вопросов Эмили он тоже не ждал. Почему нельзя просто забыть?

– За что мне его любить? Спрашивай, конечно. Я буду бесстрастен как статуя.

В подтверждение он состроил преувеличенно-серьезную гримасу. Которую тут же испортил хихиканьем: Дженнаро в свое время говорил, что такое выражение лица неизменно наводит его на мысли о запоре.

Теодор редко задумывался, почему люди поступают так, а не иначе. Тем более, когда люди были ему глубоко безразличны. И ответил он потому не сразу.

– Может, он просто хочет, чтобы ты вернулась в Шантильи? А то ты ведь…

Он осекся, осознав, что только что испортил Бутвилю его игру. И зря, потому что был с ним согласен – Эмили следовало вернуться домой и ждать. Заниматься… ну, чем-нибудь. Чем-то же женщины занимаются – вышивают, например. Визит в мужской монастырь в Медоне к обычному дамскому времяпрепровождению не относился. И Бутвиль, похоже, свою жену все-таки знал. Но если знал, то почему не принял меры по-настоящему?

– Или он оставил тебе там какой-то сюрприз, – добавил бретер. – Какой-то знак внимания… или сигнал.

– Перед отъездом? – предположил бретер. И повторил то же, заключив по ответу собеседницы, что она его не услышала или предпочла не услышать. – Вряд ли он ждал, что его брат попадет в неприятности и ему придется уехать.

Если это и была хитрость, то такая, что сквозь нее видел первый встречный. Если это была хитрость, почему он не нашел более убедительное поручение? Сказал бы ей, что ему было необходимо встретиться с управляющим – даже мог бы дать ей подробные указания, управляющий не стал бы удивляться вслух, что бы он ни услышал. Но похоже, он действительно затеял какой-то сюрприз… распорядился посадить там какие-то цветы, к примеру, которые она любит… велел поставить в кустах какую-нибудь статую Амура…

Ни с того ни с сего Теодор внезапно представил себе воздвигнутую среди клумб триумфальную арку с латинским текстом из Овидия и запряженным в колесницу амуром, не удержался и фыркнул.

– Но твои желания, конечно, важнее.

Теодор мысленно проклял свой длинный язык. Мог бы и сообразить, что ничего его слова не изменят, а вот от его общества она откажется. И что он выиграл?

– Дописала? – он взял со стола записку, просмотрел. – Погоди минуту.

Он позвал Паспарту, объяснил, куда доставить послание и когда. Уточнил у явно злившейся Эмили, кого надо спросить.  И снова взял плащ.

– А ежели вас искать будут, сударь?

Паспарту был заметно обеспокоен. И Теодор, недоумевая, приподнял бровь.

– Если будут искать, я уехал. На пару дней.

– Ты ведешь себя как моя любовница, – хладнокровно сообщил ей вслед бретер. – Которая и хотела бы стать женой, но не станет. Это Паспарту и услышал.

Мадам де Бутвиль могла бы вывести из себя и ангела господня. И хотя явиться и предупредить о сплетнях Диссе было очень мило с ее стороны, мысленно Теодор решил, что все, что он мог, он сделал. Он предупредил ее – как и она его. Хватит.

Эмили развернулась в дверях, задохнувшись от возмущения. - Женой?! Твоей?! Да я б не вышла за тебя, будь ты последним мужчиной на земле! Тоже мне, неотразимый нашёлся! И твой Паспарту знает, что я замужем, между прочим!

Простодушие молодой женщины насмешило Теодора настолько, что он даже не разозлился. И лишь многолетняя привычка держать язык за зубами во всем, что касается амурных дел, помешала ему выставить себя фатом.

– Как бы тебе сказать… – Сказал он, в итоге, совсем не то, что хотел: – Паспарту может судить о тебе только по твоему поведению. Я с ним о тебе не сплетничаю.

«И видел в этой комнате не одну замужнюю женщину», – мысленно добавил он. Видит Господь, брак не мешает женщинам мечтать о другом браке. С Эмили все было хуже – она мечтала о другой любви. И может, поэтому он закончил мягче:

– Не делай глупостей, право.

С редкостной предусмотрительностью Теодор оставил при себе все, что мог бы на это ответить:

– Если я скажу, ты обидишься, – движением подбородка он указал на дверь. – Я еду «куда-то». Поехали.

В конце концов, думал он, окрестности Парижа почти безопасны. Разбойников, почитай, нет, дезертиров – тоже. Могут обжулить по дороге, но рано или поздно кто-нибудь ей поможет. Все-таки благородная дама. И не совсем ведь дура. А ее браку все равно конец.

Лошадь бретера, гнедая кобыла, которую барышник пышно именовал Авельяной, а Теодор – Каштанкой, – дожидалась на улице. Уличный мальчишка, коротавший для нее время ожидания, посмотрел на бретера с нескрываемой опаской. После злополучной корзины, жертвой которой стала уличная шавка, в квартале на него так смотрел каждый второй.

– Кобылу кусал? – спросил бретер, прикрепив чересседельную сумки, и забрал у него поводья.

– Э? Ваша милость…

– Значит, будешь жить.

Бросив мальчишке мелкую монетку, Теодор дал Каштанке шенкеля и в два счета догнал Эмили.

– Садись, – велел он, сдерживая лошадь, – позади меня и чур, не кусаться.

Несмотря ни на что, настроение у него было самое несерьезное.