[indent] Не только Катарина была необычно молчалива этим утром. Кристина, проснувшись почти одновременно с сестрой, сперва притворилась спящей, сама не зная почему, а потом пожаловалась на головную боль. Маме она об этом, впрочем, не говорила и, на минуту оживившись, когда мама забеспокоилась, не больны ли они, почти сразу притихла снова.
[indent] Все-таки никогда они с Кайсой не затевали и близко ничего столь же страшного!
[indent] Кристина никогда бы в этом не призналась, но несколько раз за утро она была почти готова отказаться от их затеи. Кайса так хмурилась, что смотреть было страшно — а вдруг она передумает? Вдруг она понимает что-то, что ее младшая сестра просто не заметила? Кристина почти никогда не думала о себе как о младшей, но сегодня это слово так и лезло ей в голову. Но ведь ничего же не случится! Они пойдут вдвоем, да,  но до той церкви доберутся в носилках, а не пешком — мадам де Ла Форс много раз предлагала им пользоваться ее носилками, когда им заблагорассудится, и сегодня был как раз подходящий момент. Только бы Улаф не перехватил их! Улаф, он такой — он прямо чувствует, когда они что-то задумали…
[indent] Она принялась придумывать, что можно сказать Улафу, если он спросит их, куда они собрались, мама опять спросила, что у нее сегодня на уме, и тогда она призналась — и чистую правду сказала, между прочим! — что она очень плохо спала этой ночью. Правда, потом она зачем-то добавила, что у нее живот болел, и это было уже зря — мама стала спрашивать, когда у нее в последний раз были гости. К счастью, Мария ее отвлекла, а потом завтрак закончился, и Кристина так ничего сестре и не сказала — наверно, к лучшему, потому что не при маме же!
[indent] По дороге обратно в комнату она снова стала сомневаться, но предложение Кайсы ее отвлекло.
[indent] — Почему? — спросила она почти воинственно — страшно неприятно было что-то не понимать, а она именно что не понимала. Почему это она должна плохо выглядеть? Они же в храм пойдут!

Для Алехандро это утро тоже было необычным, хотя и совсем иначе чем для сестер. Вопрос одежды его не занимал ничуть, а вот к выбору способа передвижения он подошел чрезвычайно серьезно: все-таки покинуть церковь он собирался не один, и готовности последовать за ним хоть на край света он от своей спутницы не ждал. Будь у него больше времени, может, он сумел бы добиться и большего, но некоторые признаки заставляли его предполагать, что времени у него осталось немного. В тот миг, когда приготовления к отъезду стали бы очевидны для каждого из маршальских слуг, было бы уже слишком поздно — к тому времени у него не осталось бы времени на ошибку. Сейчас он еще мог ошибиться и не заплатить за это провалом.

Как можно увезти из церкви девушку, не желающую быть увезенной? Алехандро для начала заручился помощью священника, имевшего неосторожность не утаить свою склонность к юным певчим. Не поленившись обойти несколько семей, чьи сыновья пели в хоре Сан-Северена, Алехандро без всякого удивления выяснил, кто из причта распускает руки, и, задолго перед его знакомство с юной сеньоритой Оксеншерна стало достаточно близким для того, чтобы назначить ей свидание, побеседовал с малопочтенным кюре. Его преподобие попытался спорить. Алехандро только пожал плечами и встал — пусть так, разговоры его не занимают, а доказательства найдет архиепископ. Священник сдался без боя, и у шевалье де Тайе появились два ключа к клуатру — один к двери, ведущей в него из храма, и другой к калитке, выходящей на улицу. Третьим — к сараю, устроенному садовником под одной из арок клуатра — он обзавелся сам, и это было самым слабым местом его плана: никто не мог обещать, что садовник не окажется на месте. Вечером того дня, когда он отправил сеньорите Оксеншерна записку с приглашением, он нашел выход и из этого положения, послав садовнику кувшин вина, сдобренного лошадиной долей слабительного — поскольку проживал тот не при храме, после скверной ночи можно было смело рассчитывать на его отсутствие в саду клуатра.

Остальное устроить было гораздо проще, и теперь успех всего предприятия зависел только от прихотей прелестной юной девушки, о которой Алехандро и размышлял на всем протяжении мессы. Придет или не придет? Успев за это время немного изучить юную шведку, каталонец поставил бы на ее приход, но его ставка была бы невелика. Он приложил все усилия — выбор места, выбор времени и, наконец, приглашение ее матушки — чтобы она пришла, но она была юной девушкой, и всей ее отваги и всего ее влечения к нему могло не хватить. Будь она вдовой, Алехандро не сомневался бы, трепет ее руки при якобы случайных соприкосновениях был достаточно очевидным знаком ее расположения… но с девушками, как и с апрельской погодой, никогда не знаешь, что принесет следующий час.

И оттого всю мессу он провел как на иголках, разглядывая с хоров каждый женский силуэт среди прихожан, а по ее окончании занял стратегическую позицию в одной из ближайших от входа часовен, где не любимый никем малоизвестный святой — о6 не знал даже, который это был, он молился только святому Санчо и Пресвятой деве — прикрыл его плащом полумрака в тени когда-то разбитого, а теперь защищенного досками окна и разделил его ожидание, сочувственно взирая не то на него, не то на чью-то могилу у него под ногами.

Алехандро почти уже сдался, когда в косом четырехугольнике света, отброшенном распахнутой дверью, возник девичий силуэт, и молодой человек, убедившись как в том, что это действительно была юная шведка, так и в том, что ее не сопровождает десяток церберов, поспешил навстречу.

—  Не могу поверить своему счастью, мадемуазель, — негромко сказал он. Меньше всего он хотел сейчас привлечь чужое внимание, и поэтому его голос был больше похож на шепот. — Но может, мне и не стоит ему верить?

Сегодня девушка была сама на себя непохожа — такой простой прически он на ней не помнил, как, впрочем, и этого платья — и выглядела она в таком виде еще более юной, неискушенной и беззащитной.

Другой удивился бы такой уверенности, но Алехандро, угадывая за ней старательно скрываемый страх, поймал себя на сочувствии — пусть и скорее снисходительном — и, уступая ему, ответил со всей возможной мягкостью:

— Я не так отважен как вы, мадемуазель.

Он называл ее уже по имени — всего пару раз и словно оговорившись, чтобы не дать ей повода запретить ему это — но сейчас ощущал, что любая фамильярность может напугать ее еще больше, и потому был очень осторожен. Церковь была почти пуста, но удержать ее, вздумай она обратиться в бегство, он не мог. И вряд ли она пришла совсем одна и пешком — на улице могла ожидать карета, а служанку, если та вошла первой или через боковой вход, он мог не заметить…

— И я бесконечно тронут вашим доверием, — продолжил он — снова без тени своей обычной иронии. — Но вы же не шли сюда одна?

От того, кто знал, зависело очень многое — не в последнюю очередь, сколько у него времени. Прежде чем выманивать ее отсюда, надо было ее успокоить — сейчас она могла в любой миг броситься прочь.

Память, словно подстегнутая этой тревогой, сделала странный скачок — в позавчерашний день. Показалось же, наверняка показалось? Тогда, покидая трактир около маршальского особняка, в котором он встречался с Алонсо, он снова заметил… нет, показалось! Он развернулся на каблуке и пошел в другую сторону, еще прежде чем отдал себе отчет в том, что увидел. Это не мог быть Адриан, не здесь, не сейчас, не мог быть… не мог. Это была просто память, игравшая с ним в странные игры.

"Кайса"? Сомнения Алехандро тотчас вцепились в незнакомое имя, сплетая вокруг него целую сеть домыслов. Доверенная служанка? Компаньонка — та самая Мария, которая, по рассказам Алонсо, занимала некое промежуточное положение между дамами и прислугой? Привычный к таким именам как Долорес, Асунсьон и Пилар, он не увидел ничего неожиданного в том, чтобы в Швеции Марию звали бы Кайсой, но смутное ощущение чего-то неправильного было слишком сильным, чтобы он не усомнился тотчас же. Она солгала, конечно: ни один человек, проводив ее на такую встречу, ушел бы затем, оставляя ее одну.

— С Кайсой? — переспросил он, простым этим вопросом разом и выигрывая время, и придавая некоторую обыденность их разговору.

Неужели она пришла одна? Совсем одна? Неслыханная удача!

Нарочито громкий кашель прошедшей мимо кумушки в черном привел его в чувство — все-таки они были в Божьем храме, а значит — не одни. Сам он после той истории с марранами сделался почти вольнодумцем, но память о том, каким он был прежде, то и дело давала о себе знать, и понять, отчего юная шведка могла бы так рискнуть, он мог — протестанты, как он успел узнать, верили в свою ересь истовее католиков.

Но неужели она пришла одна? Взгляд его сделался испытующим, сосредотачиваясь на ее лице, и вдруг дернулся, стремительно скользя по ее носу, губам и подбородку и вновь возвращаясь к ее глазам. Мелькнувшее в нем было недоумение рассеялось, уступая место иному выражению, которое, не будь его лицо столь серьезным, могло бы сойти за легкую насмешку.

— Ах, вот оно что… — протянул Алехандро. Если бы он не заметил, что на правом веке у его собеседницы нет шрама и не пришел уже к выводу, что разговаривает сейчас не с той сестрой, он бы, может, не подумал ничего про эту историю — мало ли легенд в мире! Он мог бы и сам рассказать ей про зловредных духов его родного селения или про утопленницу с мельницы. Но фея, подменивающая одну вещь другой!..

Он чуть не спросил ее, может ли эта фея подменить и человека, но вовремя прикусил язык. Она пришла сыграть над ним шутку и обидится, если он ее разоблачит. На что способна обиженная женщина, не предсказал бы и сам мудрый царь Соломон — что уж говорить об одном далеко не самом мудром каталонце! Но для его планов одна сестра была ничем не хуже другой. Даже лучше — к мадемуазель Кристине он успел слегка привязаться…

— Приготовьтесь, — улыбаясь, он выставил локоть, чтобы она могла опереться на его руку, — я докажу вам, что в прошлый раз я был прав. Нам сначала туда, — он указал на боковую дверь церкви. — А почему вы ее так называете? Она любит такие шутки?

Может, он поторопился. Несмотря на сходство между сестрами, они отличались хотя бы в том, что рискованные шутки и опасные разговоры не пугали только одну из них. Но, кажется, эта тоже хотела быть отважной… но главное — понятия не имела, о чем они спорили в прошлый раз. Хватит ли этого, чтобы увлечь ее за собой?

В планировании интриги главное — осторожность, но всей мудрости царя Соломона в задумке не достало бы, дабы перевесить в ее исполнении некоторое свойственное Алехандро легкомыслие. Можно было всего лишь промолчать. Но словно сам дьявол тянул его сейчас за язык:

— Вы говорили, — с улыбкой согласился он, — сестры бывают очень вредными. Как, впрочем, и братья, кузены, матери, друзья и все, кому мы дороги. Но я уверен, что в вашей семье это лишь забота. Кайса — очаровательнейшее существо, мне жаль, что ее совсем не занимают ужасы святой нашей матери католической церкви.

При последнем разговоре с мадемуазель Кристиной Алехандро, отвечая на какие-то ее гугенотские бредни о полных подвалах замученных церковниками людей, с придыханием поведал ей об увенчанной черепами целой стене из костей в одном из парижских храмов, а также о чудовищных мясниках с улицы Муфтар, торговавших не только кониной, но и человечиной. Так как, рассказывая ей все это, он улыбался, она, предсказуемо, не поверила, и он пообещал ей доказательство. И пускай кости, извлеченные из церковных захоронений, дабы освободить место для новых трупов, и вправду были сложены вдоль стен переполненных кладбищ, в клуатре Сен-Северен ничего подобного, конечно, не было.

Алехандро прикусил язык — собственный его опыт материнской любви явно сильно отличался от общепринятого, но, если мадемуазель Кристина ответила бы на шутку, ее сестра очевидно ужаснулась, и это внезапное осознание различия между двумя сестрами доставило каталонцу ни с чем не сравнимое удовольствие. Ему не нужна была подсказка их кузена, он мог различить их и без нее, и смог бы, даже если бы уже не знал… ведь смог бы? Не то чтобы эта разница была по-настоящему важной…

— Зачем же? — промурлыкал он, мягко удерживая руку девушки, и тут же, внезапно осознавая, сколь существенна может быть эта разница, переменил тон: — Вам тут не по душе? Вам пора идти? Тогда нам будет проще выйти через боковую дверь…

Очень немногие известные ему люди были способны неосознанно понимать, откуда они пришли, там, где вел кто-то другой. Но даже если юная шведка, та или другая, и обладала этим умением, стена клуатра, куда Алехандро потянул свою спутницу, и в самом деле была обращена к улице Претр-Сен-Северен, куда выходила и паперть — разве что никакой калитки в этой стене не было. Но был притулившийся к ней сарай, и для исполнения его планов достаточно было, чтобы юная шведка переступила его порог.

"Шпион не может доверять никому", — говорил и сам Алехандро, и раньше — те, кто наставлял его в этом пути. Это была, конечно, неправда. Он доверял Пабло и Алонсо — не только потому, разумеется, что они были его родственниками, но и потому что им было некуда от него деваться. Но эти исключения только подтверждали правило — доверять было нельзя. И однако, после смерти Пабло ему понадобился сообщник — не помощник, которому можно не говорить ничего, но именно сообщник, который мог бы выполнять поручения и месье де Тайе, и дона Фернандо де Кабрера. Первый не посмел довериться французу, второй — ни каталонцу, ни испанцу, и в итоге нанял Алехандро немца. Звался тот Йозефом, обходился без фамилии и был наемником из какого-то мелкого княжества, а может, герцогства где-то на Рейне, а в Париж попал из-под Ларошели — приехал с товарищами после осады, ввязался в уличную драку и остался валяться в Отель-Дье, залечивать вспоротую ногу. Там Алехандро с ним и познакомился, навещая Пере — знакомого каталонца и второго участника драки — и там же, проиграв ему третью партию в шахматы, предложил ему первое задание — выиграть у Пере не меньше десятка ливров, которых, к слову, у того не было. Эти двенадцать ливров и стали платой Йозефу, когда Алехандро — чисто по-дружески, как будет, вернешь! — рассчитался за Пере, и с тех пор немец обжился в небольшой каталанской общине Парижа, сделавшись для многих почти своим, а для Алехандро — надежным помощником в доброй полудюжине сомнительных похождений.

Молчать Йозеф умел, предрассудками не страдал, а на терпение не жаловался и не увидел оттого ровным счетом ничего сложного в том, чтобы проторчать добрый час в темном сарае церковного садика, а когда дверь, наконец, заскрипев, открылась, стремительно шагнуть навстречу вошедшей жертве. Как они и ожидали, девушка тут же отшатнулась, оказываясь в мгновенно сомкнувшихся объятиях Алехандро, но с этого мгновения план закончился и начались неприятности.

Во-первых, зажать ей рот Алехандро не успел — рванулась она с такой силой, что он еле-еле не разжал руки. Во-вторых, первый удар Йозефа — кулаком в подвздошье — пришелся в смягчившие его пластинки корсета. Будь на месте хотя бы одного из них порядочный человек, она бы сбежала, но Алехандро добавил к объятиям подсечку, а Йозеф ударил снова, теперь уже в полную силу, и вдвоем они ее скрутили — сперва заткнули рот, а потом связали уже по-настоящему.

— Простите, мадемуазель Катарина, — не удержался Алехандро, отряхивая с колен пыль, пока Йозеф вытаскивал из садовой тележки заранее заготовленный мешок, в котором они намеревались перевозить свою жертву. — Я поступил не очень хорошо, но позвольте заверить вас, что больше ничего дурного с вами не случится.

— Если хорошо вести, — уточняюще прогудел Йозеф и, споро натягивая на девушку мешок, добавил: — себя.

— Тише ж, барышня, а то ж прибью же, — прогудел Йозеф, и Алехандро, швырнувший к тому времени свою шляпу в стоявшую наготове тележку, предостерегающе вскинул руку:

— Через мой труп.

— Благородно, — с непередаваемой интонацией протянул наемник. — Добром, стал-быть, хотите? Ну, могем и по-доброму, как изволите. Не шумите, барышня, а то ж по-доброму… ну.

С этими словами он отпустил мешок и стиснул шею девушки с обеих сторон и, когда заметно побледневший Алехандро шагнул к нему, мотнул головой:

— Минуточку еще, ваша милость. Сомлеет только… Что ж вы себе думаете, она б так с нами и пошла?

— Я ждал, что она лишится чувств.

— Щас и лишится…