Йозеф удовлетворенно кивнул, когда девичье тело под его руками наконец обмякло, но предостерегающе качнул головой, когда Алехандро шагнул к нему:

— Минуточку погодьте еще, ваша милость. Чтобы, стало быть, поглубже ушла. Мы ж с вами не хотим, чтобы она тотчас же и опомнилась?

— Не хотим, — подтвердил Алехандро, гадая, почудились ли ему насмешливые нотки в голосе немца. — Но если ты ее задушишь…

— Какое там, ваша милость! Я дело знаю! С бабенками оно завсегда так — прижать чуток, чтоб не трепыхалась, и делай что хошь. И тут, знаете ли, умение такое нужно…

"Не насмехается", — думал каталонец, пока Йозеф объяснял, что есть такие, кто и с мертвой бабой не прочь, если она теплая, а сам он по живым только, так что опыт у него имеется. Порой ему казалось, что наемник презирает его за чистоплюйство, и сейчас вот тоже. Порой… порой ему удавалось убедить себя, что он ошибается. Все-таки он был дворянином… да, и шпионом тоже. Но шведка не должна была умереть! Тем более, что каждое мгновение было у них на счету — не пришла же она одна?..

— Вот и будет, — довольно кивнул немец. — Давайте, ваша милость.

Плащ, шляпа и камзол каталонца отправились в тележку, прикрывая грязное дно, и, не без труда уложив поверх тело девушки и умяв как следует ее платье, они накрыли свой груз мешками и набросали сверху заранее подготовленных сучьев. Шпаги при нем не было, и, облачившись в потертую куртку, вязаную шапку и кожаный передник до земли, Алехандро утратил всякое сходство с дворянином, и выкатив тележку из садовой калитки, двое мнимых садовников направились прочь, почти сразу свернув в один из проулков по улице Сен-Жак.

Тихими парижские улицы были, может, лишь тогда, когда Париж звался Лютецией. И то, даже тогда, верно, скрип несмазанных колес заглушил бы и более громкий стон, так что немец, привычно взявший на себя черную работу, даже не заметил, что что-то неладно. Каталонец, отличавшийся более тонким слухом, донесшийся из тележки еле слышный стон уловил и выругался. По-французски — не потому что подумал об этом вовремя, а потому что был уже обычным парижским садовником, спешившим куда-то по делу… рассаду, там, забрать, а вот сорванные ветром или обрубленные сухие сучья, напротив, отвезти домой — то-то гореть будут!

Стон к сучьям решительно не подходил. И, если его услышал он, мог услышать и кто-то еще.

— Сюда, — он не успел еще подумать, а уже указывал сообщнику на проулок. Увезти ее с людных улиц… осталось-то совсем немного!

В проулке звуки словно стали громче, и Алехандро, мысленно прикинув положение тела, на ходу влез в тележку, сбросив мешавшие ему сучья, и, вытянув ногу, принял страдальческий вид.

— Посвисти-ка, — велел он и, хотя обращался он к Йозефу, прозвучало это угрозой, и для большей понятливости, он извлек наполовину из ножен свой нож и тут же загнал его обратно, позволив клинку сперва прошелестеть об металл, а потом стукнуться об оковку устья.

Глаза немца округлились.

— Слезь-ка, — отозвался он и, не дав Алехандро ответить, загорланил во всю глотку:

— Ein frölich wesen hab ich erlesen
Und sich mich um. Wo ich hinkum
In frömde land, wird mir bekannt
Mee args denn guots durch senes fluots,
Glich hür als feren. Uff diser erden
Tou ich mich selbs erkennen...

Всей приязни, которую Алехандро испытывал к "своей" мадемуазель Оксеншерна, не хватило бы, чтобы перевесить ненависть, которую он начинал чувствовать к ее несносной сестре. Подумать только, а ведь сначала он ее жалел!

Прохожий, оглянувшийся на донесшийся из тележки шум, поспешил прочь, встретив два бешеных взгляда, и Йозеф, чертыхнувшись, загорланил новую песню, в которой несложно было угадать кабацкие мотивы. Вид у него при этом сделался такой, что дорогу им начали уступать вдвое быстрее. К счастью, они были уже почти у реки, и вокруг хватало и скрипа несмазанных колес, и переклички грузчиков и лодочников, чтобы скрыть любые новые попытки девушки привлечь к себе внимание.

Чертова шведка! И чертов немец!

Как Алехандро ни подмывало упрекнуть сообщника за его ошибку, ограничился он одним красноречивым взглядом. Опыт у него имеется! Покойницами он, видите ли, пренебрегает! А если она способна на большее?

— Не тревожьтесь, ваша милость, — Йозеф оборвал песню, едва они завели тележку в сарай на берегу. — Дальше-то попроще будет, сами увидите. Поначалу-то все они норов кажут.

Алехандро промолчал. Предстоявший им путь был долгим, если чертова шведка так и будет пытаться привлечь внимание…

— Нечего с бабами по-хорошему, — немец словно читал его мысли. — Давайте-ка…

Он огляделся, и Алехандро огляделся вместе с ним. Сарай был наполовину заполнен — у дальней стены громоздились мешки с мукой, а вдоль стены напротив двери один на другом стояли длинные, благоухающие свежей древесной стружкой гробы. Все их привезли не далее как вчера, но после последней попытки Катарины Алехандро уже был куда менее уверен в своем плане.

— Доска нужна, — решил он. — Длинная. Привяжем, чтобы не дергалась зря.

— Я бы придушил лучше, — Йозеф опрокинул тележку на бок, позволяя замотанному в мешки телу вывалиться на землю. — Или притопил.

— Это мы уже пробовали. Но… — каталонец наклонился к девушке. — Мне искренне жаль, мадемуазель, ставить вас перед таким выбором, но дальше мы отправимся по реке. Если ваши действия поставят нас под угрозу, мы просто сбросим вас в воду. Я не хочу вас убивать, мадемуазель, но вашу смерть мне простят, а провал — нет.

— Гм, — с сомнением буркнул немец, отыскав наконец достаточно длинную доску. — А давайте-ка…

Он занес доску над головой, и Алехандро покачал головой.

— Кивните, если поняли, мадемуазель.

Детство Алехандро отнюдь не приучило его к дурному обращению с женщинами, и ни его юность, ни зрелость ничего в этом не изменили. Потому, как бы убедительно он ни угрожал юной шведке, приводить эти угрозы в исполнение он совершенно не хотел и не мог не испытать облегчения при ее неожиданной покорности. Сомнения не оставили его окончательно, но уступить им было для него много неприятнее чем от них отмахнуться — тем более, что он собирался приложить все усилия, чтобы не дать девушке помешать им снова.

— Привязываем, — распорядился он.

Йозеф посмотрел на девушку с нескрываемым сомнением.

— Не верю я ей, сударь, вот хоть режьте! Долбануть бы как следует, а лучше бы…

— Делай, что велят, — оборвал каталонец.

Получасом позже двое мужчин перетащили в лодку длинный сверток, который они несли так, что казалось, будто они никогда прежде не занимались такой работой. Гребли они, приходится признать, немногим лучше чем носили тяжести, но так как парижские лодочники, по большей части, бывают заняты своими делами, никто не обратил на их лодку особого внимания, и та вскорости потерялась среди множества других, покидающих Париж.