Рука дона Хинеса замерла в воздухе, и с кончика пера сорвалась капля чернил, расплывшись на бумаге жирной кляксой:

- Ой! - выдохнул он, потянувшись за новым листом.

И маркиз, бросив на него колючий взгляд из-под насупленных бровей, снова загрохотал:

- Сеньор, вы болван! Поверить не могу, что за столько лет вы не научились аккуратно писать. Может, мне сменить секретаря? Может, перо слишком тяжело для ваших рук? Им привычнее дратва и сапожные гвозди!

Дон Хинес понурился, всем своим видом являя аллегорию смирения, но знающий его человек побился бы об заклад, что смирение это напускное. И верно: когда он исподтишка взглянул на Гонсало, глаза у него лукаво блестели.

- И не ухмыляйтесь, я все вижу! - припечатал дон Луис.

Главное было сделано: маркиз потратил весь запал на своего секретаря, и теперь можно было не опасаться, что его гнев обрушится на голову дона Гонсало. Дон Луис де Фахардо был не тем человеком, которому можно было заявить: "Вам, наверное, уже известно..." - не рискуя нарваться на трепку. Если он спрашивал, надо было отвечать, и отвечать подробно. Это Хинес де Ла Чика, мальчишка из сапожной мастерской в Лорке, усвоил хорошо.

Отданный родителями в учение, он не ужился с мастером и его семьей, терпел побои, голодал, ночевал на улице, лишь бы пореже попадаться сапожнику на глаза. И, наверное, сгинул бы, как сотни других таких же маленьких мучеников, имен которых никто не помнит. Но молитвы Хинеса были услышаны, и однажды, когда мастер, поймав нерадивого ученика за порогом, принялся воспитывать его кочергой, и Хинес думал уже, что ему конец, над ухом у него прозвучал львиный рык:

- Прекратить!

На маркиза де Лос Велеса мориски Лорки молились, словно он был святым. Что там, Хинес почти уверовал, что дон Луис и был святым! Иначе как объяснить то, что ему, ученику сапожника, дали новое имя, воспитали и выучили словно родного? Он до сих пор не знал, почему именно он.

"Паж, игрушка, забавная обезьянка! - скривили бы губы многие. - Для чего еще нужен мальчишка-мориск?" Он и так засиделся в пажах, подавая повод для сплетен, но отпускать его в солдаты маркиз решительно не хотел: "Пока ты паж, тебя не воспринимают всерьез. Пусть все так и остается. Ты - мои глаза и уши". Хинес обиделся, дон Луис вспылил, но порешили они на том, что Хинес теперь будет секретарем.

Маркиз тем временем успокоился и вновь заговорил:

- Я хочу услышать эту историю от вас дон Гонсало. Все, что вы видели. Все, что слышали. Без домыслов, но и без упущений.

- Сколько пыла! - внезапно улыбнулся маркиз. - Ах, юноши, юноши, мне бы ваши годы! - его тон вновь сделался серьезным: - Может быть, вы слышали, как отдавали приказ пытать сеньра Лопеса? А вы, дон Алонсо?

Ренегат молча покачал головой.

- Как вы, вообще, поняли, что это была пытка? - продолжал спрашивать дон Луис.

- По тому что висело там во дворе на ветке дерева, - объяснил Гонсало, борясь со вновь подступившей тошнотой. И даже при свете свечей было заметно, как он побледнел.

- Значит, веревка... - ни к кому не обращаясь, проговорил маркиз, хоть ни о какой веревке юноша не упоминал. - Что ж, достаточно. Мало, но будем довольствоваться тем, что есть, - смотрел он, почему-то не на Гонсало, а на бледно-зеленого секретаря, прижимавшего ко рту платок: - Дон Хинес, предложите сеньорам Агиларам, - он снова усмехнулся и качнул головой, - вина. И сами выпейте. И глядите веселей, не то я решу, что вы напились талой воды и у вас дизентерия. Хилая молодежь пошла, - дон Луис подошел к столу и взял из рук секретаря исписанный лист. - Один кашляет так, что того гляди - все внутренности выкашляет, двоих других мутит, как нервных девиц!

Он пробежал глазами по прыгающим строчкам и недовольно хмыкнул: придется переписывать набело. А Хинес еще хочет в солдаты, куда ему!

Дон Луис должен был думать о том, в каком неприглядном свете вся эта история выставит маркиза де Мондехара, и о том, что стоит лично навестить Лопесов и взять с собой лекаря, и о том, что спасти Агиларов от суда будет непросто, особенно этого, ренегата. А думал почему-то мальчишке с серьгой в ухе.

Поначалу у Хинеса не было никакой должности в доме. Он помогал всем понемногу. Мел полы, бегал на рынок, но больше отъедался и отсыпался, да глотал порошки и снадобья, которые ему прописал лекарь: ночевки на улице не прошли для него даром. Дон Луис даже не задавался вопросом, почему забрал его. Так было надо. Сеньор должен заботиться о своих людях. Призирать сирых и убогих, защищать гонимых. Так поступал его отец, его деды, так он воспитывал своих сыновей.

О том, кем Хинес станет, он тоже не думал. Кем-нибудь да станет. Лакеем в господском доме, конюхом в поместье. А захочет - и сапоги тачать выучится, найти хорошего учителя в Лорке - нетрудное дело.

В доме всегда жила орава ребятишек - своих, чужих. Сыновей, пажей, слуг. Дона Луиса нельзя было назвать примерным мужем, и донья Леонор (земля ей пухом) во многом могла бы его упрекнуть, но своих детей он не бросал. И еще один рот за столом его бы точно не разорил.

Но незадолго до Страстной недели Хинес начал пропадать, уходил в город утром - и возвращался ближе к ночи. Пару раз повар маркиза даже надрал мальчишке уши - за то, что тот не пришел вовремя с покупками. Дон Луис был слишком занят, чтобы обращать на это внимание. Турки вновь угрожали испанскому побережью, и Фахардо вновь пришлось встать на защиту - как интересов короны, так и своих собственных владений.

А потом он увидел Хинеса на празднике, во главе процессии - и задохнулся от гнева и бессилия. Он должен был догадаться раньше: крестьянский ребенок - с серьгой в ухе, с тонкими чертами лица, с красивыми, пусть и исполосованными дратвой руками.

Крестьяне верили, что эти дети приходят в мир такими - скопцами от чрева матернего, бесполыми ангелами, слугами Девы Марии. Никакого телесного изъяна в них, впрочем, не было, только мягкий девичий нрав и какая-то особенная миловидность, редко встречающаяся среди подлого люда.

Дон Луис не знал, что делать: вроде и наказать нельзя - праздник, богоугодное дело, даже Церковь привечает этих мальчишек. И не наказывать тоже нельзя - все от мала до велика знали, чем эти мальчишки промышляют в свободное время: скопцу женщины ни к чему, но ведь ничто не мешает ему искать внимания мужчин.

Он выдернул Хинеса из толпы и, свернув с главной улицы в пустой проулок, принялся его трясти - так, что только зубы застучали. Долго тряс, пока гнев не иссяк. А поставив на землю, внезапно спросил:

- Кто пишет тебе стихи?

- Стихи? - только и заморгал Хинес.

- Гимны, которые ты пел.

Гимны поразили маркиза, пожалуй, больше всего. Дон Луис был невеликим знатоком поэзии, но даже он понял, что они отличались от тех нестройных куплетов, которые обычно распевает народ. Ритм, соразмерность, рифмы везде, где им следует быть.

- Это я сам, - облизал губы Хинес. - Не пишу, то есть, а складываю и запоминаю. Они сами так складываются.

- Не ври, - замахнулся на него дон Луис.

- Я не вру, - попятился мальчик. - Я правду говорю.

- Тогда читай еще. Здесь, сейчас.

Они пошли домой, и всю дорогу Хинес читал стихи, потом пожаловался, что многое из сочиненного раньше успел забыть. Но дон Луис уже придумал, что с ним делать - учить. И хорошо учить. Это не сапожник - это богослов, законник, литератор - кто угодно, но не сапожник.

- Еще раз увижу одного в городе - дух вышибу, - почти ласково пообещал маркиз на пороге дома. - Завтра засядешь за книги.

Страсть Хинеса к актерству тоже пригодилась дону Луису уже много раз - и при дворе, и во время нынешней кампании. А этот засранец собрался в солдаты! Стыдно ему, видишь ли, что все воюют, а он нет. Не признаваться же, что за эти годы Хинес стал ему не менее дорог, чем родные сыновья? Что он, бесстрашный полководец, прозванный маврами "железноголовым дьяволом", трепетал, отпуская в бой Диего и Луиса-младшего. И не хотел бояться еще и за Хинеса.

Ах, мальчишки, им бы все играть в солдатики! И эти Агилары тоже еще мальчишки, и помочь им тоже было надо. Пропадут ведь!

- Легче? - в упор спросил маркиз дона Гонсало, отложив листы бумаги. И снова не дал ответить: - Вот и славно. Скажите, ваша семья не сможет похлопотать за вас перед судьями? Я прав? И других заступников у вас тоже нет?

Отредактировано Провидение (2022-06-02 22:39:35)

Потом, когда они с Гонсало вышли на улицу, Хинес, передав одному из солдат приказ зайти в шатер, вдруг остановился и попросил:

- Момент, дон Гонсало, я отдышусь.

Он смежил веки и застыл, глотая холодный воздух открытым ртом, как измученный жаждой человек глотает воду. И постепенно нездоровая бледность на его щеках сменилась румянцем.

- Все, - он тряхнул головой, поправил шляпу, натянул перчатки. - Можем идти.

- Похоже, нам с вами очень по пути в лазарет, дон Хинес, - улыбнулся Гонсало. - Вам точно есть о чем побеседовать с доном Мануэлем.

- О, мои откровения, скорее, для ушей священника, а не лекаря, - ответил улыбкой на улыбку де Ита. - Но с этим я повременю.