Фрай Луис, засмотревшись на шествие королевской свиты, не успел удержать своего подопечного, а теперь бежать за юношей и хватать его за санбенито, уговаривая вернуться, было бы совсем неуместно, поэтому монах не шелохнулся, тихонько взывая к Создателю и вопрошая, за какие грехи ему такая кара.

Его величество, тем временем, занял свое место, по правую руку от него расположился наследник, по левую - сестра, далее - племянник, дон Алехандро Фарнезе, прибывший с королем из Фландрии, и сводный брат, дон Хуан Австрийский. За ними - дон Антонио де Толедо из дома Альба, маркиз Дениа, граф де Урегва, дон Педро де Борха, французские посланники и прочие-прочие.

От свиты отделились несколько фигур, и одна за другой поднялись на помост: епископ Саморы, епископ Паленсии и последним - опираясь на руку фрая Антонио - архиепископ Севильский, Великий инквизитор.

Епископ Куэнки, вновь прочистил горло - и над площадью поплыла проповедь, сильная, страстная. Она то возносила слушателей к небесам, то низвергала их в глубины ада, и никого не оставила равнодушным: ни в ложах, ни на эшафоте.

Сеньор с кляпом во рту страдальчески возвел очи к небу, его товарищ, Рохас, в досаде кусал губы. Дамы в желтых балахонах истерически рыдали и рвали на себе волосы. Толпа на площади стонала и стенала, точно в экстазе.

И лишь бледное меланхоличное лицо короля казалось совершенно неподвижным, словно лицо мраморной статуи. Принц же весь подался вперед, не отрывая взгляда от стоящих на помосте, и на его скулах пылал лихорадочный румянец.

Наставник склонился к нему, шепча что-то на ухо, но дон Карлос отстранился, не слушая.

Утром он попытался устроить демарш, вспоров ткань куртки, которую сшили специально ради церемонии. Выташил набивку из конского волоса, рассыпав ее по всему полу, и - уже просто от досады - изрезал ножницами новые шелковые чулки. По чуть-чуть, отрезая кусочек, засовывая ногу в чулок и любуясь делом рук своих. За этими художествами его и застал воспитатель, дон Онорато - и схватился за голову. Нет, сначала отобрал ножницы, отругал пажей и лакеев, а потом схватился за голову.

Донесли отцу, и тот приказал отправить дона Карлоса на церемонию в лохмотьях. Но дон Онорато не посмел нанести подобное оскорбление чести принца. Достаточно было того, что после мальчика ждали розги.

На возглас юноши, похоже, не обратили внимания, его заглушил рев толпы, когда первого из осужденных на смерть, дона Карлоса де Сессо, того самого сеньора с кляпом во рту, вывели вперед.

Только дон Диего, хорошо расслышавший сына, вдруг побледнел еще сильнее, пошатнулся и упал на руки брата, едва успевшего его подхватить. Кузены - дон Марио и дон Альваро - засуетились, один, доставая флягу, другой - платок. И взгляд, которым дон Бернардино наградил племянника, был далек от благодарного.

Сеньору де Сессо зачитали приговор, протянули распятие, все так же не вынимая кляп и не позволяя сказать ни слова в свое оправдание. Он отвернулся, устремив прощальный взгляд на жену и племянницу, стоявших среди кающихся. Его свели с помоста, все так же поддерживая под руки, и усадили на осла. Он покачнулся, но упасть ему не дали. Толпа вновь расступилась, и провожаемая молитвами, рыданиями и одобрительным гулом скорбная процессия двинулась к пустырю у Пуэрта дель Кампо, где были сложены костры. Оттуда стоящим на площади фигуры приговоренного, монахов и палачей казались не больше марионеток, которые ходили, кивали и жестикулировали, словно невидимый кукольник дергал их за ниточки.

Запели псалом. Лизнув столб, к небу взвилось рыжее пламя, и фрай Антонио вновь перекрестился, склонив голову.

Принц слов Алонсо, увы, не услышал. Так что они пропали втуне, а точнее,  по какой-то дьявольской шутке  обратились против самого дорогого для него человека.  Когда юноша увидел. как дон Диего  мертвенно-бледный падает на руки брата. он шагнул к самому краю эшафота и  лишь в последний момент все-таки  удержал себя от  мысли спрыгнуть вниз  - проклятый эшафот ведь не выше  сарая - и броситься к отцу...

Юношу, оказавшегося в опасной близости к краю помоста, вдруг цепко ухватили за шиворот и потащили обратно к прочим кающимся - все так же держа за шиворот, словно мальчишку, забравшегося в чужой сад и пойманного с поличным. Под шуточки стражи и одобрительные выкрики из толпы.

- Все, - проворчал дон Бернардино, обтирая лицо брата влажным платком. - Свою епитимию ты выполнил. Даже король не может требовать от тебя остаться до конца. Едем домой.

- Не могу, - пробормотал дон Диего. - Там мой сын.

- Ты ему ничем не поможешь, - дон Бернардино сердито покачал головой. - А у меня руки отвалятся тебя держать: тебе не пять лет, а мне - не восемь. Послушай, Диегито, - добавил он, смягчаясь. - Алонсо, правда, будет лучше, если мы перестанем маячить у него перед глазами. Я бы, вот честно, не хотел, чтобы наш отец видел меня в такую минуту.

- Я даже не знаю его приговор... - слабо возразил дон Диего, почти сдаваясь.

- Знаешь. Ты сам говорил: монастырь. Тебе обещали.

- Мне обещали и что его не тронут, а у него все лицо разбито.

Аутодафе же шло своим чередом. Участь дона Карлоса де Сессо разделили священники Педро Касалья и Доминго Санчес, перед тем лишенные сана. Потом говорили, что уже взойдя на костер, оба они покаялись и примирились с Церковью, и были удавлены перед сожжением.

Отредактировано Провидение (2023-08-13 17:35:40)

Теперь пришел черед фрая Доминго Рохаса. С него сняли рясу, облачили его в желтый балахон, водрузили ему на голову митру из плотной бумаги. И призвали последовать примеру своих братьев - покаяться.

Но фрай Доминго, всю церемонию стоявший с растерянным и подавленным видом, вдруг словно собрал остатки мужества и вышел на середину помоста, простирая руки к своему августейшему кузену:

- Ваше величество! - зазвенел над площадью его голос - голос вдохновенного проповедника. - За что убивают этих людей? - он окинул взглядом своих товарищей по несчастью. - Разве не за веру Христову? Быть может, в чем-то они заблуждались. Но разве Бог хочет смерти грешника? Не смерти, но исправления. Ибо не мертвые восхвалят Его, но живые. Что пользы в нашей крови, если мы сойдем в могилу? И ныне, ваше величество, - Рохас преклонил колени, - как добрый отец сжальтесь над своими детьми. Дайте им возможность исправиться.

Он умолк, и из толпы послышались робкие возгласы:

- Милосердия! Милосердия! - впрочем, смолкшие, как только несколько стражников сбежали по ступеням эшафота.

Король поднялся - и его сонное лицо впервые за сегодняшний день осветилось. Но то было не солнце, проливающее свой свет на грешных и праведных, то была грозовая молния.

- Если бы... - он протянул руку к Рохасу, - если бы мой сын был таким негодяем, как ты, я бы своими руками собрал дрова ему на костер.

Принц страшно побледнел и что-то зашептал на ухо своему второму воспитателю, дону Гарсиа де Толедо, хватая его за рукав и указвая на коленопреклоненного монаха. Дон Гарсиа только мотнул головой:

- Не вините себя, ваше высочество, его бы все равно сожгли.

- Говорят, любимый ученик архиепископа Толедского, - кивнул дону Антонио маркиз Дениа. - Тоже, кстати, арестованного.

- Любимый? - с еле заметной усмешкой отозвался дон Антонио.

- Именно. У его величества своеобразная педагогическая метода.

- Думаете, все это было затеяно ряди него? - дон Антонио кивнул на принца.

- Не исключаю.

Казалось, воздух стал густым и плотным, словно перед бурей.

Фрай Доминго открыл было рот, собираясь то ли вновь умолять короля о милосердии, то ли возразить ему, но Филипп лениво шевельнул рукой, и стража подхватила Рохаса под руки, всунула ему в рот кляп и повлекла на костер.

Вдалеке загудело пламя, охватывая поленья, столб и новую жертву, вознесся к небу псалом, и тут кто-то громко ахнул: 

- Боже Правый, его же не приковали! Боже... Боже... 

Не успели эти слова прозвучать, как фрай Доминго рухнул и покатился по земле, весь обожженный, в горящей одежде, но еще живой. 

Его, и правда, не приковали к столбу - по недосмотру ли стражи или в надежде спасти от гибели.
 
Стоявшие поблизости в ужасе шарахнулись, к Рохасу кинулись монахи, умоляя его покаяться в этот последний миг.

- Господи, - дон Диего прикрыл глаза. - Сжальтесь уже над человеком, помогите ему или дайте умереть достойно. Вырвавшихся из петли разбойников и то милуют. 

- Милосердия! Милосердия! - зазвучало все громче. - Милосердия! 

И дон Эрнандо де Рохас, находившийся при доне Карлосе, упал на колени перед королем: 

- Милосердия, ваше величество, ради Бога... 

Но король точно превратился в камень, он не опустил глаз, не потянул руки слуге, лежавшему у его ног, не дрогнул от криков толпы. 

Принц тоже оставался неподвижен, смотря на жуткое действо немигающим взглядом, и только те, кто сидел подле, видели, что дон Гарсиа, крепко держит его за плечи, не позволяя сползти с кресла. Дон Карлос был в обмороке. 

Все было кончено. 

- Дождя бы... - вздохнул дон Бернардино. - А то в Вальядолиде еще долго будет пахнуть гарью. 

***

Пришла очередь кающихся. Их вызывали по одному, они поднимали свечи, выслушивали свой приговор, повторяли за монахами формулу отречения от ересей и возвращались на свои места. Двоих или троих простолюдинов из новых христиан приговорили к плетям - и теперь они вскрикивали под ударами палачей. 

- Алонсо де Мендоса! - вызвал толстый монах, украдкой утирая потный лоб. Фрай Луис подтолкнул юношу в бок. А дон Антонио де Толедо, выслушав негромкий приказ короля, поклонился и стал выбираться из ложи.

- Дон Алонсо де Мендоса... - загнусавил монах, и дон Диего слушая список преступлений вменяемый его сыну в вину - не такой длинный, как у прочих, но все же достаточно внушительный - перевел взгляд на королевскую ложу, где принца приводили в чувство, поднося к его носу флакон с нюхательной солью и расстегивая ворот его куртки:

- Несчастный ребенок...

- Кто? Алонсито? - спросил дон Бернардино.

- Нет, - Диего качнул головой. - Алонсо держится молодцом. Знаешь, мне уже жаль монахов, к которым его отправят.

- Ну-ну, - хмыкнул дон Бернардино.

- Я стараюсь, не вешать нос, - криво улыбнулся Диего. - Дай-то Бог, чтобы приговор ему не заменили на более суровый. Но я о доне Карлосе.

- Как думаешь, то что болтают о нем с графом Хельвесом - правда? - дон Бернардино поднес флягу ко рту. - Говорят, их дружба перешла всякие границы. Они в своем бесстыдстве дошли до того, что запирались в спальне среди бела дня.

- Мне думать об этом тошно, Бернардино, - Диего сплюнул под ноги. - Хельвесу почти тридцать - и этот птенчик, в котором две арробы весу! Он ведь когда разумник, а когда дитя дитём. Представь, выбегает мне как-то навстречу и без лишних предисловий: дон Диего, у вас конфеты есть? - Нету, - смеюсь. Все вы врете, говорит. Так и сказал: "Все вы врете". Где он только этих простонародных словечек набрался? Я, говорит, лжецов очень не люблю. Дайте мне скорей конфету, чтобы я вас снова полюбил.

- Хитёр! - усмехнулся дон Бернардино. - И ты дал?

- Конечно, отдал  ему весь кулёчек. Это, говорю, ваше высочество, чтобы вы меня сильно-сильно любили.

- А он?

- А он, Бернардино, повис у меня на шее. Сжал меня изо всех сил своими цыплячьими лапками. Вот так, говорит, люблю. У меня аж сердце захолонуло. Нет, хорошо, что король удалил Хельвеса, что бы там ни было.

- Приговаривается... - прогудел монах, заглядывая в бумаги, и оба брата де Мендоса невольно затаили дыхание.

Дон Антонио, тем временем успевший подняться на эшафот, пошептался о чем-то со своим тезкой, фраем Антонио, тот подошел к Великому инквизитору и, получив его одобрение, шагнул к монаху, читавшему приговор.

- Приговаривается к ношению санбенито и годичному заключению в монастырской тюрьме для исправления и утверждения в вере, а... - монах прислушался к фраю Антонио, - а после того к бессрочному изгнанию из Вальядолида и Мадрида, с запретом покидать Испанию. Дону Алонсо де Мендоса запрещается носить шелк, бархат, вышитые ткани и украшения. Ему и его потомкам запрещается когда-либо занимать государственные и церковные должности. Вальядолид, 7 октября 1559 года от рождения нашего Спасителя Иисуса Христа. Ferdinandus Hispalensis.

- К изгнанию?.. - переглянулись дон Диего и дон Бернардино.

И в ложе, и на площади были куда более заинтригованны странным, если не сказать больше, поведением наследника престола, чем еще одним кающимся грешником, поэтому на вольности, допущенные Алонсо, не обратили внимания. А монахи, видимо, не сочли нужным прервать его и исправить: церемония и так затянулась.

Юноше позволили вернуться на место, раскаявшимся - велели зажечь свечи в знак того, что они снова приняты в лоно Матери Церкви. Но тут опять вышла заминка: когда к свече Алонсо поднесли огонь, он ее выронил.

- Я с вами поседею, - выдохнул несчастный фрай Луис, нагибаясь и поднимая свечу. - Держите крепче!

Толпа на площади невнятно зароптала, и дон Бернардино прикусил губу:

- Ты видел, Диего? Дурной знак.

- Не будь Мендосой, - отозвался его брат. - С каких это пор ты веришь в дурные знаки?

Дон Карлос, стоявший в сторонке со своими воспитателями, потянул дона Онорато за руку:

- Здесь пахнет дымом. Я хочу пить.

- Позже, ваше высочество, - нахмурился тот. - Дома.

- Я хочу сейчас, - надул губы принц.

- Вы и так пьете слишком много хододной воды. Это вредит вашему телу и лишает вас необходимых сил. Подумайте, каким мужем вы будете вашей нареченной при таком слабом здоровье.

Дон Карлос вздохнул, поднял руку и подставил ладонь, ловя тончайший серый жгутик:

- Снег? - он удивленно округлил глаза.

- Это пепел, ваше высочество, - вздохнул дон Гарсиа. - Ветром донесло.

Принц вдруг рванулся прочь со всех ног, и толпа испуганно расступилась, освобождая ему дорогу. Он взобрался по ступеням на помост, пробежал его весь, пока не достиг лестницы с другой его стороны, по которой уводили раскаявшихся грешников.

- Мендоса! - дон Карлос прижал ладонь к груди, туда, где колотилось сердце. Язык ему снова не повиновался.