Во дворец Альба Алехандро вернулся под вечер, и если ноги его коня были по самое брюхо заляпаны в грязи, а плащ промок до нитки, то все это было отнюдь не худшим итогом его поездки. Не была таковым и прореха на правой штанине, вокруг которой, несмотря на ливший с самого утра дождь, внимательный взгляд различил бы темное пятно.

Рана была пустяковой — не рана даже, царапина, чего ждать от женщины, нож едва взрезал кожу. Но ныла нога от этого не меньше, и Алехандро, спешившись и передав лошадь конюху, прежде чем войти в дом, снял пропитанный водой плащ и перекинул его через правый локоть, рассчитывая скрыть следы… да что там, преступления.

Иначе не назовешь, и преступление, и бесчестье, и позор… он думать боялся о том, что сказали бы его друзья или дон Гаспар о том, что он сделал. По чести… по чести, которой быть не могло у шпиона, ему и самому было стыдно. Но свой выбор он сделал еще утром, и теперь никакие сомнения или угрызения совести не заставили бы его свернуть с избранного пути. Если уж терять честь, то не зря… "С выгодой, — усмехаясь, сказал он сам себе по дороге обратно в Мадрид, — зря я, что ли, марранское отродье?"

Впрочем, вскоре ему предстояло пасть еще более низко.

А пока он думал только о том, чтобы не упасть с лестницы — нервное возбуждение, в котором он гнал коня под проливным дождем, осталось за порогом вместе с ливнем, и охватившая его дрожь имела самое прозаическое происхождение: даже в сапогах у него сейчас хлюпала вода.

— Совершенно незачем пачкать мебель, — возразил Алехандро, развязывая завязки штанов. — Лучше я сначала разденусь. Отвернитесь, если вам неловко. Или если вы уверены, что у меня больше.

Разумеется, объяснение у Алехандро было. Хорошая, убедительная история про так невинно начавшуюся беседу через оконную решетку, про слишком подозрительного брата, затеявшего ссору, про прогулку за город и тело, оставшееся лежать у дороги. И обыкновенно никого не озаботила бы судьба незнатного небогатого идальго, даже если бы его убийцу опознали… но как может быть хладнокровным убийцей человек, которого коснулась Господня благодать?

Разумеется, лучше было бы вовсе не попадаться. Еще лучше — обойтись без раны. А раз уж не вышло — заколоть ту, что ее нанесла и могла о ней рассказать. Но убивать женщин Алехандро не умел. Он и мужчин-то убивал плохо.

Надо было врать. За глупую дуэль Диего не станет его презирать, и, даже если дура-нянька распустит язык, вряд ли свяжет скрывающего лицо наемника из ее рассказа и своего друга.

Очень не хотелось. Просто очень не хотелось.

Но он слишком долго молчал. И, поняв это, вздохнул.

— Не спрашивайте, дон Диего. Вы не хотите знать. Поверьте мне на слово.

- Вы уже за меня решили, - голос Диего внезапно зазвучал глухо. - И то, что у вас больше. И то, что я не хочу знать, обо что вы оцарапались. Нет, нет, мериться длиной шпаги я, и правда, не готов, - он скромно отвел глаза. - А еще я не готов терять друзей. Мне... мне хватило Адриана. Рассказывайте, во что вы впутались.

— Вы куда верней потеряете друга, если я вам расскажу, — спустив штаны до колен, Алехандро сел и, морщась, начал стаскивать сапог. — А вместе с ним и жизнь, если я попадусь. Я тоже не хочу терять друзей, дон Диего. И я уже сказал слишком много.

Это была, увы, правда. А надо было врать. И теперь — врать что-то другое, а второй истории он не придумал.

— Да, но никто из них не пошел против чести, — пробормотал Алехандро. Он сдался уже, начинал это понимать и, откровенно говоря, был почти этому рад. Весь его план был построен на том, что помощников у него не будет, но уверенности в том, что он справится в одиночку, у него не было. — И боюсь я не того, что вы меня выдадите, но что я выдам вас. Я все-таки марран и, уже лишившись чести, не могу надеяться, что выдержу пытку. Вам лучше не знать.

В этом он солгал — он боялся и того и другого. Но если сам он, а видит Бог, он знал себе цену! — если сам он готов был рисковать ради Адриана, то от дона Диего, идальго до мозга костей, можно было ожидать большего благородства. И дон Диего в полной мере оправдывал эти ожидания, ему можно было доверять… и его можно было использовать.

А что Алехандро было стыдно за эту мысль, так стыда не хватило бы, чтобы его остановить: он всегда мог напомнить самому себе, кто он был на самом деле.

— А вот это я предпочел бы не рассказывать, — вздохнул Алехандро и снова подался вперед, разглядывая порез. Повезло — лезвие только скользнуло по коже. Но кто бы подумал, что у присматривающей за ребенком девицы окажется нож? Впрочем, это, кажется, даже была не служанка. Сестра?

Сеньор Рамирес всякий раз встречал Алехандро с нескрываемым подозрением, как и подобает человеку, знающему, что обязан и с него спросят, и в итоге все сведения о тюрьме, где содержали Адриана, Алехандро получил от дона Гаспара. О том, что у ее коменданта было две замужних дочери, одна принявшая обеты, две незамужних и годовалый сын при почти пятидесятилетней супруге, дон Гаспар либо сам не знал, либо не счел нужным сообщить. Но Алехандро, изначально собиравшийся наняться туда в охрану под чужой личиной и ради этого завязавший разговор с стражниками в ближайшем кабаке, даже зажмурился, когда понял, какие перед ним открываются перспективы.

Это было подло и недостойно дворянина. Сеньор де Кабрера пришел бы в ужас, да и самого Алехандро слегка мутило. Но он продолжил задавать вопросы — теперь уже другим людям, а потом начал строить планы. Ребенка надо было где-то спрятать — где-то, где он не будет бросаться в глаза и где никто не услышит о похищении. И где с ним ничего не случится, а главное — откуда его смогут забрать, если что-то пойдет не так и что-то случится с ним самим. Совесть при этом не успокоилась, но хотя бы притихла. Теперь она вдруг проснулась снова — коменданта ему было не жаль, о его жене он старался не думать, но если девица, из рук которой он выхватил ребенка, была его сестрой…

— Извините, — зачем-то добавил он.

Алехандро лишь головой покачал.

— Я от всей души вам благодарен, дон Диего. И за помощь сейчас, — то ли от тепла, то ли от облегчения, боль, приглушенная было холодом, уже начинала напоминать о себе, — и за ваши добрые намерения. Но если вы, не дай Боже, окажетесь в камере, раскаивайтесь как можно быстрее. Стойкость в таких обстоятельствах уже никому не поможет.

Это была ложь, стойкость могла помочь дону Гаспару. Но отчего-то, озвучивая этот совет, он чувствовал себя лучше. Дон Диего, верно, смог бы промолчать, дон Диего был настоящий идальго и настоящий солдат, а значит, был во всех отношениях куда более надежен, нежели он сам. Если бы, рассказав дону Диего все о своих планах и о доне Гаспаре, он мог бы увеличить свои шансы спасти Адриана… но нет, все было наоборот — и об этом лучше было даже не задумываться. Нельзя было планировать то, что он планировал, и тревожиться о неудаче — слишком высокой была бы цена.

Впрочем, он и в прошлом осторожничал. И пока если и не выходил из воды сухим, то ведь и не тонул в ней?

Алехандро прикусил губу, не столько от боли — его рана действительно была скорее царапиной — сколько от досады. Дон Диего знал Адриана настолько лучше… знал о нем такое… почти наверняка знал и о том, что между ними было. Друзья детства… А может, и не только друзья.

Но дон Диего ничего не придумал, а он — придумал. И без кифа справиться было бы можно, а вот без сына тюремного коменданта…

— Вчера был жив, — сказал он, резче, чем хотел бы, и сел снова, чтобы надеть сухое. — Кстати… он умеет носить женское платье. Может, прихватить с собой что-нибудь… что-нибудь, подходящее для старухи? Его будут искать…

Если начал он с желанием отделаться от дурного предчувствия, то продолжил уже с осознанием, что слишком мало задумывался о том, что будет потом. Спасти, увезти. А потом? Адриана будут искать…

Но едущую поклониться святым мощам парализованную старуху — не будут.

— А вы? — заправляя рубашку в штаны, Алехандро с удивившим его самого тщанием сгонял все складки сзади. И продолжил, прежде чем дон Диего успел ответить: — Да ну, неважно. Вы спросили, что вы могли бы еще сделать. Вы ведь не сможете отвезти его сами? А представить его кому-то? Написать пару рекомендательных писем?

Не надо было этого говорить. Или точнее, не надо было это так говорить. Дон Диего, скорее всего, вызвался бы сам — просто не успел еще об этом подумать. Или считал само собой разумеющимся. Но что-то подзуживало Алехандро это сказать. Что-то… не очень хорошее. И, если честно, глупое — нельзя ему было ссориться.

Диего сглотнул:

- Так просто - письмо. Право, я даже не подумал об этом. Привык полагаться на шпагу, а не на перо. Что ж, если письмо может помочь... - он запнулся, невольно выдавая, насколько несведущ в делах придворных: - Я спрошу отца, к кому стоит обратиться. Будет письмо, нынче же будет.

— Да ради Создателя! — и невесть откуда взявшуюся злость, и любые расчеты смело страхом, и Алехандро одним прыжком оказался рядом с доном Диего, хватая его за плечи. — Вы с ума сошли! Вы…

Он осекся, качнул головой. И закончил совсем не так, как собирался:

— Я боюсь, дон Диего. Я боюсь попасться, но еще больше — попасться, прежде чем я хотя бы попытаюсь что-то сделать. Боюсь невольно привлечь внимание. Боюсь, что за мной проследят. Боюсь… если ваш отец заподозрит, что вы что-то затеваете, вас, верно, просто запрут. А если об этом узнают за пределами дворца… В горах, знаете, если сбросить даже маленький камушек, за ним может скатиться весь склон. И я не знаю, что может стать таким камушком в таком деле. Простите. Мне не следовало… — он прикусил на миг губу, осознав, сколь оскорбительно прозвучало бы это "мне не следовало вам ничего рассказывать", — мне следовало предупредить вас заранее. Не говорите ничего никому. Ведите себя как обычно. До пятницы. А письмо можно написать и потом.

Алехандро невольно стиснул кулаки, но почти мгновенно разжал их снова, и на лице его отразилось учтивое внимание, выразительно перешедшее в столь же очевидное смущение, которое его собеседник, если бы он на него смотрел, вряд ли не понял бы верно. Но дон Диего на него не глядел, и Алехандро, переходя ко второму стоящему у камина креслу, ответил точно так же не глядя на него:

— Дон Адриан спас мне жизнь, дон Диего, я у него в долгу. Но не настолько, чтобы, если у меня получится ответить ему тем же, взять затем на себя обязанность о нем заботиться. Даже если бы я имел такую возможность, это не доставит удовольствия ни ему, ни мне.

Очень хотелось добавить, что у самого дона Диего такая возможность есть и, если у него есть также и желание, он может хоть целиком посвятить себя другу детства. Но Алехандро, как его ни взбесила эта странная просьба, успел прикусить язык, сам не зная, чего боится больше: что дон Диего примет это предложение или что Адриан и в самом деле хотел большего, чем то, что уже произошло между ними.

— Я буду вам крайне благодарен, если вы попросите у Гюль какую-нибудь из ее мазей, — сказал он взамен. — Кстати, может, я неженка и мне нужно что-то, чтобы не стонать полночи, мешая спать всему дому.

— Благодарю вас, — Алехандро, поднявшись при появлении друга, прихватил с пола свою одежду и, не пытаясь высвободить руки, просто подставил всю стопку. — Дон Диего… я задел вас, простите.

Как он мог бы позаботиться об Адриане, когда он о себе едва мог позаботиться? Но с рекомендациями от Оливареса и от бастарда Альба хоть что-нибудь для Адриана найдется, а о занятиях для шевалье де Тайе дон Гаспар позаботится… если, конечно, не уедет в Андалузию выращивать… что он там собирался выращивать?.. Впрочем, если все удастся, сеньор де Кабрера тоже никуда не денется, а если не получится…

Нет, все получится.

— Поверьте, я не хотел, — закончил он и, не оставляя дону Диего времени смутиться или ответить, спросил, кивая на кошелечек: — Она не сказала, что это?

По-хорошему, стоило бы наведаться в тот кабак и осторожно навести справки, что происходит в тюрьме: комендант должен был уже получить его письмо. Но хромать там, где это могли заметить, было сейчас смертельно опасно. Завтра, правда, вряд ли станет лучше, но если зелья Гюль не только лечат, но и притупляют боль…

Не рассчитал, не учел. Мелочь, ранение — но сейчас это могло расстроить все его планы…

- Листья какого-то индийского растения, - пожал плечами Диего, передавая склянку и кошелек Алехандро. - Можно есть, можно заваривать кипятком и пить, можно разжевать и приложить к ране. Гюль говорит, они облегчают боль и придают сил. Это Адриан где-то достал для дона Луиса, я и не знал.

— Для дона Луиса? — задумчиво повторил молодой человек, перехватывая мокрую одежду так, чтобы не замочить свою. — И она их отдала? Для меня? Мне кажется…

Могла ли Гюль подслушать их разговор? Или догадаться? Не следовало приходить в эту комнату. Если она заметила, что он пытается скрыть рану… Нет, догадаться она бы не смогла. Даже заподозрить — с чего бы?

— Мне кажется, — продолжил он, начиная ухмыляться, — дону Луису это снадобье не помогло или она бы с ним не рассталась. А может, она решила меня отравить?

Несмотря на шутливый тон, на миг он позволил себе задуматься об этом всерьез. В конце концов, он был опасным знакомством для дона Луиса…