Если вначале беседа двигалась с легкостью крестьянской телеги, неторопливо и то и дело спотыкаясь, то с появлением закусок сменились и аллюр, и повозка. Аббат дю Риве процитировал Горация и Овидия, молодые поэты принялись импровизировать, а когда полетевшая стрелой колесница легкой беседы свернула на тропы Амура, к разговору присоединились и дамы. Шевалье де Турлавилль, взявшийся защищать любовь небесную, явно был в ударе, декламируя наизусть прославлявшие ее строфы и целые поэмы, и аббату, который выбрал парировать его доводы цитатами из тех же авторов, приходилось нелегко. Дамы, по большей части, поддерживали шевалье, отвлекая всех не относящимися к делу сонетами, и аббат, и без того смущенный тем, сколь мало доставшаяся ему тема соответствовала его призванию, вынужден был еще и защищаться от герцогини де Ларошфуко, весьма удачно сбивавшей всех с толку просьбами объяснить, почему Ронсар хочет стать Нептуном, когда на земле настолько приятнее. Победа, однако, склонялась к аббату, чья память безошибочно находила все новые и новые подтверждения, что ни один поэт, прославляя небесную любовь, не предпочитал ее любви телесной, пока шевалье де Турлавилль не извлек из своего колчана стрелу, которую смело можно было назвать отравленной:

— Но вы не станете отрицать, что любовь небесная вдохновляет на лучшие стихи!

— Стану, — не согласился аббат. — Красота в глазах смотрящего.

— Ни один поэт не воспевает только телесную любовь! — воскликнул юноша.

— Шевалье де Ронэ, — возразил аббат и тут же великодушно добавил: — Но потому лишь, что ему недостает величия ума и таланта.

— Позвольте, — удивился рыжий, — но он же читал… помните, про жизнь, свившуюся в петлю?

Аббат на миг замер.

— Во имя всего святого! Вы считаете, что это вообще стихи? Грамматика хромает на обе ноги, рифма убога… "Сплела из не надо"? Или вы тоже готовы рифмовать "те" и "тел"?

— Но это свидетельство…

— Может, мы еще крестьянские песенки начнем разбирать?

В этот раз - возможно, благодаря благотворному влиянию предыдущих встреч с г-жой графиней, а может, и потому что просьба была высказана не в салоне маркизы де Рамбуйе - аббат был куда менее склонен отнекиваться:

- Моя память, право… - смущение его казалось не наигранным. - Моя память порой хранит и то, что я предпочел бы забыть. Извольте:

Ты, в жизнь мою войдя, ее в петлю
Сплела из тьмы, былого и не надо,
В которой я всегда тебя люблю,
Но все проходит, я стремлюсь к нулю,
И ты одна – ни рая нет, ни ада.

Ничто не существует ante te,
Ни я, ни мир, ни миг. Все будет третьим
Лицом, незримой тенью в темноте,
Отсутствием тебя, изнанкой тел,
Которую вовек не рассмотреть им.

Лишь в краткое мгновенье бытия,
Тяжелое и гулкое как било,
Ты вспомнишь: что-то называлось "я",
И, если в нем была душа, она твоя
Была и, может, ты ее любила.

- Но позвольте, - недоумевающе спросила герцогиня, - я вообще ничего не поняла.

- Здесь речь о любви к душе, - объяснил шевалье де Турлавилль. - Значит, о любви небесной.

- Или о самовлюбленности, - усмехнулся аббат. - Которая куда более свойственна скверным поэтам. Может, мы вернемся к стихам, в которых можно хотя бы понять, что имел в виду автор?

Отредактировано Провидение (2024-08-25 01:59:29)

В качестве курьера его светлости губернатора Лангедока граф де Люз мог беспрепятственно менять лошадей на всех остановках, но путь от Тулузы до Парижа ох как не близок; будь его воля, он ехал бы день и ночь,  однако приходилось платить дань усталости и голоду. Впрочем, это обернулось к лучшему: у  него было время, чтобы освоиться  с потрясающей новостью и  представить, к каким переменам в их с женой жизни она приведет. 
       Опыта в этой области граф не имел почти никакого;  у большинства сослуживцев ни  жён, ни детей не водилось, а в незапамятную эпоху, когда матушка рожала мальчиков и девочек в отчем доме, Луи отправляли погулять и в подробности не посвящали. Только и  запомнилось, что напряжение, ощутимое в доме, и встревоженные лица всех домочадцев в дни родов…
       Да! Женщины ведь, случается, от этого умирают!  Или теряют дитя… Тётушка когда-то возмущалась легкомыслием её величества, которой вздумалось пробежаться по залу в Лувре, и Франция лишается возможного наследника! Он тогда слушал вполуха, ему было  неинтересно. Но сейчас...  Эмили так порывиста и неосторожна...
        От этих мыслей сердце Луи леденил такой страх, какого он не испытывал и в траншеях под вражеским огнем.  Он не снимал на постоялых дворах комнату, подремывал за столом в общей зале, мало ел и много пил, но хмель выветривала тревога;  он лишь проверял, сыта ли лошадь, напоена ли, и мчался дальше.
        Наконец до Парижа остался один переход, пора было решать, направиться ли сразу в Нейи или всё-таки сперва исполнить служебный долг. Луи помог замеченный  им удивленный и насмешливый взгляд очередной трактирной служанки: он сообразил, что  в том виде,  в какой привела его безумная гонка, нельзя показаться ни во дворец с докладом,  ни тем более к жене, которой незачем  видеть, насколько ещё сильны  порывы его сердца.               
       Сбросить пропыленную и пропотевшую одежду, вымыться, надеть всё чистое и, поужинав, залечь спать – только этого ему хотелось, когда он въехал во двор гостеприимного дома Монморанси, спешился и отдал поводья подбежавшему слуге. Вышел управляющий, поклонился, поприветствовал:
       - С благополучным прибытием, господин граф! Известить госпожу графиню о вашем приезде или вы сперва желаете отдохнуть? 
        - Мадам Эмили здесь? – удивился  Луи, отчего-то не испытав от этого известия радости.  Что-то насторожило его в интонациях управляющего.
        - Да, сударь, госпожа графиня уже несколько дней как приехала, а сейчас у неё гости… - заметив, как побледнел Бутвиль, он поспешно добавил: -  Собрание поэтов, так сказать. Изящное времяпровождение…
      Тяжелая усталость лишила Луи способности реагировать. Он понял одно: в их с Эмили комнатах сидят чужие люди, а значит, он не сможет пройти через гостиную в спальню,  чтобы привести себя в порядок.
       - Пусть себе поэты состязаются, - устало сказал он. – Велите отнести мои вещи в гостевую спальню и туда же доставьте воду для умывания.
        Ему нужно  было освежить не только тело и одежду, но и голову, чтобы разобраться в ситуации, ничего не испортив.

На этой удивительной вечеринке Анна-Мария предпочитала помалкивать. Во-первых, она вообще была не слишком болтлива, тем более в присутствии столь важных, разбирающихся в поэзии особ, а во-вторых не слишком сведуща в поэзии, не то чтобы она ее не любила, но обычно ей хватало простого определения - нравится или не очень, а уж углубляться в разбор грамматических особенностей или тонкостей подходящей рифмы ни за что бы не стала, но прислушиваться к разговорам и наблюдать за собеседниками было, признаться, любопытно.
   
Продекламированные строки, принадлежавшие перу месье де Ронэ, ей скорее понравились, хотя может и были не слишком просты для понимания, но в них она услышала какую-то саднящую грусть. А  судя по тому какой живой отклик они вызвали у присутствующих, то определенно задевали за живое, а разве это не говорит само за себя? Да и память аббата скорее подтверждает это, раз он их так отлично запомнил, хотя и постарался небрежно выразить досаду этим обстоятельством. Но свое мнение Анна-Мария  держала при себе, потому как по ее наблюдениям людей чаще всего интересовало свое собственное , а чужое - только как способ выразить свое. Что тут поделать, гордость житейская, прости Господи.
   
Вопрос застал ее несколько врасплох, но она предпочла ответить ибо разговор какими-то извилистыми путями забрел на не очень ясную дорожку, тут нужна осмотрительность.
   - Могу предположить только, что поэзия - это тоже нелегкий труд, - Анна-Мария обвела спокойным взглядом присутствующих, словно признавая в каждом присутствие этой добродетели, -  для того, чтобы слагать человеческие мысли и чувства в прекрасные стихотворные строки, видимо, нужно обладать искрой Божьего дара замечать красоту, над которой необходимо усердно трудиться,  а поэтическое вдохновение каждого, полагаю, обладает  набором своих собственных инструментов, но тут я, увы, несведуща и не могу спорить.
   
Бывшая послушница понимала что ее ответ был несколько расплывчат, но ей не хотелось чтобы спор углублялся, да и разве можно найти истину в столь тонких материях?

Отредактировано Анна-Мария (2024-09-08 16:56:44)

Аббат, судя по всему, уже и сам жалел, что хулил стихи, столь явно пришедшиеся по сердцу хозяйке дома, и вместо ответа издал только неопределенное мычание, то ли подыскивая способ сменить тему, то ли набираясь храбрости, чтобы признать свою ошибку. Возможно также, что он нашел бы стоящую перед ним задачу проще, если бы не спор, послуживший причиной для обсуждения стихов шевалье де Ронэ, и если бы его соперник, также оценивший расстановку сил, не поспешил закрепить успех:

— Любовь небесная, как мы видим, вдохновляет высшей красотой даже тех, кто не отмывает глиняные статуи.

- Кои создаются, как мы только что услышали, единственно трудом, - не сдержался аббат. - Мадемуазель де Вансак не зря привлекла наше внимание к незаслуженно забытой добродетели трудолюбия.

Он поклонился девушке с учтивостью и изяществом, подходящими лицу светскому куда более, нежели духовному, и рыжий поэт внезапно усмехнулся:

- Весьма свойственной и вам, сударь!

- Госпожа графиня права, - шевалье де Турлавилль чуть зарделся, произнося титул г-жи де Бутвиль, как если бы сами эти слова доставляли ему удовольствие, которого он стыдился. - Красота воспринимается сердцем.

- Разумеется, - согласился аббат. - Но ведь не она одна?

- Госпожа графиня очень добра, - юноша вспыхнул еще ярче.

- О чем я и говорю. Истинный поэт, - аббат со странным выражением лица глянул на рыжего, - воспевает прекрасное, а не равно упивается всем, что видит.

Появившегося в гостиной молодого вельможу аббат заметил первым, но едва глянув на него, вновь перевел взгляд на шевалье де Турлавилля, который, во-первых, стоял спиной к двери, а во-вторых, был слишком увлечен спором:

- Я готов признать… - он осекся, когда юная графиня, вскочив, пролетела мимо него хрупкой сильфидой, и обернулся тоже - все обернулись,

- Это и есть шевалье де Ронэ? - удивленно спросила одна из дам герцогини и тотчас залилась краской, услышав приветствие м-ль де Вансак. Герцогиня де Ларошфуко, то ли не обладавшая тем же тактом, то ли не увидевшая причин его проявить, только покачала головой:

- Нет, это граф де Люз. Добрый день, сударь! Какая приятная неожиданность для вашей супруги!

Эти слова тут же подхватили остальные, но аббат, повторяя их, казался огорченным, а шевалье де Турлавилль встревоженным.