Барнье вернулся по уши в снегу. И дело было не в метели, которая успела слегка утихнуть, но только в том, что шаловливый уличный мальчишка удачно дернул ветку заснеженного дерева над головой почтенного доктора и бросился наутек. Хирургу было лень бегать и он дал сдачи метко брошенным снежком, но у дверей особняка все равно пришлось долго отряхиваться.
Пристроив на вешалку мокрый плащ, он заметил там еще один, узнал его и приятно удивился. В таком приподнятом настроении он и поспешил в кухню, здраво рассудив, что если Доминик решил его дождаться, то наверняка в женской компании. Правда, пришлось переобуться. Если от Аньес за мокрые пятна на полу можно было, самое большее, получить полотенцем, то новая хозяйка могла проявить меньше любви к ближнему. Характер у нее был не сахар и, по мнению Барнье, они с капитаном отлично друг другу подходили.
Появление Доминика пришлось как нельзя кстати, у доктора были планы и идеи на его счет, и еще коробка засахаренных фруктов из кондитерской мадам Пустоми, а это, кто понимает, такое дело, с которым лучше разбираться вдвоем под приятную болтовню. Нет, можно и втроем, и вчетвером, но только не в одиночку - что за удовольствие от греха чревоугодия (впрочем, и любого другого греха), если ты никого в него не вовлек? Священники называют это "совратил", но Барнье предпочитал обозначать этим словом другой грех, и, в общем...
Так, погрязнув в размышлениях о великом французском языке и Декалоге, он и явился в кухню, пахнущий снегом и цукатами. Шел он тихо, по привычке рассчитывая подслушать уже идущий разговор и ввалиться в него с готовым мнением, но на кухне царила подозрительная тишина, и хирург еще сильней замедлил шаг. Что за черт?
Шере стоял у стены. Стоял так, как никогда не делают люди, у которых все хорошо.
Опять Эжен? Так ведь не было его, и не ждали до воскресной мессы. Нет, дело было в чем-то другом... Заболел? Проигрался? Что-то с Лампурдом? Аньес отругала? Ерунда... Нет, так можно гадать до второго пришествия и еще немного после!

- Доминик, - тихо окликнул молодого человека встревоженный хирург и направился прямо к нему с явным намерением положить ему руку на плечо. - Ты... Что?.. Что случилось?

Он хотел спросить, в порядке ли секретарь, но годы практики говорили, что спрашивать почти бессмысленно. В ответ обычно лгут. Редко иначе.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Хирург мог бы много чего сказать по этому поводу, но прекрасно знал, что утешения иногда только растравляют свежие душевные раны. Убрать сочувствие из глаз не получилось, он и не старался, всматриваясь в лицо молодого человека, и думал о том, что Мари, несомненно, дура.

- Спасибо, - чехольчик лег в ладонь, но открывать его северянин не спешил. Он хотел было дотронуться до предплечья приятеля, но обе руки были заняты, и он вдруг понял, что все еще сжимает коробку.

- Ну, если святой Николай оставил тебя без подарка, я побуду его Спутником, - хирург был абсолютно серьезен, в его тоне не было и тени показной веселости. - И рассужу на свой лад.

И он протянул Доминику коробку из тонкой листовой латуни, украшенную сверху простенькой гравировкой в виде яблока с листком.
Подарок, который он на самом деле готовил для молодого человека, еще ждал своего часа, и был, пожалуй, не столь вещественен, а сейчас требовалось что-то... Что угодно, что отвлекло бы его. Сладкое не заменит ему Мари, но скрасить горечь отказа вполне может. По крайней мере, пока коробка не опустеет. И хирург наметил улыбку, выжидающе глядя на Доминика.

- Не то, чтобы здесь были рука и сердце нашей горничной, - пошутил он, хотя это была очень рискованная шутка. - Но вдруг тебе это тоже понравится? Или даже больше?

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Хирург, конечно, наклонился следом и они чудом не столкнулись. Барнье успел еще подумать о том, как сильно должен был расстроиться Доминик, если у него дрожат руки - или показалось и дело было только в том, что латунь, внесенная с мороза в дом, успела покрыться крохотными каплями влаги? Поди удержи такую, а уж открыть!..
На уровне пола было заметно темнее. Свет от свечей сюда почти не доставал.

- Прости, не подумал, что она скользкая, - посетовал хирург. На самом деле все было к лучшему, и это тоже. Чем больше вокруг бытовых мелочей, чего-то, что можно делать, тем меньше возможностей у Доминика переживать попусту.
Он тоже попытался нащупать крышку и, конечно, наткнулся на руку секретаря и на секунду задержал ее. Впрочем, если бы Шере хотел убрать ладонь, он мог сделать это без труда.

- Слышишь? - шепотом уточнил он. - Брось. Не надо из-за нее. Из-за нее - не надо.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Хирург мог бы ответить, но это было бы слишком серьезно и совершенно не ко времени. Поэтому он выпрямился и на этот раз ухмыльнулся привычно широко.

- Ну да. Неужели боишься не справиться? - хитрый прищур, который сопровождал эту провокацию, делал ее еще более провокационной. Но Барнье вовремя вспомнил про свой подарок и, чтобы не смущать Доминика окончательно, с глубоким интересом раскрыл чехольчик. Любопытство ему не изменяло никогда.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

- Вот это дааа!

Барнье вряд ли его услышал, всецело увлеченный новой игрушкой. Он давно хотел посмотреть на то, о чем ему только рассказывали, и помнил же те раны, которые видел почти год назад, в этом помогали наскоро сделанные наброски, и никак не ждал, что такую штуку ему подарят и можно будет ее покрутить в руках и даже примерить.
Он сунулся поближе к свече, рассматривая ударные части с энтузиазмом коллекционера - он не помнил, успел ли рассказать Доминику про свое собрание странных вещей, которые ему довелось вытащить из пациентов, потому что все они валялись вразнобой по ящикам стола, полкам и сумкам, да и хватало других тем для разговора, так что вряд ли, вряд ли...
Но как он тогда?..

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

- Когда-нибудь я расскажу тебе историю про врача и целительное полено, - пообещал Барнье, аккуратно убирая подарок обратно в чехол. - Только мы еще не со всем разобрались... Так что бери свои сокровища, - он кивнул на коробку, - и пошли наверх.

Хирург рассудил, что с кухни лучше улизнуть, пока не вернулись Аньес или Мари, а то и кто-нибудь из новых обитателей дома.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

- Вообще-то, ходил, - согласился хирург. Свечу он прихватил с собой, и теперь по полу перемещался круг теплого желтого света.

- Нашел под лестницей сильно ушибленного типа, - судя по голосу, Барнье ухмылялся. - Это очень помогло сделать вывод о том, как себя чувствует Лампурд, так что я решил, что могу не спешить. Мы немного поболтали. Ух, и баек он мне наплел! И про Лампурда и про тебя, хотя я не спрашивал...

Он действительно не спрашивал, достаточно было сочувственно кивать в нужных местах и всем своим видом выражать заинтересованность.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

Барнье благоразумно - или коварно - тянул с рассказом до тех пор, пока за ними не закрылась дверь его комнаты. А потом принялся чем-то шуршать в ящике стола, пристроив на каминную полку подсвечник и словно позабыв о просьбе Доминика. Но впечатление было обманчивым и, когда врач начал рассказ, голос его приобрел почти театральную выразительность и глубину:

- Никому доподлинно неизвестно, через какие ворота вошел в Париж этот молодой человек и ехал он верхом или на телеге, - врач наконец нашел искомое и зачем-то зажег еще несколько свечей. В комнате стало куда уютнее, а отброшенные мебелью тени удачно заменили сценический антураж. Барнье поставил посреди комнаты табурет, жестом указал на него Доминику, а сам пристроился позади секретаря с непонятным мешочком в руках.

- Только не оглядывайся, - предупредил он. - Так вот... Об этом человеке никто ничего не знал, но доподлинно известно, что с его появлением в Париже начали происходить события, каждое из которых могло лечь в основу захватывающей истории.

На стене появилась тень всадника на уныло понурившей голову лошади. Всадник проплыл мимо зрителя и исчез в тени книжных полок.

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.

- Скажу еще, - легко пообещал "зараза" и захрустел кусочком яблока. Судя по звукам, он при этом что-то перебирал в мешочке, и вскоре на стене появились две новых фигуры. Тень домика и человек в плаще.

- Должно быть, нашему путнику на первых порах было грустно и одиноко, - человек в плаще пошатался немного вокруг домика. - И он завел себе друзей!

Домик Барнье, судя по всему, на что-то все-таки пристроил, чтобы освободить руку, потому что на сцене действия спустя секунду появилась еще одна фигура - со шпагой.

- И тут... - голос хирурга таинственно понизился на пару октав. - Началось...

Здесь Шере, наверное, полагалось спросить, что началось, но он промолчал – как немного злорадствуя в ответ, так и потому, что сунул в рот сразу три слипшихся засахаренных ореха, а больше всего – гадая, случайно ли Реми попал в точку или ему и вправду что-то рассказали: Лампурд был первым и единственным другом Шере, пусть и сделался он таковым далеко не сразу.

И тут действительно началось, потому что воображение у Барнье всегда было бурное. Встреченный им у лестницы тип едва ли мог придумать хоть половину тех приключений, которые выпали на долю придуманных им "Доминика" и "Лампурда", но вся эта история о залихватской преступной жизни парочки, где нашлось место обжуленным ювелирам, ограбленным скрягам, убитым негодяям-маврам, которых невесть как занесло в парижский Двор Чудес, погоням, дракам, подложным письмам, бравым налетам на винные погребки, представителям непонятно как уцелевшего до настоящих времен древнего рыцарского ордена, которых парочка выручала из неприятностей, вся эта калейдоскопная смесь сплетен, слухов и старых сказок временами опасно приближалась к правде. В движениях теней Барнье уверенно разворачивал перед Домиником историю его парижских делишек в том виде, в каком ее мог бы представить кто-то другой, не слишком дружелюбно настроенный к секретарю и мало знающий, но все же, все же...

Подпись автора

Разум, единожды раздвинувший свои границы, никогда не вернется в границы прежние.