Надо было обладать необыкновенной проницательностью, чтобы заметить тень неудовольствия на лице дамы из портшеза, когда она встретилась взглядом с насмешницей в карете. Почти сразу ее брови, столь ровные, что их могла бы нарисовать кисть гения, приподнялись, и она обратила вопросительный взор на бретера. Который обернулся. И нахмурился.

– Поезжайте, – приказал он кучеру. И вновь вернул все внимание своей очаровательной собеседнице. – Я прощен, мадам?

Что бы та ни прочла на его лице, она явно смягчилась – но лишь на миг, затем в голубых глазах проглянул расчет.

– Вы говорили о наказании, месье де Ронэ.

Даже если кучер и хотел выполнить приказ бретера, он не сумел бы: сцепившиеся колесами две телеги, перегораживавшие выезд из города, не позволяли никому сдвинуться с места. И мадам де Бутвиль волей-неволей могла слышать всю дальнейшую беседу.

– Наложите на меня епитимью, мадам.

Дама кокетливо призадумалась.

– Сонет, сударь. В следующий раз в салоне мадам маркизы.

– Зачем же так долго ждать? – обнаружив руку дамы на окошке портшеза, Теодор завладел ею, запечатлевая на ней поцелуй. – Сейчас моя муза со мной. И к ее ногам…

Он чуть помедлил, не то подбирая рифмы, не то подыскивая в памяти подходящее стихотворение.

        Нескладен слог мой, смысл мой стал весь – дым:
        Мне и язык, и душу обожгли
        Попытки звать вас именем иным,
        Для губ моих вы навсегда – Жюли.

        «Мадам» – согласен. Дальше – недвижим
        Мой сделался язык, и не смогли
        Собраться буквы, не под силу им
        Вас «офамилить», маской скрыть ваш лик.

        И к ангелам господним, и к святым
        По имени взывают, не иначе,
        А вы принадлежите не земле,

        И я, о снисхождении с колен
        Вас умоляя, молвлю, чуть не плача:
        «Жюли, прости». Как к Богу к вам – на ты.

– Сударь! – красавица с деланным гневом высвободила руку. И если удовольствие от услышанного легко читалось на ее лице, то легкое разочарование было скрыто лучше. И его причина тут же прояснилась. – Я же сказала – в салоне.

– И вы до самой среды меня не простите?

– Посмотрим, господин поэт, – откликнулось молодая женщина с притворной суровостью и тут же вновь засияла улыбкой. – Если вы не пожелаете проводить меня сейчас. Ступайте же!

Носильщики, верно поняв, что приказ, отданный после быстрого взгляда на карету, относился уже к ним, снова подняли портшез. Но бретер также предпочел принять его на свой счет.

– Слуга покорный, мадам.

Красавица обернулась еще, выглянув из окошечка, и кивнула на прощание в ответ на его поклон. Задела ли ее выходка бретера, или сама она не желала всерьез, чтобы он ее сопровождал, так и осталось тайной. Возможно, она и хотела бы сказать больше, но слуги, как и стены, тоже имеют уши.

Теодор вернул шляпу на голову, взлетел в седло и возвратился к карете, которая успела продвинуться вперед на целых два туаза.

– Где ваша маска, мадам, позвольте спросить?

Завсегдатаи салона Рамбулье, как, впрочем, и многие знакомые Теодора, охотно поклялись бы, что сам он свои вирши ни в грош не ставит, пишет на чем не попадя и оставляет где попало. Честь или самолюбие – что бы ни требовало от него такого видимого безразличия, он от того не отступал. И достаточно владел своим лицом, чтобы рассмеяться в ответ. Но лошадь прянула в сторону. Лишь пуще взбесив всадника – хорошим наездником он себя не считал, но чтобы это было настолько заметно!..

– Банальщина, мадам, предназначалась для слушателей, – сухо объяснил он, возвращаясь к карете. – Чтобы они не страдали от своей глупости или необразованности. Для самой дамы – то, что лишь она сможет понять. Если бы я не был уверен, что вас такое общество не привлечет, я посоветовал бы вам воздержаться от визитов к маркизе де Рамбулье. И наденьте, черт возьми, маску. Или задерните шторку.

Лицо Теодора закаменело. В фехтовании удар можно отбить. От него можно уклониться. В перебранке, парируя или нет, нельзя показать, что задет. Иногда в ответ можно рассмеяться. Порой – нужно не заметить. Второе давалось ему хуже, однако смеяться тут было нечему. Потом он осознает, что стихи мадам де Бутвиль воспроизвела дословно, а значит, слушала их, по меньшей мере, очень внимательно. Но искать объяснений ее раздражению он не станет. Не потому что это же мадам де Бутвиль – просто не имея такой привычки.

Он склонился к самому окошечку и понизил голос. Так, чтобы и без того слишком много услышавший кучер не стал свидетелем еще и этому.

– Да нет, мадам. Лишь потому, что там особенно будут бросаться в глаза огрехи вашего воспитания. Если в ларошельском лагере мартышка приемлема, то в высшем обществе ей не место. А вы, мне кажется, не хотели давать супругу новые поводы быть вами недовольным.

Он мог бы добавить к этому, что язычок у очаровательной мадам д'Эффитуа не только острый, но и длинный. А порою еще и злой – и что у нее есть причины приписать ему любовницу. Но должна же мадам де Бутвиль понимать, что она компрометировала себя в его обществе? Д'Андиже можно было не опасаться – но мадам д'Эффитуа была птицей совсем иного полета.

Ни одно из этих соображений, однако, не пришло ему сейчас в голову, он был слишком зол. Но дождь поутих, а телеги впереди, наконец, разъехались. И карета продвинулась еще на несколько туазов к цели.

Шторка кареты была опущена, не позволяя Теодору видеть лицо мадам де Бутвиль – даже если бы он задавался такой целью. Но он следил больше за дорогой.

– В Тулузе, мадам? – нельзя было бы более пренебрежительно произнести это название. – Да, герцога де Монморанси, говорят, там весьма уважают.

Он выпрямился в седле, когда карета снова тронулась с места, и поравнялся с кучером. Который, после быстрого взгляда искоса, во все глаза уставился на дорогу. Минутой позже они миновали, наконец, ворота, проехали десяток туазов и остановились вновь. На сей раз потому что путь преградил разряженный в пух и прах щелкопер, решивший побеседовать с возвращающимся в Париж приятелем.

Теодор, пустивший уже коня им навстречу, вдруг развернулся. И снова склонился к окошку кареты.

– Наденьте маску, мадам.

Убедившись, что мадам де Бутвиль решила в этот раз проявить благоразумие, Теодор дал лошади шенкеля. И два собеседника замолчали, разом уставившись на него, когда он подъехал.

– Если вас не затруднит, господа, – с отменной вежливостью проговорил бретер. – Продолжите, прошу вас, вашу беседу на обочине.

Какое-то мгновение казалось, что ссоры не миновать. Оба щеголя нахмурились и смерили его холодными взглядами. Но что-то заставило их передумать – возможно, выглянувшая из кареты женская головка, а может, почти неуловимое движение, которым Теодор опустил руку на эфес своей аялы. У этих двоих шпаги были придворные. И вряд ли они не оценили разницу.

– Не затруднит, сударь, – отозвался один из них. И карета снова тронулась в путь, позволяя бретеру надеяться, что, несмотря на короткий день, они доедут все же до темноты. А то и до заката. Если дорогу не слишком размыло.

– Не распрягать, – предупредил Теодор кучера, когда карета остановилась перед главным входом особняка. – Мы не задержимся.

Почти то же самое он повторил и месье д'Андиже, когда тот вошел в библиотеку, куда проводили непрошенных гостей. За прошедшие два дня Брантома ничто не заменило, и бретер вынужденно удовольствовался Экклезиастом. Не с мадам де Бутвиль же беседовать.

– Разумеется, – подтвердил несколько ошарашенный месье д'Андиже. – То есть как пожелаете. То есть вы уверены?

Судя по тону, на последний свой вопрос он очень надеялся не услышать отрицательный ответ. И Теодор его не разочаровал.

– Уверен. Сударь, что это мадам де Лавальян мне рассказывает про авантюру с Новой Францией?

Взгляд, который месье д'Андиже бросил на предательницу, был преисполнен упрека.

Уголок рта бретера чуть дернулся, но когда он снова обратился к д'Андиже, на его лице нельзя было прочитать и тени удовлетворения.

– Мадам де Лавальян не слишком умна. Она могла неправильно понять вашу супругу. Извольте объясниться.

Д'Андиже переступил с ноги на ногу и, осознав, наверное, что стоит перед развалившимся в кресле бретером как нашкодивший мальчишка, также поспешил усесться.

– Моя супруга имела честь предложить мадам де Лавальян участие в одном... – он замялся, как человек, нащупывающий безопасный путь через болото, – в одном весьма прибыльном предприятии.

- И мадам де Лавальян согласна, - сверкнув глазами на бретера, встряла Эмили. - А поскольку деньги со мной, мы можем оформить наши дела.

– Можете, – невозмутимо согласился бретер. Который был слишком зол, чтобы сочинять по дороге эпиграммы про провинциалку, которая не в состоянии их оценить. И поэтому обдумывал ее авантюру. – Но мне хотелось бы знать, месье д'Андиже, не относится ли оно к числу тех, за которые лишают дворянства.

Хозяин дома заметно побледнел. Но поскольку как раз в этот момент появился слуга с вином и бисквитами, ответить не спешил.

Непривычное молчание мадам де Бутвиль было достаточно красноречиво, чтобы бретер еле заметно улыбнулся. Хозяину дома, однако, было не до смеха. И он, едва слуга вышел за порог, отчаянно затряс головой.

– Помилуй Боже, сударь! Что вы такое говорите? Из тех, за что лишают дворянства – да ни боже мой! Мадам де Лавальян разве не рассказала вам подробности?

– Я не судейский, – проронил бретер, поднося к губам бокал, – и не торгаш, в таких делах ничего не понимаю, но вы собираетесь, как я понял, заняться торговлей?

– Что вы, сударь, что вы, ничуть не бывало!

– Напомните мне, прошу вас, – Теодор прервался на новый глоток, – кому принадлежит земля в Новой Франции? Та, где вы нашли золото? Сдается мне, что его величеству.

– Ме-ме-ме-месье де Шансье, - взгляд, брошенный д'Андиже на мадам де Бутвиль, светился укоризной, - у месье де Шансье есть разрешение. Подписанное господином де Шампленом. Губернатором Новой Франции. Сударь, право же, я же не вчера родился.

Теодор заметно растерялся, то ли оттого, что его подозрения не подтвердились, то ли потому, что рассчитывал своими намеками вывести д'Андиже из себя. Но молчал он недолго.

– То есть цель вашего предприятия – добывать золото для короля?

Д'Андиже слегка замялся.

– Не совсем, сударь, – неохотно проговорил он. – Понимаете ли, наша цель – добывать это золото самим и платить, разумеется, налог. Но вот так вот, чтобы пойти и все рассказать, и чтобы королю все досталось...

– То есть, это все-таки мошенничество, – с явным удовлетворением кивнул бретер и снова наполнил свой бокал. Вино в этом доме было очень хорошим.

По всем правилам хорошего тона д'Андиже полагалось сейчас возмутиться. Что он и сделал, но как-то робко, опасаясь, должно быть, что его возражения могут быть приняты за вызов.

– Нет, сударь, как вы даже подумать могли, сохрани Боже! Месье де Шансье дворянин. – О себе он благоразумно промолчал, только промокнул рукавом пот, обильно выступивший у него на лбу и тоже приложился к бокалу. – Но вот, у него же есть разрешение на временную аренду этих самых земель, вот.

– А о том, что на этих землях можно найти золото, – перебил бретер, – он губернатора, конечно, уведомил во всех подробностях.

Яда в его голосе хватило бы, чтобы отравить не только Шансье, но и супругов д'Андиже в придачу. И хозяин дома поежился, а затем бросил умоляющий взгляд на мадам де Бутвиль, в которой он, как видно, рассчитывал найти родственную душу.