Теодор и вправду был не склонен сейчас к разговорам. Зная, что совершил ошибку. И не одну. Смешно - не суметь удержать от глупостей помешанную на своем муже взбалмошную девчонку. Как он ни злился на нее, предоставить ее самой себе, как она того заслуживала, он не мог. Ни бросить на полпути в поместье, ни оставить там, ни предоставить добираться самой, ни даже исчезнуть, вернув ее под кров к Клейраку. Последнее – потому что он сам взвалил на приятеля эту заботу.

Дорога на Париж была в этот час безлюдной. Тучи успели разойтись, и свет полной луны позволял разглядеть каждую яму на ней, каждую лужу, каждую ветку росших по ее краям тополей. Но тем не менее, а может, и поэтому его не покидала смутная тревога. Как если бы за ними следили чьи-то недобрые глаза. Кучеру, похоже, также передалось это ощущение, и он ежился на козлах, то и дело оглядываясь.

И, поддаваясь этому чувству, Теодор поравнялся с окошком кареты.

– Сядьте на пол, мадам.

Ответ на свой вопрос мадам де Бутвиль получила немедленно: грохот выстрела эхом отдался с холмов. Вопль кучера возвестил, что пуля достигла цели. И карета начала замедлять ход.

Бретер инстинктивно пригнулся, сливаясь с тенями, но тут же, опомнившись, пустил Удачу вперед.

– Сядьте, – бросил он через плечо.

Не хватало еще, чтобы, целясь в него, попали в нее.

Кучер был жив, но искаженное от боли лицо повернулось к бретеру с немым вопросом.

– Гони! – крикнул тот. И только тут увидел, что вожжи кучер держит одной рукой и все больше кренится в сторону.

Все это – приказ, взгляд, второй приказ – заняло считанные мгновения. А затем на на дорогу высыпало человек шесть оборванцев, вооруженных кто чем.

Но второго выстрела не последовало. И первый, кто сунулся слишком близко к бретеру, получил пять дюймов стали между ребер.

Уловив каким-то шестым чувством движение сзади, бретер развернул лошадь, наотмашь хлестнув клинком взобравшегося на козлы разбойника. Еще один рванул дверцу кареты.

Оборванец замешкался, распахнув дверцу. И бретер, нанося удар, успел еще удивиться, что тот взвыл за мгновение до того, как клинок вновь окрасился кровью, глубоко врезаясь в шею негодяя.

Лошадь прянула в сторону, поворачиваясь к новому противнику. Аяла снова метнулась вперед. Но сталь на сей раз встретила препятствие — этот был вооружен шпагой и пистолетом. Разряженным? Тем самым? Скрежет металла по металлу отдался во всем теле, Удача встала на дыбы, второй нападающий шарахнулся прочь, и Теодор повторил свою попытку. И на сей раз стрелок не успел парировать.

За спиной прогремел выстрел, донесся крик боли. Бретер не оглянулся, едва успевая увернуться от удара шпагой. Удача завизжала, шарахаясь. На крупе заблестела полоса крови.

Второй раз негодяй ударить не успел. Ни молодую женщину, мешком рухнувшую ему под ноги, ни бретера, к которому начал поворачиваться. Отрубить ему голову Теодор, конечно, не рассчитывал. Но сделал все, что мог.

Фонтан крови, ударивший из-под клинка, плеснул в него горячей соленой струей. Забрызгал юбки мадам де Бутвиль, когда бретер выдернул застрявшую меж позвонков шпагу. И последний разбойник повалился на землю едва ли не в тот же миг, когда на нее соскочил бретер. Или – не последний?

Тот второй выстрел… Теодор застыл, не столько оглядываясь, сколько прислушиваясь. В ослепительно-белом свете луны ясно видно было и опиравшегося на карету кучера, и валявшийся у его ног мушкетон, и ошарашенно приподнимавшуюся молодую женщину. Дорога купалась в тенях, деревьев и лошадей, и, скрывая прочие звуки, кто-то подвывал, ворочаясь между копыт и колес, извивался, пытаясь отползти подальше. Теодор шагнул к козлам, присел на корточки, выбросив вперед руку с клинком. Вой прекратился. Послышался шорох.

– Убег, сударь, – хрипло проговорил кучер. – Не знаю, попал ли я, а только убег он.

Шуршал незадачливый стрелок, получивший рану в живот. И замер, получив вторую в сердце. Стало очень тихо – так тихо, что слышны были возвращающиеся на ветки птицы, спугнутые выстрелами.

Мадам де Бутвиль так и не поднялась на ноги, и Теодор протянул ей свободную от шпаги руку.

– Какого черта вам не сиделось в карете, мадам?

– Меня вернее зарежут, если мне придется отвлекаться на вас, мадам! Нельзя же быть такой дурой!

Теодор видел, конечно, как исказилось от боли ее личико, но был слишком зол, чтобы спешить на помощь. Ни в чьих глазах, и в его собственных в первую очередь, это не было оправданием. Она была под его защитой, и он не смог ее защитить. И что он теперь скажет ее мужу? «Она сама?» Или – «Это не я ее так?» Или, чего доброго:

        Вот вам супруга ваша. Как
        Была, душой чиста, а телом
        Она подпорчена слегка,
        Но я и брал ее не целой.

Теодор с трудом сдержал смех. Вытер рукавом мокрое от чужой крови  лицо. И уже мягче добавил:

– Поймите, мадам, в драке вы только помеха. И больше мне, чем моим противникам.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2016-08-17 10:59:41)

– Сударь, – с явной неохотой вмешался кучер, присевший, чтобы поднять свой мушкетон, – мадам, она… Я видел, там этот гад, он нож бросить хотел. А мадам его самого… приголубила.

– Промазал бы, – упрямо возразил Теодор. Но полностью скрыть растерянность и смущение не сумел. И если во взгляде, который он бросил на мадам де Бутвиль, читалась злость, то зол он был сейчас на весь свет. Дожили! Чтобы его спасала женщина! И что она должна теперь о нем думать? – Мадам, вы ранены?

- Рука... - сквозь слезы простонала Эмили. - Она оторвалась...
Судя по тому, как ей было больно, это меньшее, что могло случиться.

– Ничего подобного, – возразил бретер. Хотя платье мадам де Бутвиль было щедро забрызгано кровью, рукав выше локтя был совершенно чистым, да и манжет был заляпан разве что грязью. – В худшем случае перелом.

Этого говорить, конечно, не следовало, но он сообразил это слишком поздно и, мысленно чертыхнувшись, обратился к кучеру:

– Править сможешь?

Кучер замялся.

Теодор сделал нетерпеливое движение. Конечно, нужно было ей помочь, но править каретой он так и не научился.

– Зацепило меня, – неохотно проговорил кучер. – В плечо. Совсем рука не слушается, сударь. Но как-нибудь доедем. Вот только перевязать бы…

Отправляясь к Клейраку, Теодор никак не предполагал, что ему придется не то что попасть в подобную передрягу, но и вообще покинуть Париж. И поэтому у него не было ничего с собой. Платок, впрочем, был. Который он вытащил и бросил кучеру.

– Справишься сам. Мадам, покажите, что с вами?

Теодор стиснул зубы. Злость мешалась с тревогой. Первая, вкупе с разумом, подсказывала, что волноваться не из-за чего – дамы падают в обморок от пустяковой царапины и визжат при виде мыши. Но мадам де Бутвиль обычной женщиной не была. И, дьявол ее побери, бросалась ему на помощь. Что бы он ей ни сказал, а нож в руках такого рода швали куда опаснее шпаги, мог и попасть. Но она успела. А он – нет.

Сделать он все равно ничего не мог, а значит, следовало заняться лошадью.

– Хорошо. Садитесь тогда в карету, мадам.

Труп, лежавший у самой дверцы, на ступеньку походил мало, и Теодор поспешил оттащить его в сторону.

Теодор, рассчитывавший на просьбу о помощи, демонстративно отошел к Удаче. За спиной было тихо. И чуть помедлив, он не выдержал и обернулся. И бросился на выручку.

– Да какого черта!

Дама, лезущая в карету без подножки – зрелище жалкое. И помочь ей можно, когда она почти забралась, лишь одним способом. При котором самолюбие гордячки может слегка пострадать. Рука, по которой пришелся удар, впрочем, тоже.

– Больно? Я сяду с вами.

Рана на крупе лошади опасной не казалась, но поберечь ее стоило.