Французский роман плаща и шпаги зарисовки на полях Дюма

Французский роман плаща и шпаги

Объявление

В середине января Французскому роману плаща и шпаги исполнилось 17 лет. Почитать воспоминания, связанные с нашим пятнадцатилетием, можно тут.

Продолжается четвертый сезон игры. Список желанных персонажей по-прежнему актуален, а о неканонах лучше спросить в гостевой.

Текущие игровые эпизоды:
Посланец или: Туда и обратно. Январь 1629 г., окрестности Женольяка: Пробирающийся в поместье Бондюранов отряд католиков попадает в плен.
Как брак с браком. Конец марта 1629 года: Мадлен Буше добирается до дома своего жениха, но так ли он рад ее видеть?
Обменяли хулигана. Осень 1622 года: Алехандро де Кабрера и Диего де Альба устраивают побег Адриану де Оньяте.

Текущие игровые эпизоды:
Приключения находятся сами. 17 сентября 1629 года: Эмили, не выходя из дома, помогает герцогине де Ларошфуко найти украденного сына.
Прошедшее и не произошедшее. Октябрь 1624 года, дорога на Ножан: Доминик Шере решает использовать своего друга, чтобы получить вести о своей семье.
Минуты тайного свиданья. Февраль 1619 года: Оказавшись в ловушке вместе с фаворитом папского легата, епископ Люсонский и Луи де Лавалетт ищут пути выбраться из нее и взобраться повыше.

Текущие игровые эпизоды:
Не ходите, дети, в Африку гулять. Июль 1616 года: Андре Мартен и Доминик Шере оказываются в плену.
Autre n'auray. Отхождение от плана не приветствуется. Май 1436 года: Потерпев унизительное поражение, г- н де Мильво придумывает новый план, осуществлять который предстоит его дочери.
У нас нет права на любовь. 10 марта 1629 года: Королева Анна утешает Месье после провала его плана.
Говорить легко удивительно тяжело. Конец октября 1629: Улаф и Кристина рассказывают г-же Оксеншерна о похищении ее дочери.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » От переводчика » O tempora, o mores. Психология эпохи


O tempora, o mores. Психология эпохи

Сообщений 1 страница 6 из 6

1

Безумная вольница барокко (фрагменты)

несколько случаев “безумного” неповиновения государству. К ним относятся история барона де Ватана, развязавшего настоящую войну против местных представителей королевской власти (1611), знаменитая двадцать третья дуэль графа де Буттвиля, демонстративно нарушившего королевский указ (1627), и смелый поступок маркиза де Бове-Нанжи, пожертвовавшего придворной карьерой, чтобы похоронить друга (1610). Для всех перечисленных персонажей личная независимость (то есть свобода от принуждения) и сословная солидарность (или “дружба”, как именовали ее документы эпохи) были важнее собственной жизни.

С точки зрения современников (в отличие от потомков), Генрих мало походил на идеального монарха. Виной тому было отсутствие подобающей дистанции между ним и подданными (период религиозных войн слишком сблизил его с товарищами по оружию) и морального превосходства, которое подкрепило бы его законные, но не безусловные притязания на французский престол (его родство с Валуа было дальним, а образ жизни — скандально разгульным). Кроме того, обращение в католичество сделало его отступником в глазах протестантов и лицемером в глазах католиков, не до конца поверивших в искренность этого жеста. Предложенное Генрихом политическое решение религиозной проблемы — Нантский эдикт (1598), предоставлявший протестантам свободу вероисповедания в некоторых частях королевства, — носило компромиссный характер и, по сути, не устраивало ни одну из сторон (как напоминает Констан, позитивный оттенок слово “толерантность” приобрело только в XVIII в., а до этого оно означало способность терпеть неизбежное зло).

До последнего времени эпоха регентства Марии Медичи рассматривалась историками как бесславный пробел между правлениями двух великих политиков, Генриха IV и кардинала де Ришелье. По мнению Констана, это несправедливо хотя бы в экономическом отношении: в 1610—1620-х гг. во Франции наблюдался постоянный подъем сельского хозяйства. В отличие от кардинала де Ришелье, Мария Медичи не вводила непосильных налогов, и в период ее регентства практически не было крестьянских восстаний. Во внешней политике она действительно отступила от антигабсбургского курса Генриха, однако во внутренних делах скрупулезно следила за соблюдением Нантского эдикта, обеспечив себе поддержку большинства протестантов.

Отсюда

Подпись автора

Qui a la force a souvent la raison.

0

2

У человека раннего Нового времени основной канал восприятия не зрение. Смотреть и видеть, а также классифицировать и систематизировать, структурировать в голове увиденное, отделяя факты от чувств - это навык, который только начинает формироваться. Так умеют философы, ученые и богословы (не зря так много священников среди деятелей эпохи), и только начинают учиться люди, занимающиеся практической деятельностью, в наше время такой систематизации требующей. 
Пруф:

"Исследование «пяти естественных чувств» не обойдется и без сюрпризов,
особенно если мы станем сравнивать их с чувствами XX в.
Развитие и использование различных органов чувств были совершенно
иными¹. Порядок их важности был совсем другим, и доминирующее
сейчас зрение стояло на третьем месте, далеко позади слуха
и осязания. Глаз, который организует, классифицирует и упорядочивает,
не был самым любимым органом эпохи, которая предпочитала
слушать, невзирая на все вызывающие беспокойство неточности восприятия,
которые влекло за собой подобное предпочтение². Конечно,
сами органы чувств были такими же, как и у нас, и даже, весьма
возможно, острей и натренированней в эту эпоху непрекращающегося
насилия, когда требовалась постоянная бдительность и путешественник
никогда не переходил через лес или болото, не забравшись
раз или два на дерево, чтобы осмотреть окрестности и убедиться, что
поблизости не рыщет банда разбойников. Однако именно слух, а не
зрение стимулировал воображение, и осязание было точно так же
бесконечно более важным, чем обзор.
В отношении этой базовой характеристики Новое время продолжало
следовать средневековой цивилизации, как это ни парадоксально,
если учитывать возросшую популярность чтения, явным признаком
которой было увеличение числа печатаемых книг. Однако основная
информация по-прежнему передавалась при помощи устного слова:
даже великие этого мира больше слушали, чем читали. Их окружали
советники, которые говорили с ними, обучали их устно и читали им
вслух. Во дворцах на советах по управлению эти помощники королей
и принцев нередко вполне естественным образом величались «аудиторами»,
а в скромном сельском жилище долгими вечерами именно
рассказывание историй продолжало снабжать пищей ум и вдохновлять
воображение. Более того, даже самые исступленные читатели,
гуманисты, читали вслух сами себе—и таким образом, слушали текст,
который был у них перед глазами.
Первая причина того, что предпочтение отдавалось слуху, — религиозная:
именно Слово Божье обладало верховным авторитетом
для Церкви. Вера сама по себе—дело слуха. Пророки за столетия
до Христа возглашали: «Услышьте!», «Они не слышат!», «Они
не услышат!». Господь проявлял себя через Слово, которое он сделал
слышимым для всех людей, что так блистательно выразил Лютер
в своем «Комментарии на Послание к евреям»³: «Если спросят христианина,
каким действием он заслужил это звание, “христианин”,
ему не нужно отвечать иначе, кроме как: слушанием Слова Божьего,
то есть, Верой» (Auditum verbi Dei, id est fi dem). А позже он добавляет:
Ideo solae aures sunt organa Christiani homines, quia non ex ullius membri operibus,
sed de fi de justifi catur, et Christianus judicatur: «Ибо одни уши—органы
христианина… Благодаря этому они наделены особым достоинством».

Но не менее в дополнение к этому, если так можно выразиться,
доктринальному предпочтению важен тот факт, что уши изначально
чувствительней других органов чувств—по крайней мере, если судить
по поэтам, которые все были людьми слуха, а не взгляда. Журчание
ручейка и птичье пенье постоянно упоминаются в произведениях
Маро и Ронсара. Малые песни Маро, в которых много щеглов,
сорок, коноплянок, воспевают не красоты их оперения, а их веселый
щебет, гомон коноплянок и трескотню сорок и «ужасные рыки
и крики диких зверей»⁴ в глубине леса. Дю Белле говорит о своем желании
воспеть истоки Луары в таких терминах:
Pour saluer de joyeuses aubades
Celle qui t’a, et tes filles liquides
Deifie de ce bruit eternel.
(Чтобы восславить веселые «альбы»
Как та, что ты и твои текучие сестры
Божественно воплотили в этом вечном звуке.)
Ронсар восхваляет море и его обитателей, но не одаряет их привлекательной
формой или цветом. Именно звук приходит ему на ум
в присутствии морских созданий:
Et par les palais humides
Hucha les soeurs nereides
Qui ronflaient au bruit des flots.
(И во влажных дворцах
Я кличу сестер-нереид,
Что отзываются на шум кораблей.)
Когда он хочет воспеть Короля или свою покровительницу, то не находит
ничего лучше, как сослаться на слух. Например:
Notre Roi
Duquel la divine oreille
Humera cette merveille.
(Наш Король,
Чье божественное ухо
Будет втягивать это чудо.)
А в другом месте:
Il faut que j’aille tanter
L’aureille de Marguerite
Et dans son palais chanter.
(Мне нужно попасть
В ухо Маргариты
И петь в этом дворце.)
Это приводит нас к вокальной и инструментальной музыке. У Ронсара
мы находим арфу, лиру и лютню, которые возникают снова и снова,
а также флейту и трубы. Чаще, чем простой шум или гром, воспевалась
музыка, и ценилась всеми, ибо, как сказал сам Ронсар в предисловии
к собранию своих песен, она возвышает все благородные
души: если «о, мой Государь, кто-то, слыша нежную гармонию инструментов
или сладость естественного голоса, не наслаждается
ими, не трогается ими и не дрожит с головы до ног при их звуках,
приведенный в восторг, — это верный знак того, что его душа искажена,
порочна и развращена, и всем следует его остерегаться»⁵.
Музыка ценилась настолько высоко, что такой человек, как Кардан,
держал в числе своих слуг двух юных музыкантов, чьей единственной
обязанностью было играть для него. Музыка всех гармо-
низировала, привносила порядок в чувства и тревоги. Сдержанная,
регулярная, упорядоченная в своей последовательности и в своем
выражении чередующихся настроений, музыкальная пьеса, безусловно,
была для людей чем-то утешающим, чем-то, чего им не хватало⁶.
Как сказал Санчо Панса герцогине, которая была взволнована,
услышав отдаленные звуки оркестра в лесу: «Там, где музыка, госпожа,
вреда быть не может». «Musica me juvat»⁷, говорил Кардан,
и это было настоящим девизом той эпохи, столь очарованной искусством.

Осязание шло сразу за слухом, и снова, возможно, по религиозной
причине, так как существовала такая вещь, как священное прикосновение
— святого, который исцеляет больного наложением
на него рук.
Поэты постоянно касались и чувствовали—а также лизали⁸, «жадно»
(goulûment), если использовать слова, которые срывались с их
перьев. И снова это может продемонстрировать Ронсар:
Que de coral, que de lys, que de roses…
Tastay je lors entre deux maniments…⁹
(И кораллы, и лилии, и розы…
Я ощущаю между двумя прикосновениями…)
Чтобы изобразить точеную ножку, он не прибегает к сравнениям
по форме или к прямым физическим описаниям; ему достаточно указать,
что эта ножка умоляет о том, чтобы к ней прикоснулись: …la
jambe de bon tour
Plein de chair toute a l’entour
Que volontiers on taterait¹⁰.
(…ножка с прелестным изгибом,
Повсюду полная плоти,
Которую трогают так охотно.)
По крайней мере до XVIII в. осязание оставалось одним из главных
органов чувств. Им проверялось и подтверждалось то, к чему зрение
только привлекало чье-то внимание. Оно удостоверяло восприятие,
придавало солидности впечатлению, которое дали другие органы
чувств, не столь надежные. Есть и другие подтверждения подчиненной
роли, которую играло зрение в жизни «нового» человека,
первым инстинктом которого было слушать. Достаточно вспомнить
трагедию оглохшего Ронсара.
Без сомнения, данная эпоха имела своих живописцев, так же как музыкантов,
и даже искусных рисовальщиков, вспомнить хотя бы Леонардо
да Винчи. Однако такие люди, как да Винчи, Дюрер, Гольбейн
и прочие, были все-таки исключением. Безусловно, современники
этих гениев визуальных искусств не привыкли рассматривать,
изображать или описывать некие образы. Эразм не рисовал и даже
не оставлял каракулей на полях своих рукописей. И Маргарита Наваррская,
и Брантом, оба занимали весьма удобное положение
для наблюдения за великими людьми своей эпохи, но они их не описывали:
мы не найдем ни одного живого изображения в их рассказах
об императорах, королях или папах. Даже Рабле оживлял своих
персонажей через их речь, и во время бури говорит не автор, а брат
Жан, на фоне рокота ветра, скрипа снастей и грохота обрушивающейся
мачты. Тем не менее, к ярким краскам и контрастным цветам
«новый» человек был достаточно чуток. Виды цветов, которые упоминали
поэты, немногочисленны, но хорошо различимы: розы, лилии,
гвоздики (которые почти всегда были красными) и, реже, фиалки.
Ливреи, которые носили сержанты по праздникам, обычно делались
из тканей ярких цветов, которые бросались в глаза и имели
символическое значение, нам плохо известное.
Тот факт, что до сих пор никто не исследовал эти цвета и их
поэтическое использование¹¹, означает, что нам нужно быть осторожней
в своих кратких замечаниях о палитре различных поэтов.
У Ронсара, кроме уже упомянутых цветов флористических, мы
находим цвета слоновой кости, киновари и кармина, причем последний
не является разновидностью красного, а служит своего
рода указателем на превосходную степень и прилагается как к синему,
так и к коричневому. В «Оливе» дю Белле встречается полдюжины
базовых цветов — в изобилии золотой, черный и белый (с вариантами:
белесый и т. п.) и красный, со свитой из киноварного, кораллового
и ярко-рубинового—тогда как синий и фиолетовый и все
их оттенки вовсе не упоминаются. С другой стороны, дю Белле использует
широкий спектр драгоценных камней для обозначения
около цветовых образов: у стройной ножки есть «пять драгоценностей»,
т. е. ногтей; губки — это кораллы, зубы — хорошо пригнанные
жемчужины, чистые или хрустальные, шея — порфир; яркие изумруды,
чистые рубины, жемчужины и сапфиры довершают его ассортимент.
Ресурсы Добинье больше и включают в себя малиновый
цвет. Такие новшества, как «черные лужи» и полевые цветы, ноготки
и аквилегии, включаются в поэтическую палитру уже в конца
века.
Есть ли связь между обогащением этой палитры и теми усилиями,
которые бесспорно предпринимались в конце этого века и весь
следующий, чтобы лучше видеть? Нет сомнений, что эти улучшения
были, хотя и скромные: в окна начали вставлять прозрачные стекла,
своего рода очки для слабых глаз, и освещать комнаты стали лучше,
а и то и другое служило одной цели. Наряду с этими улучшениями,
которые в первую очередь касались богатых и были элементом
роскоши и комфорта, сюда можно включить оптические приборы
и линзы, благодаря которым возникла возможность наблюдать небо
и микромир. Телескоп Галилея и первые микроскопы были инструментами
научного прогресса, но с ними появилось и новое видение,
более тренированное и дальнозоркое. Они знаменуют начало стимуляции
зрения, которая очевидным образом была тесно связана
со взлетом науки Нового времени¹².
Если сегодня обоняние и вкус считаются маловажными, то люди
XVI в. отличались повышенной чуткостью к запахам и ароматам,
а также к вкусу сладкого. Слова «сладость», «сладости» постоянно
использовались поэтами, как и «сахар», и «мед», и порождали бесконечное
число метафор. Для Ронсара, например, поцелуй не был контактом,
он был связан не с прикосновением, а с запахом:
Quand de ta levre a demi close
Je sens ton haleine de rose…¹³
(Я ощущаю дуновение роз
На твоих полуприкрытых устах…)
В другой раз, обращаясь к Кассандре, он пишет:
Nymphe aux beaux yeux
Qui souffle de ta bouche
Une Arabie a qui pres en approuche
Pour deraciner mon esmoy
Cent mille baisers donne moy.
(Прекрасноглазая нимфа,
Что из своих уст выдыхает
Аравии такой близкий [аромат],
Чтобы унять мое смятение,
Дай мне сто тысяч поцелуев.)
Для человека Нового времени запах был чем-то позитивным, скорее
причиной трансформации, чем ее следствием, так как «гуморы» (humeurs)
и «ветры» играли точно столь же важную роль, как у людей,
в растительном и животном царстве.
Однако ни вкус, ни запах не породили художественных форм,
по крайней мере, до Брилла-Саварена¹⁴, и возникает вопрос: ни этим
ли объясняется их более низкий статус? Поэты ссылались на них
в первую очередь, но молчание обычных людей озадачивает историков,
пытающихся воссоздать мир чувств и их значения в разные эпохи.
Как объяснить, что дневники ничего не говорят по поводу столь
будничных явлений?
Как бы то ни было, мысль в XVI в. жила, погруженная в более богатую
атмосферу, чем наша: запах и вкус, приносящие самые яркие
из всех чувств, тогда были более развиты. И они вместе со слухом
ложились на чашу весов эмоционального восприятия, перевешивая
тем самым рациональное. Неудивительно, что спустя значительное
время стало считаться, что именно чувства, наряду со всем воображаемым
миром, который ими питался, приводят к ошибкам и заблуждениям.
Но Мальбранш еще полагал, что они были даны нам
ради сохранения тела, как орудия наших инстинктов, а «не для познания
истины».

отсюда http://www.prognosis.ru/lib/mandrou.indd.pdf

+2

3

Меланхолия и воображение себя стеклянным.

О нескольких родственниках кардинала де Ришелье сохранились свидетельства, что они воображали себя, или некоторую часть своего тела, стеклянными. Выглядит как шизофрения, но оказывается, это было типичным для того времени проявлением того состояния, которое мы сейчас называем депрессией. Описанное, систематически проявляющееся, и человек с такими особенностями не считается невменяемым - всем понятно, что именно происходит (знаменитый человек-волк Фрейда, это та же история, похоже). Нормой было негативные эмоции, которыми сопровождается это состояние, выплескивать взрывным образом, а не сдерживать, как требует нынешняя культура, начиная где-то с XIX века - и вот ровно поэтому, насколько я понимаю, люди не падали в обморок от соответствующих приступов самого кардинала.

"В XVII веке люди, находясь в состоянии меланхолии, порой думали, что превратились в волка. Это явление имело название: «ликантропия» (от греч. lykos — волк и antropos — человек). Лицо человека становилось бледным, одутловатым, во рту чувствовалась сухость, в глазах — резь, как будто песок насыпали. Врач Томас Уиллис писал: «Некоторые меланхолики претерпевают воображаемые изменения. Одни думают, что стали принцем, другим кажется, что их тело сделано из стекла, третьим представляется, что они превратились в волка или собаку». Уиллис называл такие состояния melancholia metamorphosis1. В истории меланхолии можно проследить определенный повторяющийся репертуар подобных превращений. Свидетельства о волке и стеклянном человеке во множестве встречаются вплоть до XVIII века. Стеклянные люди думали, что их тело столь хрупко, что может разбиться при малейшем прикосновении, некоторые считали себя прозрачными, боялись солнечного света. Были такие, которые из-за боязни разбиться не садились, и другие, которые путешествовали только в ящике, обложившись со всех сторон мягкой тканью2. Страхи, связанные с восприятием собственного тела, очень разнообразны. Меланхолики, которые думали, что сделаны из масла, боялись растаять, из воска — размягчиться, из глины — треснуть, из соломы — сгореть. Все они принимали различные меры безопасности. Человек-лампа казался сам себе пламенем в масляной лампе и просил задуть его. Человек-море не мочился, чтобы не устроить наводнение (как Гаргантюа). В этих образах проявляется сугубая телесность чувств, видно также, что формы воплощения заимствуются из реальной действительности. Получив в обществе известность, симптомы начинают жить собственной жизнью и становятся образцом для подражания." Юханнисон, К. История меланхолии. О страхе, скуке и печали в прежние времена и теперь / Карин Юханнисон ; пер. со швед. И. Матыциной. — М. 2011
https://knigogid.ru/books/477012-yuhann … ead/page-1 - по ссылке ознакомительный фрагмент, но глава про XVII век в него как раз входит.

Наш "современник" Роберт Бертон буквально только что, в 1621 году, выпустил классическую книгу "Анатомия меланхолии", которая тут же стала страшно популярна, не только в качестве медицинского справочника, но и стала бестселлером в качестве легкого чтения. О ней есть статья в Википедии https://en.wikipedia.org/wiki/The_Anatomy_of_Melancholy , есть доступная онлайн копия на проекте Гутенберг http://www.gutenberg.org/ebooks/10800
Юханнисон цитирует описание меланхолической личности оттуда:
«[Меланхолики] раздражительны, капризны. Они вздыхают, грустят, жалуются, проявляют недовольство, придираются, бурчат, завидуют, плачут... Они нерешительны, непредсказуемы, заняты только собой. Их тревога, мучения, эгоцентризм, ревность, подозрительность и т.д. проявляются постоянно, утешить таких людей нельзя... Только что они были довольны, и вот уже снова недовольны; то, что им нравилось, уже не нравится, и все вокруг раздражает».

Мне не удалось нагуглить, когда книга была переведена на французский язык, но она, среди прочего, знакомит английскую публику с представлениями о недуге, которые уже бытовали во французской медицине и культуре, так что вокруг нас в воздухе примерно такое понимание носится.

+1

4

По мнению Николая Орезмского (ум. 1382), меланхолики в достаточной мере сохраняют способность критически мыслить (как это сегодня бы сформулировали) и оценивать свое состояние. Они понимают, что их страхи беспочвенны, однако от самого чувства страха избавиться не могут. Возможно, именно поэтому меланхоликов считали вменяемыми.

Гиппократ называл одной из причин меланхолии длительное нахождение в пугающей ситуации. Среди симптомов этой болезни также были повторяющиеся кошмарные сновидения или образы, являющиеся больному днем. Поэтому то, что в наши дни называется посттравматическим стрессовым расстройством, тоже могло описываться как меланхолия.

Источники:
Comparing premodern melancholy/mania and modern trauma: An argument in favor of historical experiences of trauma
Hirvonen V. Late medieval philosophical and theological discussions of mental disorders: Witelo, Oresme, Gerson. Hist Psychiatry. 2018 Jan
Пересказ статьи на русском (только автор обозвал гуморы гормонами).

Отредактировано Rotondis (2019-02-20 20:07:10)

0

5

Про истерию в начале XVII в.

Отличительной чертой психиатрии XVII века является обилие самостоятельных наблюдений. Хотя и несколько отставая от основных тенденций эпохи, наука о душевных болезнях постепенно отказывается от мистики и метафизики; вместе с этим она обнаруживает критическое отношение к древним источникам, авторитет которых уже не царствует так безраздельно, как раньше. Личный опыт ценится дороже, чем книжная мудрость, и сборники «наблюдений» современных врачей успешно конкурируют с классиками.

Шарль Лепуа (1563 —1633) перерабатывает все учение об истерии. Он наблюдал эту болезнь у мужчин, и этого достаточно, чтобы заставить его выступить против Галена. Решительно устраняя матку — Эту традиционную виновницу судорожных припадков, которую Платон заставлял странствовать по всему телу женщины и доходить до самого горла, Лепуа указывает на нервную систему, как на единственную причину расстройства. «Принимая во внимание, — говорит он, — что истерическое оцепенение охватывает все тело, необходимо признать здесь наличие поражения одних только нервов». Но главную роль играет здесь голова. И Лепуа высказывает мысли, замечательно верные по существу, несмотря на наивность его мозговой теории. При истерии, по его мнению, поражен в первую очередь «общий сенсорий» — sensorium commune, т.е. высшие психические функции, вся личность, как сказали бы мы теперь.

Интересно отметить, что идея Лепуа была потом забыта, и только через два века заново реставрирована, как самостоятельное открытие.

Самый припадок происходит от сжатия мозговых оболочек, отчего по всему телу распространяется напряженность и судороги. Когда человек очень сильно волнуется от страха или от радости, мозговые оболочки то сокращаются, то расправляются; вот почему истерические припадки часто присоединяются к душевным волнениям. Однако, сжатие мозга иногда происходит и помимо таких душевных причин: тогда перед нами эпилепсия, болезнь, по своему механизму ничем не отличающаяся от истерии, за исключением того, что отсутствует первоначальный психический повод.

Из клинических симптомов Лепуа отмечает кожную анестезию, немоту, слепоту, афонию. Среди его казуистического материала обращает на себя внимание случай молодой француженки Матурины, уже снаряженной для погребения, которое несомненно было бы совершено, если бы она вовремя не очнулась и, как ни в чем не бывало, веселая, не попросила бы есть.

отсюда

Отредактировано Rotondis (2019-02-20 21:09:26)

0

6

Инфанта на горошине

Согласно одному историческому анекдоту, кардинал Мазарини шутил, что наказанием Анны Австрийской в аду будет не огонь и не сера, а кровать, застланная льняными простынями. Неизвестно, говорил ли он в действительности такую фразу, но то, что Анна Австрийская с детства была очень чувствителтьна к текстуре тканей - исторический факт. С трудом удавалось найти ткань,  белье и одежду из которой инфанта смогла бы спокойно носить. У Анны Австрийской была еще одна особенность: она до обмороков боялась роз. Даже нарисованных. Точно неизвестно, с чем это было связано: то ли их запах вызывал у инфанты дурноту, то ли она просто видела в этих цветах некую угрозу. Хотите напугать королеву и испортить ей настроение? Подарите ей розу.

Такая необычная чувствительность и необычные же страхи могли быть у королевы наследственными. У испанской королевской династии, начиная с Филиппа II (деда Анны Австрийской) и заканчивая Карлом II, последним Габсбургом на испанском престоле, ярко проявлялись аутистические черты. У кого-то они были просто особенностью характера, другим - серьезно мешали в жизни. Понятно, что диагноз "аутизм" у исторических личностей невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Можно лишь предположить его наличие, что и было сделано историками. И я, опираясь на некоторый личный опыт, соглашусь: да, очень похоже, что в этой линии Габсбургов передавалось расстройство аутистического спектра. Ниже будет очень много текста))

Испанские Габсбурги. Семейный анамнез

Говоря о наследственных болезнях Габсбургов, обычно сразу вспоминают о Хуане Безумной. На самом деле, современные историки задумываются о том, так уж ли были выражены ее странности, и не стала ли она жертвой интриг троих мужчин: мужа, отца и сына, каждый из которых хотел устранить ее от правления. Сведения о болезни (или мнимой болезни) Хуаны носят полулегендарный характер: со слов мужа, ее безумие заключалось в том, что она мылась в бане с мавританскими девушками (подозрение в содомском грехе?); со слов отца - в том, что она запрещала хоронить умершего мужа и возила его тело с собой по всей стране, периодически заглядывая в гроб. Якобы была меланхолична, якобы несдержанна. Делать выводы на основании таких данных сложно. Ни один из ее потомков в испанской королевской семье подобных чудачеств не совершал.

Карл V, император Священной Римской империи, сын той самой Хуаны. Согласно историческим сведениям, страдал эпилепсией и передал ее всем своим сыновьям. Двое из них погибли в ходе приступов. Никаких особых странностей за Карлом замечено не было.

Филипп II, внук Хуаны и сын Карла. Дед Анны Австрийской. В детстве был болезненным ребенком, однако на его способностях это никак не отразилось. К управлению страной отец привлек его уже в 16 лет.

Описание характера Филиппа очень интересно.

В детстве он не особо дружил с сестрами. Есть предпочитал в одиночестве (эту привычку он сохранит на всю жизнь).

Существует анекдот, согласно которому, одна дама просила Филиппа принять ее сына в пажи. Принцу это почему-то было неприятно, и он предложил отдать мальчика в свиту своей сестры. Но дама настаивала, и тогда Филипп ответил: "Выйдите на улицу, поищите там, вы непременно найдете какого-нибудь принца, [которому сможете отдать своего сына]".

По придворным меркам, Филипп был беспокойным ребенком, королева как-то даже лично отшлепала сына, когда он вывел ее из себя. В остальном - у него было обычное детство.

В юности - был холоден к женщинам. Его первой жене, Марии Мануэлле Португальской, в браке не повезло. Филипп не проявлял к ней любви и избегал слишком частых супружеских отношений, чтобы не навредить своему здоровью (о здоровье принца очень заботились, он был единственным наследником).

Второй брак, с Марией Тюдор, оказался таким же несчастливым. Между этими двумя браками у Филиппа была одна постоянная любовница. В этом Филипп совсем не походил на отца, известного своими галантными приключениями.

Третий брак, с Елизаветой Валуа, поначалу тоже был странным. Филипп открыто пренебрегал юной женой, оставляя ее в одиночестве и днем, и ночью. И дело было не в возрасте Елизаветы. Король иногда прокрадывался в спальню, когда девочка давно спала, выполнял супружеский долг и так же тихо уходил, стараясь не разбудить. Потом постепенно оттаял. К моменту рождения первой дочери, Филипп уже любящий и нежный муж и гордый отец. Присутствовал на родах, держал жену за руку, шептал ласковые слова. Потом взял новорожденную дочь на руки и пересчитал ее пальчики.

Дочерей, которых родила ему Елизавета, Филипп очень любил. Но любопытный момент: он читал детям на ночь не рыцарские романы и даже не исторические хроники, а государственные бумаги. Своеобразно.

Четвертый и последний брак, с Аной Австрийской, был с самого начала счастливым даже по современным меркам.

Вообще, на людях Филипп был внешне холоден, выглядел бесчувственным. Никогда не улыбался в обществе, не проявлял эмоций, его лицо напоминало маску. По заявлениям современников, эта сдержанность была природной, а не выученной. Король всегда был подчеркнуто вежлив, но не проявлял теплоты ни к кому, кроме самых близких.

Эта сдержанность, однако, не мешала ему участвовать в придворных развлечениях, но бывало, что он покидал их раньше, чтобы побыть в одиночестве.

Ошибкой было бы считать Филиппа на самом деле бесчувственным, король очень тяжело пережил и болезнь старшего сына, и смерть Елизаветы. Он просто не умел или не привык проявлять чувства. Горе у него  выражалось в том, что он, не в силах видеть, как страдают его близкие, убегал молиться.

Что касается его жестокости, то тут сведения разнятся: Филипп якобы не любил аутодафе - но в его правление развернулись масштабные преследования еретиков, кровавая война во Фландрии и в Альпухаре. Якобы не любил корриду - но с удовольствием смотрел собачьи бои. Наверное, в этом он был не хуже и не лучше своих современников.

Нужно учитывать еще один момент - определенную долю мессианства присутствовавшую в его характере. До безумия эта черта не доходила, но отпечаток на личность Филиппа наложила. Католический король, оплот контрреформации. Мы тут всех научим Родину любить истинной вере. Все эти настроения подогревались его духовником и придворными, что и вылилось в итоге в "охоту на ведьм" - мистиков, лютеран, тайных иудеев и морисков. Король вполне мог верить, что совершает благое дело и спасает людские души. Эта же черта характера позднее заставила Филиппа буквально принести в жертву своего сына ради блага Испании. Но об этом ниже.

Филипп был довольно невротичным человеком: неуверенным, постоянно во всем сомневающимся, медлительным в принятии решений, подозрительным. Чем и заслужил официальное прозвище Благоразумный и неофициальное - Король-паук.

Пережил несколько покушений на свою жизнь, однако это не заставило его стать осторожнее или озаботиться своей охраной.

Филипп был почти помешан на своем здоровье, гигиене и чистоте. Не выносил ни малейшего пятнышка. Поправлял все: криво висит, не так поставлено. При нем же придворный церемониал (введенный еще Карлом V в 1548 г.) принимает те самые причудливые формы, которые потом высмеивались в анекдотах. Например, бокал королю должен быть подан, пройдя через руки трех придворных, перед обедом должен быть зачитан список блюд, которые подаются на стол, нельзя смеяться, нельзя громко разговаривать и так далее. Вся придворная жизнь была строжайшим образом регламентирована.

Во время аудиенции король либо смотрел на просителя слишком пристально, либо вообще не смотрел ему в глаза. Людей это сбивало с толку.

Периодически испытывал приступы мутизма (неспособности говорить), даже в спокойной обстановке. Говорил почти шепотом, не умел повышать и понижать голос. И при любой возможности предпочитал письменное общение. Читая письма, исправлял чужие грамматические ошибки, а также оставлял на полях пометки не имеющие отношения к делу - записывал мысли, пришедшие ему в голову.

Филипп был последним испанским Габсбургом, правившим самостоятельно, однако помимо государственных дел у него было хобби, доходившее до страсти - архитектура. И мало кто из современников разбирался в этой области лучше короля.

Анализируя психологический портрет Филиппа II, современные исследователи ставят ему диагноз "высокофункциональный аутизм". Аутизм - не аутизм, но соглашусь: выраженные аутистические черты у короля присутствовали. Это и ритуалы, и мутизм, и неспособность управлять голосом, и нетипичный зрительный контакт, и нетипичное проявление эмоций, и сложности в общении, и стойкий сильный интерес к определенной области знаний. Еще ярче эти черты проявились у его старшего сына.

Дон Карлос, принц Астурийский, прожил короткую, полную страданий жизнь, чтобы после смерти стать героем легенд, за которыми очень быстро потерялся его настоящий образ. Он либо прекрасный принц, возлюбленный Елизаветы Валуа, враг инквизиции и защитник протестантов и морисков, жестоко убитый отцом-тираном; либо больное, уродливое и злобное существо. Садист, которому в радость было мучить людей и животных. Такой же безумец, как его прабабка Хуана.

Обе эти легенды дожили до наших дней: первая - в произведениях Шиллера и Верди, вторая - в популярных статьях в интернете. Обе эти легенды авторские и создавались с конкретной целью - очернить либо обелить память Филиппа II, вольно или невольно поспособствовавшего гибели сына.

На самом деле, существует несколько подробных биографий принца, созданных в разные годы, и из исторических документов вырисовывается совсем другой образ. Не романтический герой. Но и не злобный карлик-садист. Не сумасшедший и даже не умственно отсталый. Просто больной ребенок, с которым взрослые не знали, как себя вести - и, увы, загубили его в итоге.

Случай принца в плане диагностики показателен настолько, что его развитие стоит рассмотреть по годам.

Карлос появился на свет после двух суток родовой деятельности. Его мать скончалась через несколько дней: по утверждению современников, от кровопотери. В младенчестве были определенные трудности со вскармливанием ребенка (не брал грудь у новой кормилицы, не пил козье молоко), но ничего необычного. Первое слово, согласно биографии, произнес в три года, когда все уже забеспокоились, что ребенок молчит. Более-менее ходить начал к пяти годам.

У Карлоса, по описаниям современников, было довольно приятное лицо, без характерной габсбурской челюсти (на одном из портретов кисти Коэльо она таки заметна; возможно, была не слишком выражена), низкий лоб, прямые черные волосы и серые глаза. В биографии 2022 г. утверждается, что на детском портрете у принца очень грустный взгляд, не возьмусь об этом судить.

Однако принц был очень худ (в 17 лет весил чуть больше 34 кг), страшно бледен и хром от рождения: одна нога значительно длиннее другой. Одно плечо у него было выше другого (поэтому на большинстве портретов на нем плащ, скрывающий эту особенность), на спине был небольшой горб, грудь - деформирована и - в области поясницы - прогиб, живот выпирал вперед. Ноги были очень слабыми, и всей правой половиной тела Карлос владел намного хуже, чем левой. Голос у него всю жизнь был по-девичьи высоким и неприятным. Речь - нечеткой, говорил он с трудом, однако доносить свои мысли до собедника у него получалось.

Уже в XX в. по этому описанию принцу выставили диагноз - детский церебральный паралич. И я снова соглашусь. Картина настолько типичная, что я даже предположу, что это была нетяжелая спастическая тетраплегия (поражены все четыре конечности, и мышцы постоянно напряжены) с бóльшим поражением справа. В самых тяжелых случаях такие дети прикованы к инвалидной коляске, нередко - истощены и нуждаются в специальном питании, потому что их организм не усваиваивает обычную пищу. В самых легких - имеют лишь незначительные особенности походки и речи. Карлос оказался где-то посередине между этими двумя вариантами.

Кроме того, рано обнаружилось, что принц - левша (вероятно, просто из-за того, что правая рука пострадала сильнее). Его переучивали, привязывая левую за спину, за столом били по руке, если брал ложку левой. Безуспешно.

К пяти годам проявились первые странности: мальчик был постоянно голоден, никак не мог наесться, много ел - и при этом совсем не набирал вес. Начались расстройства желудка с повышенной температурой. Эти проблемы будут его преследовать до конца дней.

Во время болезни записывают первые фразы принца - и в них отсутствует местоимение "я". Он называл себя el niño - "мальчиком", "ребенком" и говорил о себе в третьем лице. Так продолжалось, как минимум, до восьми лет.

Когда Карлосу было пять лет, свита заметила еще одну странность: принц реагировал слишком бурными истериками на мелочи, вроде случайной царапины. С самого детства у дона Карлоса наблюдалась аутоагрессия: он наносил травмы самому себе.

В этом же возрасте его впервые берут на бой быков, у мальчика болит живот, он капризничает, ведет себя неуместно на публике. Но здесь ничего удивительного - так вел бы себя любой пятилетний ребенок. Тут вопрос, скорее, к взрослым: не стоило ли оставить заболевшего малыша дома?

В том же возрасте он обнимает незнакомцев, желая показать, что рад встрече. Когда взволнован - его речь совершенно неразборчива.

9 лет. Снова смотрит бой быков. Так возбужден, что королю лично приходится его увести. В том же году принц впервые серьезно приступает к учебе. Прежний учитель почему-то не научил его даже буквам. С девяти до двенадцати лет у Карлоса будет самый спокойный и, пожалуй, самый светлый период в жизни. Он охотно учится и хорошо успевает, правда, латынь так и не освоит. Но наставник им доволен. Принц умен и даже забавен. Учитель записывает и пересылает королю детские перлы Карлоса.

11 лет. Впервые видит деда (Карла V), о котором наслышан и которым восхищается (называет его своим отцом, а отца - братом). Принц хочет поехать императору навстречу, его удерживают, говоря, что это не по протоколу. Тогда дон Карлос пишет деду письмо. Наконец, они встречаются. Принц с восторгом слушает рассказы о войне, и вдруг заявляет, что он бы скорее умер, чем отступил на поле боя. Карл V смеется: "Каков шельмец!" Мальчик не понимает, почему над ним смеются, и впадает в еще больший раж. Смеются уже все присутствующие: имератор подал пример. С принцем делается истерика.

Карл V в личной переписке был очень обеспокоен состоянием внука: "Я не знаю, что из него вырастет", - однако не откликнулся на просьбы лично заняться воспитанием мальчика. В этот же период Карлос грубо ведет себя с принцессой Хуаной - своей теткой, к которой он был очень привязан. Император не поясняет в письмах, что это был за инцидент, однако в литературе сохранился похожий анекдот. Вот он.

Однажды тетка принца сурово наказала его любимого пажа за какую-то незначительную провинность. Дон Карлос слишком бурно и слишком громко выразил свое возмущение, тетка сказала, что если он немедленно не замолчит, его высекут. И тогда он ее ударил по лицу. Мальчику сказали, что за такие вольности - рубят головы или руки. Принц, к удивлению присутствующих, не выказал ни малейшего испуга, только воскликнул: "Какая прелесть! У вас будет однорукий король!" В итоге он попросил прощения (сам, без принуждения), и все закончилось обычной поркой.

12 лет. Принца начинают учить фехтованию и верховой езде. Появляются первые тревожные звоночки, заставляющие его воспитателей и тетку волноваться. После предыдущих успехов, Карлос вдруг теряет интерес к наукам, становится рассеян, не старается, фехтование и физические упражения ему тоже не даются. К своим наставникам мальчик испытывает глубокое почтение, к выговорам и наказаниям весьма чувствителен, однако его отношение к учебе не меняется.

В пост ему велят есть рыбу - принц активно против этого протестует.

13 лет. Умирает Карл V, дед принца. Дон Карлос безутешен. Его поведение ухудшается, учеба еще больше страдает. Принц присутствует на грандиозном аутодафе в мае 1559. Если верить исследователю истории инквизиции Льоренте, то дона Карлоса возмущает происходящее, и он клянется в ненависти к инквизиции. Льоренте более-менее объективен и совсем не романтизирует образ принца, но ни один современный биограф не смог найти подтверждения его словам. Поэтому их стоит считать еще одним историческим анекдотом.

14-15 лет. Август 1559 г. Филипп II возвращается в Испанию и застает сына тяжело больным. У принца перемежающаяся лихорадка, проблемы с мочевыводящими путями, расстройство желудка и постоянная жажда. Сегодня предполагают, что эта болезнь, начавшаяся в 1559 г., была малярией. Возможно, однако проблемы с пищеварением были у мальчика с самого детства (просто дисбактериоз? целиакия? поражение щитовидной железы? что-то еще?). К счастью для дона Карлоса, медики в его лечении больше полагались на благотворное влияние климата, чем на лекарства (иначе свели бы его в могилу еще раньше). К несчастью - его болезнь быстро стали воспринимать как данность. Когда он ел без остановки, его сажали на диету, но кажется, даже не пытались понять, откуда такой волчий голод, и почему ребенок напоминает ходячий скелет. Эти лихорадки его так и не оставят.

Осенью того же года дон Карлос устраивает отцу жуткий публичный скандал. Король ставит сына на место, однако последующие два года физическое и психическое состояние принца остается нестабильным. Про словам самого Филиппа II, раз в несколько недель или раз в несколько месяцев у дона Карлоса случаются бурные истерики, между которыми - полное или почти полное затишье. Король, не повышавший голос даже на слуг, очень сурово отчитывает принца. Если верить придворным сплетням, у мальчика после этих выговоров подскакивает температура. Он иногда утрачивает контроль над тазовыми органами - врачи считают это следствием все тех же лихорадок.

Истерики, однако, возникали не на пустом месте: нередко они были вызваны поступками отца или свиты. При дворе быстро поняли, что принц малость не в себе, и стали этим пользоваться. И наставники, и друзья выманивали у дона Карлоса подарки, деньги и даже одежду и подбивали его на заведомо проигрышные пари - всем на потеху. Кроме того, они позволяли себе с ним вольности, на которые не решились бы в отношении любого другого дворянина. Филипп II не только не пресекал подобное, но и извинялся перед свитой за неподобающее поведение сына. По сути, такая позиция короля развязывала насмешникам руки.

В этот период происходит одно светлое событие: ко двору прибывает новая испанская королева, Елизавета Валуа. Ей идет пятнадцатый год, как и Карлосу. Муж к ней поначалу равнодушен, мать - Екатерина Медичи - в письмах наставляет, что нужно обязательно подружиться с наследником престола: после смерти Филиппа, судьба Елизаветы и ее будущих детей окажется в руках Карлоса. О принце уже тогда ходили слухи, что он заносчив (не может стоять перед отцом с непокрытой головой), что жесток и неистов (в младенчестве закусал насмерть трех кормилиц), что у него содомская связь с графом Хельвесом (запирается с ним в спальне среди бела дня).

Но Елизавета увидела бледного, хрупкого мальчика, на вид - не старше двенадцати лет. Запуганного, издерганного, ранимого. Ей не пришлось прикладывать усилий, чтобы подружиться, все получилось само собой. Судя по ее письмам и по письмам ее свиты, французы принца жалели. По мнению биографов, Елизавета была единственной, кто не пытался воспитывать Карлоса и не смеялся над ним. Напротив, она его защищала.

Юная королева танцевала и играла с принцем, рассматривала его коллекции. Карлос, по словам французского посла, отвечал королеве "необыкновенной любовью": проводил у нее все свободное время, сидел у ее постели, когда она болела, устраивал для нее пикники и осыпал ее подарками. Позднее Елизавета напишет, что их связывала искренняя дружба, что принц всегда был добр к ней, и она многим ему обязана. А Карлос поместит королеву на первое место в списке своих друзей (если само существование таких списков не позднейшая легенда).

В присутствии Елизаветы у принца никогда не бывало истерик, однако она отмечала, что мальчик боится отцовского гнева ("Король обедает один. Он на нас сердится?") и что он повторяет чужие фразы по нескольку раз, что смеется без повода.

В начале 1561 г., в 15 лет принца по совету врачей отправляют в Алькалу: там лучше климат. Вдали от двора он проведет почти 4 года. Он все еще страдает от лихорадок, однако его психическое состояние улучшается: прогулки, компания сверстников, отсутствие необходимости соблюдать придворный этикет делают свое дело. В этот период принц практически нормален, одако некоторые странности все же сохраняются. Например, он кладет в рот и (случайно?) проглатывает жемчужину. Подобная игра с несъедобными предметами отмечалась у него и в более позднем возрасте.

Это явление носит название "пика" (от латинского слова "сорока"), и наиболее часто встречается при аутизме (даже при нормальном интеллекте). Так люди справляются с волнением: кому-то достаточно вертеть в пальцах карандаш, а кому-то надо покатать что-нибудь на языке.

Также Карлос требует поднять к нему в комнату слоненка, подаренного бабушкой, королевой Португалии. Жестокости к животным, которую приписывали принцу, и в помине нет: слоненка он очень любит.

В следующем году (1562) дон Карлос переживает травму головы. Часто пишут, что именно этот случай и был виной последующего "безумия" принца. Однако падение Карлоса и оказанное ему лечение было подробно изучено. Удар не повредил мозг, не вызвал его отека или кровоизлияния. Трепанация черепа, которую приписывают Везалию, не была завершена: врачей остановили, прежде чем они успели сделать отверстие в кости. Горячка, едва не унесшая жизнь принца, была вызвана заражением поверхностной раны от нестерильных бинтов и хирургических инструментов. И даже тогда эта горячка не переросла в менингит или энцефалит: симптомы не совпадают. Инфекция не достигла мозга. А вот остеомиелит костей черепа был, и абсцессы на лице и груди были. Принц чудом все это пережил и выздоровел.

Итак, травма 1562 г. едва ли могла быть причиной нервного срыва, произошедшего в последние годы жизни принца. Хотя, конечно, сотрясение мозга и высокая температура не несут пользы для здоровья.

Как вообще получилось, что принц упал? Часто пишут, что дон Карлос якобы гонялся за служаночкой с нехорошими намерениями и оступился на лестнице. Эта версия противоречит записям врачей принца, согласно которым он еще в 22 года оставался девственником и более того - был бессилен и чурался плотских отношений. Король позднее сам велит сыну лечь с женщиной, а тот заупрямится: мол, будет спать только с женой и только после венчания.

Сохранился отчет наставника принца, дона Гарсии де Толедо. Девушка в этой истории действительно присутствовала. Она была не служанкой, а дочерью коменданта замка. Принц ею заинтересовался, дону Гарсии это почему-то не понравилось, и он приложил все усилия, чтобы прекратить их общение. Тогда дон Карлос послал девушке записку, приглашая на свидание в саду. Неизвестно, пришла она или нет - сам принц не дошел. В тот вечер он был взволнован, взбудоражен и то ли действительно просто оступился на лестнице, то ли у него случился эпилептический приступ. Девушке дон Карлос и сам король позже подарили приданное, хотя романа между ней и принцем не случилось. Дон Карлос вообще был очень щедрым человеком.

19 лет - 23 года. Трагический финал. В 19 лет дон Карлос возвращается ко двору. Отец вводит его в Государственный совет. Первый год принц редко принимает участие в заседаниях, но когда король вводит в совет его близкого друга, дона Хуана Австрийского, Карлос начинает проявлять интерес к политике. Дон Онорато, наставник принца, полагает, что тот в будущем сможет править - при помощи советников. Король же с горечью отмечает, что его сын серьезно отстает в развитии - физическом и умственном. Послы, лично общавшиеся с принцем, пишут, что он обладает превосходной памятью и в чем-то умен, а в чем-то - не разумнее семилетнего ребенка.

Сам Карлос стремился править. Еще в детстве отец обещал отдать под его управление Фландрию, а теперь не спешил этого делать. Такое положение вещей принца раздражало. Не торопился король и со свадьбой сына, понимая его особенности. Более того, вместо обещанного брака с юной кузиной, Аной Австрийской, принцу пытались навязать брак с родной теткой, которая растила его с младенчества, заменив ему мать. Карлос был в ужасе от такой перспективы и говорил, что лучше умрет, чем женится на принцессе Хуане. Отношения между королем и наследником стремительно портились. Свита фактически устроила травлю принца, называя его "каплуном", евнухом и пассивным содомитом. Меланхолия дона Карлоса еще больше усугубилась после длительного и безуспешного лечения от импотенции.

Все это привело к взрыву. Принц был непочтителен с отцом, "бесновался", загонял лошадей, катаясь верхом (то, что позже будут приводить как пример его якобы садизма). Не исповедовался и не причащался. Был груб с придворными. Это интересный момент: в прижизненных отчетах грубость принца выражается в том, что он раздает слугам пощечины и словесно оскорбляет герцога Альбу. После его заточения и смерти эти же истории обрастают цветистыми подробностями: пытался выбросить в окно пажа, заставил сапожника съесть тесные сапоги (это Брантом, не общавшийся с принцем), набросился на герцога с кинжалом. Проблема в том, что дон  Карлос в тот период сам едва держался на ногах, по утверждению французского посла. Ему было бы затруднительно все это проделать.

Однако даже пощечин и словесных оскорблений было более чем достаточно. Французский посол был почти уверен, что дона Карлоса лишат права наследовать. Друзья принца были всерьез обеспокоены его душевным здоровьем ("Вы даете врагам повод говорить о вашем безумии"). Король полагал, что сын одержим демонами. Не без участия друзей у дона Карлоса созрел план бежать из Испании. То ли к кузине-невесте - лично просить ее руки, то ли во Фландрию - поддержать повстанцев. План этот был по-детски наивным, непродуманным и отражал полное непонимание логики обычных людей.  Король заблаговременно узнал об этом и заблаговременно же согласовал с Государственным советом решение о том, что наследника необходимо удалить из публичной жизни.

В январе 1568 г. дон Карлос был арестован и заточен в башне, к которой примыкали его покои, в неподходящих условиях. По сути, это была одиночная камера. Принца лишили друзей (его прощание с доном Родриго де Мендосой - душераздирающая сцена), лишили общения и переписки, права слушать мессу и принимать причастие (как одержимого). Неделю спустя, когда клирики убедили Филиппа II, что никакой одержимости нет, визиты священника разрешили.

При аресте и в заточении принц вел себя как маленький ребенок, а не как буйно помешанный. Был тих, послушен и много плакал, но отцовскую волю не нарушал. По другую сторону запертой двери плакали королева и принцесса Хуана, умоляя разрешить им встречу с принцем. Король не смягчился и запретил Елизавете плакать: она была беременна, волнение могло навредить ребенку. Имя принца не разрешалось упоминать в разговорах и даже в молитвах. Двор пребывал в страхе. Правители других государств - в недоумении. Наследника престола фактически заживо похоронили.

Филипп II не был жестоким отцом. Чтобы понять логику его поступка, необходимо учитывать склад его психики - то самое мессианство и подозрительность. Принц, несмотря на все свои странности и болезни, был популярен в обществе, и король (наверное, справедливо) полагал, что некоторые придворные круги захотят поднять восстание, используя его сына. Кроме того, муссировались слухи о лютеранстве принца, скорее всего, ложные, но ими был обеспокоен даже Папа Римский. И выбирая между церковным судом и заключением в стенах дворца Филипп выбрал для сына последнее. Он писал бабке принца, рвавшейся увидеть внука: "Я принес в жертву Богу собственную плоть и кровь". По сути, король выполнил клятву, данную на аутодафе в октябре 1559 г., в присутствии дона Карлоса: "Если мой сын станет еретиком, я своими руками соберу дрова ему на костер". Чуть иначе, но выполнил.

Филипп писал, что готовится переселить принца в замок, где окончила свои дни Хуана Безумная, но медлил - как медлил с принятием любых решений. Через шесть месяцев заключения во дворце дон Карлос скончался. Для короля это был лучший выход, потому что лишить принца права наследования в Кастилии было практически невозможно. А правление Карлоса, по мнению отца, стало бы катастрофой для Испании.

В заключении принц впал в тяжелую меланхолию. У него нарушился сон, усилилась аутоагрессия. Потом он объявил голодовку. Королю об этом доложили, он ответил: "Проголодается - сам попросит еды". Карлос, и правда, долго не выдержал и попросил поесть. На Пасху он исповедовался и причастился. Духовник принца описывал его, как милого и отзывчивого молодого человека. Дон Карлос поначалу не осознавал, что заточен на всю жизнь. И его биографы задаются вопросом, понимал ли он вообще, за что арестован. Он верил, что отец его простит: он ведь наказан и попросил прощения. Когда осознал - снова погрузился в меланхолию. У него опять начала "скакать" температура, его мучила жажда. Он вновь держал длительную голодовку. Что именно погубило принца - неизвестно. По воспоминаниям графа де Лермы, истощение, по отчетам врачей - пища, съеденная после долгого воздержания и вызвавшая колики. По мнению современников - слабительное, прописанное на фоне диареи и рвоты (и, как говорили, врач прекрасно понимал, что убивает своего пациента). Умирал принц долго, тяжело, но был в ясном сознании и исповедовался. Звал отца, но тот так и не пришел. После смерти табу на имя наследника было снято, в стране объявили траур.

Елизавета Валуа пережила своего друга всего на пять месяцев, скончавшись в октябре того же года в ходе преждевременных родов (вероятнее всего, от нелеченного воспаления почек - врачи боялись навредить плоду). Младенец (снова девочка) тоже не выжил.

Романа между доном Карлосом и Елизаветой Валуа не было. Не было и ревности со стороны Филиппа, который никогда не препятствовал их дружбе. Однако еще до брака с Филиппом Елизавету, действительно, прочили в жены Карлосу. И Екатерина Медичи обиженная на зятя (загубил девочку, заставляя слишком часто рожать, позволял своим людям еще при ее жизни сплетничать, что вскоре женится на другой), приложила руку к созданию легенды о двух прекрасных юных возлюбленных и убившем их короле-тиране.

О характере дона Карлоса

Принц был общительным ребенком и вырос в такого же общительного молодого человека, однако совершенно не умел подстраиваться под социальные нормы и требования. Он говорил все, что приходило ему на ум, был оскорбительно прямолинеен. Задавал множество вопросов и иногда, казалось, даже не слушал ответов. Правила этикета Карлос заучивал чисто механически, придворный церемониал был ему в тягость. В новых ситуациях терялся и плакал (отец велел сидеть в комнате - значит, буду сидеть и рыдать, даже если другие сказали, что уже можно выйти; отец ведь сам не пришел и не сказал).

Он не улавливал иносказаний и подтекста в речи собеседников. Его было легко разыграть и обмануть. Лжецов он не терпел, превыше всего ценил правду и обладал крайне обостренным чувством справедливости.

Страстно увлекался военной и античной историей, перечитал в библиотеке все книги по этой теме, постоянно о ней говорил. Принца задевало, что его отец - не воин, и однажды, уже взрослым, он выказал язвительное чувство юмора, велев переплести книгу с пустыми страницами, которую озаглавил: "Великие походы короля Филиппа II". Отец узнал и жестоко оскорбился.

Коллекционировал статуи и древние рукописи (не владея латынью и греческим). Был ценителем живописи. Очень любил красивую одежду и украшения, но легко дарил платье со своего плеча, свои вещи. Много жертвовал - Церкви, детям-сиротам, заботился о бастардах своей свиты, о подкидышах, лично навещал детей, воспитывавшихся на его деньги. Много играл, заключал пари - и всегда проигрывал.

Был упрям и обладал пугающим упорством в занятиях, которые ему нравились. То, что не нравилось, делал лишь за вознаграждение.

Был способен на сильные чувства - как положительные, так и отрицательные. Быстро составлял мнение о людях, и переубедить его было невозможно. Быстро и глубоко привязывался к друзьям, не обижался на них. В свите принца был фаворитизм. На врагов мог хранить обиду очень долго (одному придворному дал пощечину через полгода после того, как тот его оскорбил).

Раннее начало расстройства, позднее появление речи, ее специфичность, задержка появления местоимения "я", персеверация  речи (не несущее смысла повторение отдельных фраз), пика (привычка тянуть в рот несъедобные вещи во взрослом возрасте), неравномерное развитие психики (в чем-то умный, в чем-то - будто умственно отсталый), социальная негибкость (неумение подстраиваться под новые ситуации), выраженная социальная неуспешность, выраженная коммуникативная неуспешность при желании общаться, наличие всепоглощающего интереса и пугающее упорство в его достижении, слишком бурные истерики. Это яркая картина расстройства аутистического спектра.

Если бы принцу обеспечили более спокойную обстановку: не били бы по рукам за то, что взял ложку левой, не секли бы, раз уж поняли, что розги не помогают, не таскали бы его на бой быков и аутодафе, не отчитывали бы за каждый промах, не высмеивали бы - словом, не сделали бы из него к 14 годам запуганного, невротичного подростка, то, возможно, некоторые из этих черт и сгладились бы с возрастом.

Филипп III Благочестивый. Отец Анны Австрийской. С наследниками Филиппу II не повезло, как он считал. Умница и любимец отца, дон Диего, умер от какой-то детской хвори в семилетнем возрасте. Дон Фернандо тоже. Остался младший, Филипп. Настолько болезненный, что никто не верил, что он доживет до зрелого возраста. С тяжелыми проблемами с пищеварением, со странными пищевыми привычками. Если Карлос буйствовал, то Филипп был тих, застенчив и послушен до неприличия. Не проявлял талантов ни в чем, кроме изучения языков и Закона Божьего. Якобы не интересовался ничем, кроме охоты, еды и развлечений. В свои двадцать лет казался незрелым, инфантильным, не готовым к правлению и не особо умным. "Глупее дона Карлоса", - вздыхали современники, вспоминая покойного принца.

Филипп II предсказывал, что сын не сможет править - им самим будут править другие, и не ошибся. Вступив на престол, Филипп III передал государственные дела в руки друга детства, герцога Лермы, а также супруги и родственниц-женщин и устранился от правления. Как показывает его личная переписка, глупцом он не был, но то ли боялся ответственности, то ли просто ее не желал. Зато он был любящим мужем и отцом, давшим своим детям счастливое, по меркам эпохи, детство с играми и шалостями.

Филипп IV, брат Анны Австрийской. Очень напоминал по характеру своего деда, Филиппа II. Человек-загадка. Такой же безэмоциональный на людях - "живая кукла" с сонным лицом-маской. Каким он был с близкими людьми, сведений у меня нет. Так же строго придерживался правил придворного церемониала. Так же много времени отдавал государственным делам, хоть и правил с помощью министра. Однако первый за три поколения заводил многочисленные романы с женщинами.

Карл II. Несчастный король, потомок близкородственных браков во всех предыдущих поколениях, внешность и болезни которого стали притчей во языцех. Самое интересное, что, по мнению послов, общавшихся с Карлом лично, идиотом он не был. Если у него и была интеллектуальная недостаточность, то она была не сильно выражена. На первом месте была именно аутичность - полная отрешенность от окружающего мира в раннем детстве и позднее и не до конца успешное овладение родным языком. Еще медики-испанцы предполагают, что Карл на самом деле был... женщиной, то есть интерсекс-человеком с XX-хромосомами, потому что при рождении врачи не смогли точно установить его пол и больше склонялись даже к тому, что родилась инфанта, а не инфант. Однако это к аутистическим чертам уже не имеет отношения.

Если говорить об Анне Австрийской, то женщины обычно лучше адаптированы к социуму, чем мужчины, успешнее маскируют аутистические черты и быстрее компенсируют психологические дефициты с возрастом. Нельзя сказать, что им это легко дается, однако они справляются. Поэтому если мужчины в семье получали полный набор особенностей, тянущий на диагноз, то у инфанты вполне могли быть только вот эта гиперчувствительность к текстурам тканей и необычный страх роз.

Отредактировано Луис де Толедо (2023-10-07 21:02:18)

0


Вы здесь » Французский роман плаща и шпаги » От переводчика » O tempora, o mores. Психология эпохи