Человек, останавливавшийся в «Сыче и сове» под именем г-на Лесента, был невысокого роста, с пронзительными серыми глазами и пышной гривой совершенно белых волос, придававших ему вид библейского патриарха или, быть может, святого, если бы от святого можно было ожидать такой проницательности во взгляде и некоторой снисходительности в обращении — равно с простонародьем и с дворянами. Говорил он тихо и вел себя так же, что легко было бы принять за христианское смирение, если бы не обращались с ним с такой почтительностью те, кто приходил его искать — все, включая мрачного монаха-францисканца. Посты он также не соблюдал, но явно не из чревоугодия, ибо для себя неизменно заказывал овощи и рыбу, но никогда не спорил со своими сотрапезниками о выборе блюд и не отказывался от того, что ему предлагали. Одевался он тоже просто, однако не настолько, чтобы заподозрить его в недостатке средств, настойчиво выбирая светлые тона и питая явную слабость к кружевам, пусть даже самым простым. И, разговаривая с женщинами, как со старшей г-жой Дюбуа, так и с младшей, он неизменно смотрел им в глаза, выслушивая каждое сказанное ими слово с неизменным вниманием, даже если речь шла о совершеннейших пустяках. Как сейчас, когда он спустился в обеденный зал и обратился к хозяйке трактира с пожеланиями доброго утра.

- Мне принесли письмо вчера к ночи, - сообщил он затем. - Я хотел бы его получить.

Покинув «Сыча и сову» накануне вечером, он сумел вернуться незаметно для хозяев, и загадкой оставалось, как он мог узнать об оставленном ему послании. Возможно, мэтр Дюбуа мог ответить на этот вопрос, если бы не ушел еще с утра. Но, будь он на месте, вряд ли г-н Лесент не обратился бы прямо к нему.

Отредактировано Провидение (2017-01-31 22:39:54)

Разворачивать оставленное ему послание г-н Лесент не спешил. Если бы хозяйка «Сыча и Совы» вздумала оглянуться, уходя за запиской, она прочитала бы, быть может, в стальных глазах постояльца пристальное внимание, к которому никак не могла быть от него привычна. Внимание это вряд ли польстило бы ее женскому самолюбию, ибо в испытующем взгляде г-на Лесента не найти было ни грана того тепла, которое безошибочно говорит женщине, что она желанна, ни тени восхищения, ни самой малой толики сердечной привязанности — так кошка смотрит на мышь или гончий пес на олененка. Единственным, кто мог бы перехватить этот взгляд, был возившийся у очага пасынок г-жи Дюбуа, однако тот был занят, да и не сумел бы ребенок истолковать то, что увидел.

- Обедать я буду позже, сударыня, - ответил он обычным своим негромким голосом, в котором явственно слышались напевные интонации юга. - Однако не спешите покинуть меня, умоляю, дитя мое. Мне хотелось бы побеседовать с вами, если у вас нет сейчас более важных и срочных дел.

Никто не сказал бы по его виду и тону, рассчитывает ли он на угодливость, которю столь многие парижские трактирщики проявляют к своим постояльцам, или у него в запасе были и другие способы добиться желаемого.

Обыкновенно жена трактирщика, даже если она молода и хороша собой, привлекает лишь весьма поверхностное внимание, и оттого многие на месте г-на Лесента беззастенчиво уставились бы на ее грудь, восхитились бы нежным румянцем или попытались бы поиграть с обеспокоенным взглядом серых глаз. Но г-н Лесент смотрел прямо в лицо своей собеседницы, и за его вниманием легко угадывалось участие – быть может, чуть покровительственное, но приобретающее тем самым лишь большее сходство с той добродушной снисходительностью, с какой достойный pater familias взирает на проказы своих потомков.

- Я немолодой уже человек, дитя мое, - г-н Лесент опустился на табурет напротив, сочувственно глядя на молодую женщину. – И замечаю многое, даже помимо своей воли. Я опасаюсь, что вы несчастны, а сам я слишком часто останавливаюсь здесь, чтобы быть всецело безразличным к вашему горю. Вы знаете, что Господь слышит всякую обращенную к нему мольбу, не правда ли?

Г-н Лесент чуть наклонился вперед, словно подчеркивая, что произнесенные им слова были для него не пустым звуком.

Г-н Лесент мог принять почтительность мадам Дюбуа за чистую монету, мог положить себе, что скрытый за нею вызов был своего рода криком отчаяния, мог рассудить, что сделанный – возможно, наугад – выстрел не достиг цели, мог решить, что женщина, к каким бы слоям общества она не относилась, живет теми же заботами и теми же огорчениями. Но, какие бы мысли не роились за его высоким лбом и не скрывались за участливым взглядом серых глаз, ни его тон, все же столь сочувственный, ни выражение его лица, все так же дружеское, не изменились.

- Я рад, что вы знаете это, дитя мое, - мягко проговорил он. – Сделайте же, прошу вас, следующий шаг. И спросите себя, не отвернулся ли от вас Господь.

Приписывал ли он ей, в зависимости от своего мнения о слабой половине рода человеческого, тревогу за мужа, который начал вести себя необычно в последнее время, до некоторой степени совпадающее с появлением г-на Лесента, подозревал ли за ее обыкновенной шутливостью и спокойной уверенностью тоску о продолжении рода, угадывал ли мечты об иной жизни, больше подходившей ее беспокойной природе – неизвестно. Однако, по всей видимости, у него были какие-то причины предполагать, что чувства мадам Дюбуа могли ввергнуть ее в отчаяние, и слово «горе», использованное им ранее, было произнесено не случайно.

Отредактировано Провидение (2017-02-04 21:23:25)

Господин Лесент в ответ склонил седовласую голову — признавая ли поражение, восхищаясь ли стойкой верой своей собеседницы или пытаясь скрыть чуть переменившееся выражение глаз — Бог весть. Ожидал ли он от мадам Дюбуа такого ответа или был готов к другому — понять ни по его лицу, ни по его тону было невозможно.

- Истинно, дитя мое. И я, ничтожный, счастлив послужить орудием десницы Господней. Вы видите своего супруга каждый день, сударыня, и оттого не замечаете, возможно, произошедших с ним перемен, как мать не обнаруживает, следя нежным взором за своим отпрыском, как из дитяти вырастает мужчина.

Он сделал паузу, не то обдумывая, как продолжить, не то желая оценить, которая из заброшенных им наживок — на пьянство мужа или на бездетность жены — первой привлечет внимание добычи.

Если тон г-жи Дюбуа и богатство ее языка, столь необычное для простой трактирщицы, и привлекли внимание г-на Лесента, то он ничем этого не выказал и, без лишней суеты, но твердо помешав кошке улечься у него на коленях, с неослабевающим интересом наблюдал за поучительной сценой битвы бездумного желания с цивилизующим долгом, пока г-жа Дюбуа не возвратилась к нему снова.

– Я не пожелал бы ничего большего, чем оказать эту услугу – что вам, что ему, дитя мое, – заверил он свою собеседницу, но и сам черт не взялся бы сказать, с какой долей искренности. – Однако я лишь посторонний в сем доме и влияние мое ничтожно, покуда знания мои отстают безнадежно от моих благих побуждений. Вы, и только вы, держите в душе своей ключи к чаяниям и помыслам своего супруга, а поскольку корни всякого древа следует искать в зерне, из коего оно проросло, так и я обращаюсь к вам ныне в надежде, что вы подскажете госпоже Дюбуа, что единственный путь к Свету для ее сына лежит в том, чтобы и мать его отвергла всяческий мрак в душе своей и деяниях.

Выказав этими словами, быть может, что темные делишки г-жи Дюбуа не остались тайной для их внимательного постояльца, г-н Лесент сложил руки на коленях и устремил на молодую женщину пристальный взор, в котором, впрочем, и более проницательный человек не увидел бы и следа недоброжелательства.

Г-н Лесент выпрямился, словно в него с размаху всадили стальной стержень, и даже в его глазах мелькнула отблеском того же металла фанатичная искра.

- За всякою женщиною грозовой тучей тянется шлейф скверны, унаследованный от праматери нашей Евы, и даже чистейшая из них облечена, будто в саван, с рождения в отражение дьявольской тьмы. Однако же, есть души чернее чернил и сумрачнее ночи, и нет нужды этим очам, - он многозначительно поднес указательный палец к правому глазу, - отверзаться преболе обычного, дабы сие узреть. Ваши слезы, дитя мое, есть признак светлой души, таящейся в греховной телесной оболочке, а быстрый ум, позволивший вам осознать скрытый смысл моих речей, подскажет вам и дальнейшие ваши шаги по этой стезе.

Возможно, г-н Лесент действительно знал, о чем говорит, но, даже если он выпустил первую свою стрелу наугад, внезапная перемена тона с патетического на обыденный могла бы сообщить ему, что выстрел попал в цель, а равная убедительность, с которой г-жа Дюбуа и недоумевала, о чем он говорит, и возмущалась происками завистников, иогла навести на мысль о том, сколь преуспела в притворстве его собеседница.

Отредактировано Провидение (2017-03-05 19:34:24)

Если мнение г-на Лесента о женщинах и впрямь было таким же низким, каким он его представил, трудно было бы ожидать, что выказанное г-жой Дюбуа раскаяние возымеет хоть какое-либо действие на сурового проповедника, и однако его взор заметно смягчился. Поразмыслив, он вытащил из-за пазухи небольшой сверток, который благоговейно поднес на миг к губам, прежде чем положить на стол перед собой.

– Я побывал в Святой Земле, дитя мое, – сказал он, поглаживая указательным пальцем странную ткань, похожую одновременно на бумагу и на пергамент, – и мне дарованы были там эти четки, освященные на Храмовой горе. В оную пору я скитался еще как слепец во мраке, но уже искал Свет, и отшельник, вручивший их мне, от рассвета и до рассвета молился вместе со мной, чтобы даровано мне было истинное прозрение. Как хотел бы я сказать тебе сейчас, что на молитву сию было отвечено, и однако…

Он покаянно опустил голову и замер, лишь чуть шевеля губами в безмолвном самоотрешении.

– Однако, – продолжил он вновь окрепшим голосом, – в один из дней суровая нить, связывающая сии четки воедино, порвалась, лишая меня как будто компаса и руля в бурном море соблазнов. И молился я, не зная, как истолковать этот знак – как указание на тщету моего рвения, либо как приказ воспрять духом после очередного падения и, связав волокна своих помыслов воедино, продолжить восхождение. И на рассвете – заметь, дитя мое, на рассвете! – осознал я, что разум мой ввел меня в заблуждение и надлежит мне не об одной лишь своей душе проявить заботу, но и прочих агнцев божьих привести к спасению. Взгляни!

Г-н Лесент трепетными пальцами развернул загадочную тряпицу, позволяя своей собеседнице увидеть с полдюжины ярко-голубых бусин, каждая из которых была нанизана на тоненькую кожаную тесемку. Бережно высвободив одну из тесемок, он протянул ее молодой женщине.

– Повесь у себя в спальне, – неожиданно буднично сказал он, – рядом с распятием. И помни, невозможно одним лишь желанием своим вызвать к жизни господне чудо, однако, быть может, быть может, говорю я, взирая ежеутренне на это напоминание о небе Святой земли, ты увидишь… знак.

Последнее слово он произнес еле слышным шепотом, и голубая бусина закачалась на шнурке, свисавшем с его пальца.

Отредактировано Провидение (2017-03-06 03:46:13)

Странный сверток исчез за пазухой г-на Лесента, и он проводил бусину тяжелым взглядом, в котором читались разом надежда и сомнение, словно бы странный этот человек и вопрошал сейчас небеса, той ли он доверил свое сокровище, и верил, что драгоценная бусина способна принести спасение даже недостойной душе. Появившуюся рядом с ними г-жу Дюбуа он как будто не заметил, но, казалось, и не глядя на нее, способен был внушать ей тревогу: старуха, не задержавшись подле них дольше мгновения, направилась к выходу.

– Память о благословенном том крае горит в сердце моем, дитя, озаряя самые темные ночи и согревая в самые холодные дни, – проговорил наконец г-н Лесент. – Помнят стопы мои песок, по коему брели, и чувства мои – чахлой зеленью поросшие склоны гор близ Святого града, и даже столь же чахлых овец, на тех склонах пасшихся, и блеяние их, и звон колокольцев… – он замолчал на миг, то ли предаваясь воспоминаниям, то ли оставляя своей собеседнице время представить нарисованную им картину. – Потом, как-нибудь, быть может. Ныне же душа моя смятена и требует молитвы. Я помолюсь за знак для тебя, и за мужа твоего тоже помолюсь.